На часах три часа сорок две минуты утра, а если Сейдж уже на ногах, то это означает только одно — кошмары. Я вылезаю из постели и иду по мягкому ковру туда, где она стоит. Обнимаю ее за талию сзади, прижимая к себе. Мягкий хлопковый халатик согревает мою кожу.

Сейдж напрягается, когда я сжимаю ее крепче в объятиях, но не двигается. Над ее плечом я вижу небольшие пятна света внизу от машин, которые медленно движутся по манхэттенским улицам ранним утром. После пары минут тишины я, наконец, чувствую, что Сейдж расслабляется и прислоняется ко мне.

— Ты в порядке? — целую ее в висок.

— Да, — отвечает она сонным и хриплым от эмоций голосом.

— Я надеялся, что от того, насколько уставшей ты была, ты проспишь всю ночь.

— Я тоже, — тихо отвечает она и обнимает руками мои руки, которые покоятся на ее животе. — Нью-Йорк — это действительно тот город, который никогда не спит, — говорит она. — Внизу уже целый час нескончаемые пробки.

— Манхэттен — это всегда зоопарк, — говорю ей, вспоминая годы, проведенные здесь в колледже.

— Мне интересно, каково было бы здесь жить одной, — произносит Сейдж. — Не одной, как будто бы совсем одна, потому что здесь живет более восьми миллионов человек, но каково бы это было — жить здесь и не знать никого. Просто существовать в городе, где никто тебя не знает. Просто бродить. Просто затеряться.

— Думаю, здесь было бы очень одиноко, — честно отвечаю я и задаюсь вопросом, откуда у нее появились такие мысли.

— Думаю, это было бы совершенством, — говорит она тихо и почти с тоской. — Чтобы никто не знал, кто ты такой. Чтобы никто не видел твоих шрамов, или недостатков, или переживаний.

— Ты этого хочешь, Сейдж? Скрывать то, кто ты на самом деле?

— Я не знаю, — честно признается она.

Прижимаюсь носом к ее волосам, вдыхая запах.

— Потому что я нахожу твои недостатки и шрамы прекрасными, и какие бы переживания у тебя ни были, я бы хотел их разрешить.

Если она позволит мне.

Чувствую, как гулко бьется ее сердце в груди, когда она медленно поворачивается в моих руках. Положив ладони мне на плечи, она смотрит на меня.

— Почему я, Холт? — Ее глаза просят у меня ответов — ответов, с которыми, боюсь, она не сможет справиться.

Я качаю головой.

— Я не знаю.

Потому что я, правда, не знаю. Я нанял ее на работу. Этого должно было быть достаточно, некий способ помочь ей. Это никогда не должно было вылиться во что-то большее. Но теперь все стало нечто большим, и я не могу позволить ей уйти.

Протягиваю руку и пробегаю пальцами по ее губам.

— Потому что, когда я думаю о жизни без тебя, это скучно и одиноко. А я не хочу быть одиноким, Сейдж.

— Я тоже больше не хочу быть одинокой, — шепчет она, целуя меня.

Тону в ощущении ее губ. Углубляя поцелуй, развязываю пояс халата и снимаю с ее плеч, позволяя ему растечься лужицей у наших ног. Я подталкиваю ее назад, и она ловит ртом воздух, когда теплая кожа ее спины прижимается к прохладному стеклянному окну.

Соски Сейдж напрягаются, когда я провожу подушечками больших пальцев по ее маленьким набухшим бутонам, а затем наклоняюсь и втягиваю один из них в рот. Она впивается ногтями мне в плечо, пока я сильнее посасываю, и стонет в ответ. Опуская руку, я скольжу пальцами между ее мягких складочек, находя ее влажность. Нежно поглаживаю и ввожу в нее палец. Она откидывает голову к стеклу и прикусывает губу.

— Повернись, — приказываю ей, и она подчиняется. — Положи ладони на стекло.

Сейдж кладет ладони на окно по обе стороны от своей головы. Схватив ее бедра, тяну на себя, слегка приподнимая попку в воздух. Ладонью поглаживаю нежную кожу ягодиц, так сильно желая взять ее в попку... но знаю, что она к этому пока еще не готова. Устраиваясь у ее входа, смазываю себя ее влажностью, а затем скольжу в нее одним сильным толчком. Она вскрикивает, но тут же начинает стонать от удовольствия, когда привыкает ко мне.

Накрываю ее ладони своими на стекле, переплетая наши пальцы.

— Я не буду нежничать, Сейдж, — предупреждаю ее, и она напрягается.

Поворачивает голову в сторону, и я вижу, что она ухмыляется.

— Я никогда и не просила тебя нежничать со мной, — говорит она, прижимаясь ко мне попкой, заставляя проникать в нее даже еще глубже. Господи Боже. Произнесенные ею слова возбуждают меня, и я еще сильнее твердею, если такое возможно.

Поднимаю руку, шлепаю ее по ягодицам, сильно, и чувствую тепло, разливающееся под моей рукой. Сейдж задыхается, но я не даю ей времени собраться, прежде чем начинаю трахать ее… сильно и глубоко, агрессивно и грубо. Я хочу вытрахать все чувства из нее. Хочу вытрахать все воспоминания о ее отце, убившем себя. Хочу вытрахать все воспоминания, которые она никогда не выбросит из головы, но больше всего хочу вытрахать всю ее боль. Хочу, чтобы я был ей нужен так же сильно, как она нужна мне. Чтобы она хотела меня так же сильно, как я хочу ее. Хочу, чтобы она любила меня так же, как я люблю ее.

— Холт! — кричит она.

— Скажи мне, чего ты хочешь, Сейдж, — выдыхаю ей в ухо, нежно прикусывая мочку.

— Я не знаю, — выкрикивает она, пока я вколачиваюсь в нее. Никогда в жизни я не был так заведен.

— Скажи мне, Сейдж.

— Холт. — Она выкрикивает мое имя, лбом снова прижимаясь к окну.

— Сейчас же, Сейдж! — кричу я, чувствуя, как член твердеет внутри нее. Убираю руки от ее рук и обхватываю ягодицы, впиваясь пальцами в мягкую плоть ее идеальной задницы. За всю свою жизнь я никогда не был так возбужден.

Лишь звуки опьяняющих стонов срываются с ее губ, а я злюсь, желая услышать, что она хочет меня. Трахаю ее сильнее, сердясь все больше с каждым толчком, пока, наконец, не освобождаюсь, изливая весь свой гнев в нее. Я громко рычу и изливаюсь в нее, а затем поспешно вынимаю член.

Повернувшись, молча направляюсь в ванную. Почему она не может этого сказать? Что сдерживает ее? Вздыхаю от разочарования, когда думаю, что, возможно, Сейдж никогда не захочет меня, не полюбит, не будет нуждаться во мне так, как она нужна мне.

Но как только дверь ванной захлопывается за мной, я слышу, как она тихим голосом бормочет те слова, которые я до смерти желал услышать.

— Тебя. Я хочу тебя, Холт.