ГЛАВА 6

Джули

После нескольких секунд изумленной тишины, Макс говорит:

— Ладно, это дьявольски странно. Он звонит тебе сразу после того, как сказала, что ты должна позвонить ему? Совпадение?

Фин обеспокоенно оглядывается по сторонам.

— Что действительно странно, так это то, как он узнал, что мы здесь. Как думаешь, он следил за тобой после того, как вышвырнул из такси?

— Должно быть, так оно и было. Похоже, он любит играть в игры.

Как кошка с мышью прямо перед тем, как укусить, разрывая жертве спинной мозг.

Я стискиваю зубы, расправляю плечи и осматриваясь, пытаясь заметить группу здоровенных парней со злыми лицами в темных костюмах с подозрительными выпуклостями под ними. Но я не вижу наемных убийц: вокруг обычные люди разговаривают и выпивают возле бара.

Я встаю. Мое сердце бешено колотится в груди.

— Если я не вернусь через пять минут, вы, девчонки, знаете, что делать.

— Взорвем это место, — кивает Макс.

— Что? Нет! Вы направляетесь в свои тайники и отправляете сигнал, если у вас все чисто!

— Я думала, — хмурится Фин, — что «если я не вернусь через пять минут» означает «я ухожу с тем горячим самцом, которого только что встретила, не ждите меня».

— Господи, — вздыхаю я, разочарованно глядя на них. — Мы самые жалкие преступники на свете.

— Зато мы с Макс знаем, что лучше не оскорблять хозяина преступного мира, детка. А теперь иди спасай наши задницы. Мы пока будем напиваться на случай, если ты потерпишь неудачу.

Качая головой, я покидаю их и направляюсь к парню в конце бара. Он указывает на телефонную будку у заднего выхода. Это одна из тех старомодных красных лондонских будок, с которыми так любят фотографироваться туристы.

Адреналин, как электричество, пронизывает мое тело. Я захожу в кабинку, закрываю дверь и делаю глубокий вдох. Затем снимаю трубку и подношу ее к уху.

На другом конце провода потрескивающая тишина. Даже сквозь телефонный провод присутствие Лиама так же ощутимо, как прикосновение его руки к моей коже.

Затем:

— Я не планировал этого. — Голос низкий, хриплый и характерный. Теперь, когда я его слышала, я узнаю этот гортанный ирландский акцент где угодно.

— Не убивать меня, когда у тебя была такая возможность?

— Потерять самообладание. Я должен перед тобой извиниться.

Мы дышим в трубку, пока я не прихожу в себя.

— Ты что, шутишь?

— Нет.

— Это что... какая-то игра?

— Нет.

Я так пристально всматриваюсь взглядом в кнопки на телефоне, что в глазах начинает расплываться.

— Ладно, не буду тратить время и сразу признаюсь, что понятия не имею, что сейчас происходит.

— Происходит то, что я прошу прощения за то, что вышвырнул тебя на улицу.

— После того, как я украла у тебя подгузники на девяносто тысяч долларов?

— Да, — с торжеством в голосе, в котором слышится намек на теплоту, отвечает он. — Хотя мне сказали, что технически они были украдены со склада, а не у меня.

Мне хочется рухнуть в кресло, но могу позволить себе только прислониться к стеклянной двери узкой кабинки.

— Ты собираешься убить нас или как? — крепко сжав трубку, громко требую ответа.

Он вздыхает.

— Только не снова.

— Это значит «нет»?

— Да, милая, это «нет», — уверенно отвечает он.

Я не обращаю внимания на то, как мне понравилось слышать из его уст «милая», и продолжаю напирать:

— Но почему? Потому что мы девочки? Если бы мы были мужчинами, мы бы уже были мертвы, верно? — Когда он задумывается, я выпаливаю: — О боже, ты передумал?

— Нет. Просто слегка разочарован, что моя репутация включает в себя причинение вреда женщинам. Я никогда не поднимал руку на женщину в своей жизни…

Затем он резко замолкает и тихо матерится.

— Так что ты говорил? — напоминаю я, потому что он не продолжает свою речь.

Он тяжело вздыхает.

— Я чуть не соврал. Как-то я действительно ударил женщину. Вообще-то я ее избил.

Если моя челюсть отвиснет еще ниже, она упрется в мысы моих ботинок.

— Это одно из моих самых больших сожалений. У меня сложилось впечатление, что она занимается торговлей девочками, детьми… неважно. Долгая история. Мне не хочется начинать с неправды, поэтому я буду честен.

Когда я молчу слишком долго от шока и замешательства, он добавляет:

— Я убил человека, который дал мне эту неверную информацию, что Ева торговала людьми.

Я сглатываю, пытаясь вернуть к жизни свой онемевший язык.

— Тогда ладно.

— Знаю, что это не оправдывает моего поступка, но я и не пытался это так подать. Я просто объясняю причину.

— Э-э-э…

— Теперь она замужем. Родила близнецов. Я приглядываю за ними, когда ее муж уезжает из города на работу. Мы вроде как сдружились.

— Значит, в конце концов проблема разрешилась.

Мне удалось говорить как разумному человеку, а не как зомби с картофельным пюре вместо мозгов, каковой я на самом деле являюсь.

— Скажи-ка мне, — резко требует он, — почему ты отдала то, что у меня украла, на благотворительность. Зачем рисковать без финансовой выгоды? Что ты получила?

У меня уже голова болит от этого парня.

— Какое это имеет значение?

— Мотивация говорит о характере. Скажи мне.

Боже, какой же он властный. Это меня раздражает, но тут я вспоминаю о Фин и Макс, и о том, по какому тонкому льду мы с ними сейчас ходим, поэтому решаю уступить.

— Ладно. Мы сделали это, если тебе этот так важно знать, чтобы загладить вину.

Наступая долгая мучительная молчание.

— Загладить свою вину перед кем? — допытывается он.

— Ну... перед миром, полагаю.

Есть еще одна пауза, на этот раз длиннее.

— И какие же ужасные грехи совершили Робин Гуд и ее веселая шайка разбойников, чтобы возмещать ущерб перед всем миром?

— Не наши грехи, — тихо отвечаю я.

— Тогда чьи же?

Не знаю, зачем я ему это говорю.

Может быть потому, что я никогда раньше не произносила этих слов вслух, или потому, что я чувствую, как много зависит от моего ответа, или потому, что я много выпила. Но слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Вместе с ними приходит странное чувство облегчения.

— Наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому наплевать, кому они причиняют боль, чтобы получить желаемое. Мы забираем у таких же людей. То, что мы делаем, это своего рода… это наш маленький способ сделать добро. Мы пытаемся загладить свою вину за то, что связаны с такими засранцами.

Из-за его долгого молчания, я начинаю волноваться.

— Я не лгу.

— Я верю тебе, — говорит он удивительно мягким голосом.

Так как он больше ничего не добавляет, меня охватывает паника.

— Эм... Все как-то так. Вот и вся причина, — лепечу я. — На самом деле то, что мы делаем, недопустимо. Одна из нас неизбежно напортачит. Чудо, что мы до сих пор не загремели в тюрьму. Вообще мы работаем, мы не абсолютные преступники, скажем, подрабатываем. Ну, я не хочу, чтобы ты решил, будто мы не воспринимаем это всерьез, потому что очевидно, что мы согласны, что играем с огнем…

— Я хочу тебя видеть.

Его тон утратил всю свою мягкость. Он по-прежнему низкий, но теперь в нем слышится напряжение с темной потребностью, от которая моя паника взлетает до небес.

Воздух покидает мои легкие. Сглотнув комок в горле, я шепчу:

— Зачем?

— Ты знаешь зачем, — хрипло отвечает он.

Господи, помоги мне. И это не потому, что он хочет меня убить.

Я даже не подозревала, что мое сердце способно делать то, что оно делает — пульсирует и трепещет, превращая мои конечности в лапшу и заставляя все мое тело дрожать.

— Я... у меня есть парень.

Он издает тихий звук недовольства.

— У нас так хорошо обстояло дело с правдой, маленькая воришка. Я знаю, что у тебя нет парня. Я знаю, что у тебя уже много лет ни с кем не было серьезных отношений. Я знаю твою кредитную историю, сколько денег у тебе на счете и что, вероятно, твоя фамилия фальшивая, потому что я покопался в твоей прошлом и обнаружил несколько интересных дыр в твоей истории. — Его голос падает. — А еще я знаю, что нравлюсь тебе, хотя ты никогда в этом не признаешься.

Я не могу говорить. В любом случае, вряд ли существуют слова, которые могли бы должным образом передать глубину моего шока.

Наконец, я вытаскиваю голову из задницы и говорю единственное, что приходит на ум, хотя это даже не входит в десятку самых актуальных тем разговора после бомб, которые он только что на меня сбросил.

— Как ты нашел меня?

— Я повесил на твою куртку маячок. Под воротником, с левой стороны.

Моя рука взлетает вверх, чтобы пошарить под воротником куртки, и мои пальцы натыкаются на крошечный круглый кусочек металла, гладкий и прохладный.

Я снимаю его и с неверием изучаю. Меньше десятицентовика. Маленькая электронная штука с мигающей лампочкой.

— Я бы сказал, что сожалею, но мне не жаль. И, как я уже сказал, мне хочется начать все правильно. Так что никакой лжи. Для каждого из нас, — добавляет он сурово, как будто это вполне разумно.

Как будто он не полностью закоротил мой мозг.

— Что происходит? — едва слышно спрашиваю я.

— Будь в переулке за баром через шестьдесят секунд, и я тебе все объясню.

Телефон в моей руке умирает.

Я смотрю на него, застыв, пока кто-то не стучит в стекло телефонной будки. Подпрыгнув на месте, вижу Макс. Она поднимает вверх большой палец, спрашивая, все ли нормально.

Я медленно вешаю трубку и открываю дверь.

— Ну? Как все прошло? — налетает она.

— Я почти уверена, что он не собирается нас убивать.

Какое-то время она изучает выражение моего лица.

— Тогда почему у тебя такой вид, будто тебя сейчас стошнит?

— Потому что он ждет меня снаружи.

Она резко оборачивается и в шоке смотрит на выход, на который я указала.

— Там? Сейчас? Зачем?

— Я... Я думаю, мы идем на свидание.

Она поворачивается ко мне и комично медленно моргает.

— Свидание.

— Похоже на то. Либо это свидание, либо он недавно уволил своего психотерапевта и ему нужно излить кому-нибудь душу.

— Понятия не имею, что это значит.

— Это значит, что для бездушного, безжалостного, хладнокровного гангстера он на удивление охотно признается в своих ошибках.