Несчастье, случившееся с Риткой, мать, от чего-то, воспринимала, как личное оскорбление со стороны дочери, и пыталась показать, что её страдания намного сильнее.

- Я устала, - жаловалась она дочери, усаживаясь на край кровати. – Ты – эгоистка, ни чуть не жалеешь меня! Вот что теперь будет? Что!? Врач сказал, травма серьёзная. Ты можешь остаться инвалидом! Доигралась! Говорила же я тебе! Но ты же меня не слушаешь, вот теперь и получай! Да будь проклят этот алкоголик! Будь проклята эта поликлиника! За что мне такие страдания!

Ритка молчала, чувствуя себя виноватой. Ведь, от части, мама была права. Зачем попёрлась поступать в медицинский институт? Пошла бы в бухгалтера, как мама. Зачем устроилась в государственную поликлинику? Лучше бы в частной клинике уселась, где мамина подруга работает. Нет же, Ритке хотелось быть самостоятельной, независимой от маминой воли, а ещё, хотелось быть поближе к нему, к Вадиму. Встречаться с ним в его кабинете во время обеденного перерыва, наспех пить кофе, а потом заниматься любовью на низкой кушетке, обитой старой, продранной в нескольких местах клеёнкой, вздрагивая от звуков приближающихся шагов. Идти вместе, бок обок по больничной аллее к воротам, а потом по тротуару, вдоль шумной проезжей части к трамвайной остановки. Вадим обещал, что разведётся с капризной стервозной супругой, и двое мальчишек его не удержат, говорил, что только с Риткой ему так хорошо, только с ней он чувствует себя собой, и только она – Ритка Морозова, дарит ему покой и радость. Девушка верила, а что ей ещё оставалось делать? Ведь если любишь, то изволь доверять! А иначе, какая же это любовь?

Их с Вадимом Сергеевичем связь длилась уже несколько лет, с тех самых пор, когда высокий статный голубоглазый преподаватель с брутальной бородкой и густым низким голосом выделил Ритку из толпы студентов. Вадим прибегал в аудиторию взбудораженный, лохматый, ругая пробки и нерадивых автолюбителей, жалуясь на то, что после лекций ему нужно будет ехать на основное место работы - в поликлинику. Вся женская половина аудитории глазела на красавчика- преподавателя, ловила каждое его слово, кокетничала и вздыхала. Однако, Вадим Сергеевич выбрал Ритку, не самую красивую, не самую умную, просто девочку, что, разумеется, вызвало шквал негодования у однокурсниц. Девушки, обиженные такой несправедливостью, даже объявили Морозовой бойкот на две недели. Вот только Ритку обиды глупых девчонок не тревожили. Она летала на крыльях любви, и всё удивлялась :

- Неужели бывает столько счастья?

Годы шли, институт, интернатура, защита дипломной работы, свободная вакансия в поликлинике, где трудился Вадим. Рутина рабочих будней, приём больных, их жалобы, порой надуманные, беготня по вызовам в любую погоду и бесконечная, вызывающая приступ мигрени писанина, карточки, журналы, отчёты.

Натянутые отношения с медсестрой Машей - крупной грубоватой девахой, угрюмой и высокомерной, будто бы врач не Ритка, а она. Краткие свидания с любимым мужчиной и его обещания. Возвращение домой, нудные нотации мамы на тему «Где ты была» и «Нервы матери надо беречь». Невкусный и неинтересный ужин, обычно состоящий из гречневой каши, ведь продукты стоят дорого и нужно экономить. Просмотр политических ток-шоу, сон, будильник, душная, подпрыгивающая на ухабах городской дороге маршрутка, работа.

Мечты о прекрасном будущем с Вадимом так и оставались мечтами, вера в их совместную жизнь блекла, истончалась. И Ритка, как могла, пыталась её удержать, маясь на выходных от осознания своего одиночества в компании матери, понимая, что вот именно сейчас, в этот погожий летний, зимний или весенний день, Вадим со своей семьёй. Стены квартиры давили, душили, и Ритка ощущала себя пленницей.

- Это ужасно! Я не могу на тебя смотреть! Господи, за что мне такое горе? Кому теперь ты будешь нужна?

Мать вновь рыдала, усевшись на край кровати. Садиться на кровать больного, в тот момент, когда этот самый больной на ней лежит, доктор Морозова считала дурным тоном, и сама никогда так не поступала. Чёрт! Ну стул же есть! Зачем отнимать у Ритки последнее, делая личное пространство ещё уже? Ведь оно, это пространство, и без того ограничено размерами панцирной сетки.

- Уходи, - прошипела Ритка, стараясь изо всех сил, не заорать. Всё же в палате было полно людей. К чему им давать пищу для пересудов?

Мама оборвала причитания на полуслове и удивлённо воззрилась на неблагодарную дочь.

- Тебе не стыдно?- спросила она, чеканя каждое слово. – Я, по-твоему, робот, безмолвно выполняющий функции сиделки? А может, я рабыня, не имеющая права на выражения своих чувств?

Ритка попыталась что-то возразить, ощутив укол чувства вины, но мать уже несло.

- Я вырастила неблагодарное чудовище! – полным слёз голосом воскликнула она, призывая в свидетели всех обитателей палаты и их родственников. – Я переживаю, ночами не сплю! Да кому ты нужна кроме меня? А инвалидом останешься, кто ухаживать будет? Мамочка родная, больше некому!

Ветер качнул гриву одного из тополей с такой силой, что посыпались золотые монеты. И в тот момент Ритка невольно подумала о том, что хорошо бы сейчас пройтись по ковру из шуршащих листьев, вдохнуть терпкий прощальный запах осени, почувствовать поцелуи солнечных лучей, не жгучие и страстные, как летом, не холодные отстранённые, как в конце зимы, а ласковые и грустные.

И это желание свободы, единения с природой придало Ритке смелости, заставило послать подальше чувство вины, и она зло и горько рассмеялась.

- Так ты радоваться, а не плакать должна, - проговорила Ритка сквозь смех. – Твоя цепная собачонка, твоя игрушка будет теперь всегда с тобой. Замуж не выйдет, тебя не покинет. Ты же, мамуль, всегда так боялась, что у меня появится кто-то кроме тебя. Да, придётся убирать за мной дерьмо, но ведь чем-то надо жертвовать, правда?

Мать будто кто в задницу укусил. Она соскочила с кровати и бросилась прочь из палаты. А Ритка продолжала хохотать, пока страшный смех, не перешёл в громкие рыдания. Соседки молчали, не зная что предпринять, вызвать врача или продолжить заниматься своими делами.

Слёзы отчаяния и беспомощности катились по щекам, затекая в уши. А Ритка, даже не имела возможности повернуться на бок, или уткнуться носом в подушку. Теперь она могла лежать только на спине, с раздвинутыми в позе лягушки ногами.

- Ну, где же ты, Вадим? – мысленно кричала Ритка, гипнотизируя взглядом, пожелтевшую от старости дверь. – Мне так нужна твоя поддержка! Приходи поскорее, дай поверить в то, что всё обойдётся, что я вновь встану на ноги. Разубеди меня, скажи, что я заблуждаюсь, накручиваю. Приведи тысячу примеров. Ты же такой умный!

Волны подступившего сна подхватили Ритку и понесли. С начала мелькали какие-то неясные образы, геометрические фигуры, овощи на тарелке, разноцветные рулоны обоев, сваленные в кучу. Позже, немилосердное подсознание вновь вернуло её в тот ужасный день, когда она получила травму.

Приём окончился, очередная старуха с жалобами на давление была отправлена с рецептом восвояси, а Морозовой Маргарите Ивановне – терапевту городской поликлиники предстоял рейд по квартирам своего участка.

Набросив плащ и перекинув сумочку через плечо, попрощавшись с угрюмой Машей, вновь явившейся в дурном расположении духа, Ритка вышла в коридор.

- Марго! – услышала она за спиной голос Вадима. Его ладони легли на плечи, небритый колючий подбородок потёрся о полоску оголенной кожи на шее, тёплые мягкие губы слегка коснулись мочки уха.

-Хорошо - то как! И не хочется никуда идти!- подумала доктор Морозова, поворачиваясь к Вадиму лицом.

Невролог улыбался себе в бороду, в глазах плескались озорные дельфины, призывая к безумству.

- У меня есть лишние десять минут, - заговорщицки прошептал Вадим Сергеевич.

- А у меня нет ни минуты, - вздохнула Рита с сожалением, поправляя на мужчине воротник халата.

В тот самый момент, Ритке стало страшно. Ей внезапно показалось, что вот так, просто и весело они болтают с Вадимом в последний раз. Стены поликлиники, выкрашенные в противный цвет гороховой каши,

разговоры в пол голоса, перестук дождевых капель, царапанье кленовых ветвей по оконному стеклу,

прямоугольные, будто гробы, лампочки под потолком, льющие холодный свет, темнеющие кучки пациентов, собравшиеся у дверей кабинетов, всё это показалось неживым, плоским, словно декорации на сцене школьного театра.

Иррациональный страх чего-то ещё не случившегося, но уже неизбежного, растёкся по венам, сковал мышцы гадким могильным холодом.

- Вот ходишь по домам, - раздался в голове надрывный голос матери. – А ведь в любой из квартир, может скрываться маньяк! Ты совсем не щадишь мои чувства!

- Заткнись! – мысленно рявкнула Ритка, злясь на голос матери. – Сколько можно каркать?

Ещё немного поболтав ни о чём с неврологом, Ритка вышла под косые струи холодного сентябрьского дождя.

Улица утопала в серости. Небо надутое, словно пузо, страдающего метеоризмом бегемота, нависало над городом, отражаясь в бесформенных лужах. Фары машин и яркие вывески магазинов рассеивали сгустившийся мрак. Ветер, словно грубый мужик, оголодавший по женской ласке, норовил залезть под плащ холодными пальцами, трепал волосы.

Доктор Морозова шла, обходя лужи, мечтая о кружке горячего чая и жёлтом свете настольной лампы в кабинете Вадима.

По первому адресу проживал старичок, у которого внезапно поднялась температура. Старушка, вызвавшая врача, пыталась напоить Ритку чаем с малиновым листом, но доктор отказалась. Не до чая ей, больные ждут! В доме напротив томилась в нетерпеливом ожидании женщина лет пятидесяти с внезапно- поднявшимся давлением, и Ритке пришлось выслушать от этой дамы много разных эпитетов в свой адрес и в адрес отечественной медицины. Третий больной, который таковым вовсе, как оказалось, не являлся, заставил Ритку материться, мысленно, разумеется. Ведь для больных у представителей самой гуманной профессии, припасены только добрые слова и улыбки, а матерных слов они, люди в белых халатах, и вовсе не знают, и злиться не умеют, хоть бей их, хоть в лица харкай.