Лиффи передохнул.

— Далее: Как мне хорошо известно… Как я знаю не хуже других… Чорт! Как ни скажи, но… нашего Ахмада обычно называют поэтом, хотя никто не видел, чтобы он писал стихи. Называют так из-за его отношения к жизни, наверно. Далее: Точно знаю, что помимо всего прочего Ахмад очень увлечён Движением.

— Что за движение? — спросил Джо.

— Мой дорогой друг, Движение — это Движение. Оно объясняет лицу заинтересованному события истории, а очень заинтересованному — помогает эту историю творить. Движение в натуре революционно, ослепительно инновационно, оно для общего блага служит продвижению отдельных лиц. Движение ломает старый порядок вещей и обновляет нас, это своего рода политический лифт, транспортирующий молодых никто туда, где они станут старше и кем-то. Уверен, что ты слышал о людях, вовлечённых в Движение. Привлекательный человек[36] из рекламы 30-х годов например. Помнишь такого? Лихой француз в берете, с сигарой в зубах? Который в моменты кризиса подымается на интеллектуальные баррикады чтобы подвести итог, говоря: абсурдна ли жизнь, или жизнь смешна — не сорта ли говна? Но если всё это кажется тебе запутанным, Джо, почему бы не расслабиться и не оставить размышления Ахмаду? Я уверен, что он сам расскажет тебе всё, что ты захочешь знать о Движении, и под этим я подразумеваю действительно всё. Согласно убеждениям последователей Движения…

Лиффи кивнул сам себе, раскидывая мозгами.

— Так в чём сокрыт секрет пирамид, мастер? В каждой вещи, дитя моё… Я должен также добавить, что Ахмада хорошо описали как «египетского джентльмена в плоской соломенной шляпе, который стоит под небольшим углом ко Вселенной».

— Кто это его так описывает? — спросил Джо.

— Да тут, на улице — хозяйка танцевавшего в прошлом живота, — ответил Лиффи. — Очень милая женщина, зарабатывающая на жизнь продажей молодых и нежных жареных цыплят, а также служащая официальным историком гудения на Рю Клапсиус.

— А, понятно.

— Да. И причина того, что Ахмад никогда не снимает своё канотье, как говорит эта женщина, состоит в том, что эта его вещь — память из предыдущей эпохи, когда Ахмаду довелось быть рулевым и капитаном речной гоночной команды «Благотворительного общества драгоманов», противостоявшей в гонке британскому флоту. В 1912 году, в традиционном свирепом соревновании по гребле, известном как «Ежегодная Нильская Битва за Злачные места»[37], британский флот впервые здесь был побеждён в своей собственной игре. И кем! Это сделали… бармены и сутенёры. И никогда прежде, отмечает хозяйка живота, Рю Клапсиус не гудела так воодушевлённо. Естественно, ведь это был обнадёживающий триумф для всех истинных кайренов[38], знаменательный для египетского национализма день. Итак, яхтсмен Ахмад носит драгоценный сувенир в память о легендарной победе.

Лиффи нахмурился.

— Но что было, то прошло и теперь он тихий[39], наш Ахмад. Он похож на огромного кота, вылизывающего свои воспоминания. Так что, хотя согласно подсказкам Блетчли все пути ведут к Ахмаду, я всё-таки предлагаю обращаться с ним мягко, помня его связь со Стерном. Много лет назад они были очень близки, но случилось какое-то предательство, и это всё ещё весьма щекотливая тема. Я так и не докопался до сути.

Лиффи встал. Его лицо просветлело.

— Вчера вечером я звонил Синтии, надеясь на примирение, и она сказала, что может и обратит на меня своё внимание, если сегодня днём я появлюсь у неё на пороге в образе кого-то ей подходящего, не себя, увы… Я подумываю сыграть роль французского офицера колониальных войск. Ну, знаешь, эти офицеры спахи[40] из алжирской кавалерии. Они носят развевающиеся красные плащи… Неотразимо в воскресный день, не правда ли?

— Охуительно, — сказал Джо, улыбаясь, — Ветерка тебе.

— Если ты выздоровел, то есть… я тебе больше не нужен. И кстати, кажется, за тобой ещё кто-то присматривает. Я тут заметил болтающегося по улице молодого парня. У него отсутствует бОльшая часть пальцев, и он конечно может быть просто искал на обед нежного молодого цыплёнка, или не может быть… Тебе интересно?

— Пока нет, — сказал Джо. — Ещё слишком рано.

Лиффи рассмеялся.

— Это странно, но когда мы укладываемся спать Синтия всегда так говорит. Ещё слишком рано. Сначала пообщаемся. Расскажи мне сказку.

— И ты?

Лиффи энергично кивнул.

— Тогда я рассказываю эротические истории из своих путешествий. А сегодня я заявлюсь к Синтии в вихре красного плаща и расскажу ей о том, как на протяжении многих лет офицеры спахи ебут Алжир. Ха, я отправляюсь за приключениями, — радостно прогремел Лиффи, выскакивая за дверь и грохоча вниз по шаткой лестнице.

Загадочный Ахмад в это время сидел за стойкой администратора отеля «Вавилон» и аккуратно раскладывал пасьянс на развёрнутую тридцатилетнюю газету.

Судя по тому, что видел Джо, пасьянс-солитёр и газеты тридцатилетней давности были его единственным развлечением вне обязанностей администратора или забот фальсификатора.

Ахмад был крупным мужчиной, выдающихся на улице Рю Клапсиус размеров. В дополнение к потрёпанной плоской соломенной шляпе он носил большие круглые черепаховые очки, надёжно прикрепленные к ушам одинаковыми бантиками шерстяной красной нити. Ярко-рыжие волосы Ахмада были окрашены по его собственному рецепту, очевидно, поскольку цвет их был слишком ярким, а оттенок неровным для работы профессионального парикмахера.

Немолодое лицо Ахмада оставалось гладким, и из глади этой вырастал огромный нос. Крупные спокойные руки создавали общее впечатление большой уверенной силы.

Лицо сохранило детское нетерпение, как будто его любопытство к жизни было ещё свежим и понимание сформировалось не полностью, из-за чего он выглядел не столько как пожилой мужчина, сколько как постаревший мальчик.

Вплоть до этого воскресенья Ахмад в присутствии Джо ни разу не раскрывал рта больше необходимого. Но Джо надеялся, что это только из-за природной застенчивости Ахмада и рассчитывал расшевелить его. Джо спустился вниз, поздоровался, и в завязавшемся разговоре упомянул, что однажды в Иерусалиме слышал много историй о знаменитом египтологе и почитаемом чёрном мудреце, известном миру как Менелик Зивар.

И неудивительно конечно, что упоминание имени Менелика Зивара способно кардинально преобразить обыденность любого дня в душевный подъём. Для немногих знакомых с ним лично счастливчиков он навсегда останется человеком поразительных непревзойдённых достижений, героем легендарных масштабов. Во всех отношениях — незабываемым.

Джо знал о Менелике Зиваре только то, что услышал в Иерусалиме десять лет тому назад. Но связь Ахмада со старым Менеликом, как оказалось, была гораздо более личной и неразрывна с его собственными самыми сокровенными заботами.

Менелика Зивара угораздило родиться в дельте Нила в начале девятнадцатого века чернокожим рабом без имени. В возрасте четырёх лет его бросили на хлопковое поле и велели: «Работай, бой!», и он наверняка делал бы это до поносного конца своих дней — около двух десятилетий в лучшем случае — от дизентерии, холеры или брюшного тифа. Но каким-то образом ему удалось научиться писать несколько слов, в том числе и фамилию владевшей им семьи плантаторов, и мальчик принялся царапать это граффити на каждой доступной стене.

Вскоре один из Зиваров обратил внимание на вездесущее приветствие и был им польщён. Он перевел боя с полей в свой особняк и приставил следить за опиумной трубкой. Теперь у мальчика было время, и он продолжил учиться читать и писать, пользуясь хозяйской библиотекой из двадцати любовных романов и восьми сказок. Научившись, мальчик почувствовал что заслужил право на имя, и выбрал для себя «Менелик», в честь первого негуса — мифического императора Эфиопии.

Грамотность не только развила воображение Менелика, но и принесла другую награду — хозяин был так ошеломлён успехами боя в самообразовании, что освободил раба. Менелик отправился в Каир, где выучил европейские языки, чтобы работая драгоманом прокормить себя. А между туристическими экскурсиями изучать иероглифы. Затем Менелик переключил своё внимание на археологию. Взяв под контроль опиумный рынок Каира, он использовал шальные деньги для финансирования весьма затратных раскопок, и вскоре стал ведущим египтологом века, чародеем подземного царства.

Тем не менее, приобретя в опиумной войне привычку анонимности, Менелик позволял молодым распутникам семьи Зивар приписывать себе его замечательные открытия. Предпочитая оставаться на заднем плане, он давал людям мудрые советы: где стоит копать, и сколько потом курить опиума чтобы лучше оценить найденные сокровища.

Блестящая в тени карьера Менелика продолжалась до тех пор, пока ему не исполнилось девяносто, но ещё задолго до этого юбилея он полностью ушёл в подполье, выбрав одно из своих открытий в качестве дома для престарелых. Эту просторную древнюю гробницу и теперь можно найти рядом с Нилом под оживленными аллеями общественного сада. Там старик Менелик привечал немногих близких ему людей, пока не умер. Там, полёживая в царском саркофаге, он и остался ждать загробного суда.

И так закончилась удивительная жизнь, начавшаяся давным-давно с детского граффити, в тот особенный день девятнадцатого века, когда маленький чёрный раб по имени «бой» осмелился поднять глаза над хлопковой плантацией и процарапать на стене барака те слова, которые он выбрал чтобы освободить магию своей тоскующей души: