— Я не… надеюсь, не оторвала тебя от работы.

— Вовсе нет. — Тео похлопывает по креслу, предлагая мне сесть. — Просто проверял звук для эфира в понедельник.

Я нервно плюхаюсь в кресло прямо вместе с сумкой в руках, хотя обычно так не делаю.

Тео замечает это и хмурится.

— Все нормально?

— Да, все в порядке. — Слишком формально! Улыбаюсь. — Все путем!

— Хорошо, — ухмыляется он и возвращается к своим делам.

Я наблюдаю, как он работает, прогоняя песню через программу, настраивая басы и звук.

— Я… я знаю эту песню, — говорю я. — «Girl Sailor» группы «The Shins».

Он смотрит на меня, уже улыбаясь во весь рот.

— Ага, они тебе нравятся?

— Музыка у них очень атмосферная, — вздыхаю я. — Особенно мне нравится обертоновый звукоряд в их альбоме «Shoots Too Narrow». Техника сериализма, которую они использовали — это фантастическая адаптация додекафонии для современной музыки.

В комнате воцаряется тишина. Тео пару раз моргает, глядя на меня.

— В смысле… — Тяжело сглатываю, придумывая ответ попроще, в стиле Грейс. — Они мне ужасно нравятся. Потрясная группа!

Тео отходит от шока и смеется.

— Ага, мне тоже. Хотя у них больше нравится альбом «Wincing the Night Away», но «Shoots Too Narrow» тоже клевый. Я был на их концерте, когда учился в школе.

— О, здорово.

— Ты бывала на их выступлениях?

Мои щеки вспыхивают.

— К сожалению, нет.

— А на чей концерт ты ходила в последний раз?

— Я не… никогда не бывала на концерте. Моя мама их не очень-то жалует.

— Правда? — смеется он. — Мои родители тоже были строгими. Очень религиозными. Раник помог мне сбежать, чтобы попасть на выступление группы.

— Раник? — оживляюсь я. — Раник Мейсон?

— Он самый, — кивает Тео. — Мы знаем друг друга еще со школы. Он хороший парень.

— Хороший? — переспрашиваю я, вздернув бровь. — Уверена, ты говоришь о ком-то другом. Кто менее как… Раник.

Тео хохочет.

— Ты будешь удивлена. Просто из-за внешности многие не дают ему и шанса. Так было всегда, и он привык вести себя грубо, ведь его в любом случае осуждали.

Я хмурю брови. Тео что-то регулирует, а затем вдруг чертыхается.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Кажется, фейдер застрял. — Он высовывает кончик языка и пытается надавить на фейдер, но тот не сдвигается. — Можешь подержать пульт, пока я буду тянуть?

— Конечно. — Обхожу его кресло и сжимаю края пульта. Тео так близко — жар его тела проникает сквозь мою куртку и отдается в груди. Я могу разглядеть каждую щетинку на его лице, каждую маленькую морщинку вокруг глаз. Это меня так отвлекает, что, когда он тянет, моя хватка ослабевает, и пульт выскальзывает из рук, а я врезаюсь в кресло и падаю на колени Тео. Время словно замедляется, я чувствую его тепло и выпуклость в джинсах, нашу кожу разделяют лишь тонкие слои одежды, а меня обволакивает запах чайного дерева. Но затем я прихожу в себя и вскакиваю. — Извини! Я нечаянно!

Тео улыбается и ерошит волосы. Его лицо заливается краской.

— Все нормально, ничего не сломалось. — Он спешно наклоняется вперед и тянет фейдер — тот с легкостью поддается. — И видишь? Мы его починили. Методом проб и ошибок.

Он подмигивает мне, и я таю. Моя кровь будто закипает, я хватаю сумку и мчусь к двери.

— Извини! — выкрикиваю и убегаю.

Только когда мои смущенные ноги переносят меня через весь кампус к родной безопасной кроватке, я падаю на нее и снова начинаю нормально дышать. Что сейчас произошло? Я выбежала из кабинки как испуганный ребенок, даже ничего не объяснив. Такое поведение наверняка озадачило Тео, и если я не перестану ему нравиться, то это будет чудом. Грейс никогда бы так не сбежала. Она бы остроумно его подколола, а может, и вовсе храбро бы воспользовалась моментом и поцеловала.

Румянец вспыхивает с новой силой и расползается по всему телу. Моя одежда еще хранит на себе запах Тео. Он был таким теплым и крепким. Если закрою глаза, то смогу воспроизвести в памяти каждый мускул в его руках и ощущение его тела подо мной…

Вся разгоряченная и смущенная, я вырываюсь из объятий странной фантазии. Что я творю? Зачем предаюсь мечтам о парне, в которого влюблена? Сажусь за стол и пытаюсь отвлечь себя учебой, но мысли о Тео не дают мне покоя. Наконец, прибегая к последней отчаянной попытке выкинуть его из головы, я достаю свой дневник со стихами.

Обычно я не занимаюсь поэзией. После того, как отца арестовали, мама называла это пустой тратой времени и сжигала все тетради, в которых находила мое творчество. Тогда я научилась прятать стихи иначе: на внутренней стороне обложки учебников, на клочках бумаги в карманах, на стенах в школьном туалете, чего мама точно бы не одобрила. Но там я писала аккуратно, а спустя пару недель всегда возвращалась и все стирала. Это был осознанный риск, ведь мне оставили так мало безопасных мест, где можно держать мою тайную страсть в секрете.

Твердо решив показать все свои способности в первом семестре, я отложила поэзию в сторону ради усердной учебы. Ничего не изменилось, но я поймала себя на том, что на полях записываю случайные рифмы, слова, которые складываются в единый стих.

Мягкая и теплая скорая весна,

Распускаются цветы из семян добра.

Золотой орел, король сердец и умов, разрезает воздух,

А под ним воробей с раненым крылом.

И создает он клетку из когтей своих: крепкую, надежную,

Дабы сломленное исцелилось.

Дописав, я морщусь от осознания, что под орлом подразумеваю Тео, а под воробьем — себя. Почему я написала, что у меня ранено крыло? Сама не могу ответить на этот вопрос, и меня беспокоит то, что мой хорошо организованный ум не способен дать немедленного ответа, особенно на этот вопрос. Я закрываю дневник со своими стихами. Обложка черная, с фиолетовыми вставками и замочком. Запираю его и прячу ключ на тонкой цепочке обратно под блузку.

Пора ложиться спать, Шарлотта неизвестно где. Она пробормотала что-то о вечеринке и смылась, но обычно к этому времени подруга уже возвращалась. Еще я видела, как она писала некому Нейту, поэтому смею предположить, что сейчас они развлекаются вместе. Я рада, что она нашла того, кто ей нравится, но в то же время завидую. Вот бы мне было так же легко знакомиться с парнями, как Шарлотте. Быть может, тогда у меня было бы больше опыта и я не выбежала бы из кабинки Тео, как обезглавленный цыпленок.

На улице давно стемнело, и я с удивлением замечаю, что уже почти час ночи — за написанием стихов время пролетело незаметно. Надеваю пижаму: серую майку и удобные шорты. Мой взгляд падает на ночнушки Шарлотты: розовый камисоль и шелковые неглиже всех цветов радуги. Наверняка у Грейс до ужаса милые пижамы с мультяшными героями и, конечно же, игрой несочетаемых оттенков. Я смотрю на свою простецкую майку и падаю на кровать.

В тусклом свете лампы еще легче представить запах Тео и его тело. Густо покраснев, я позволяю пальцам спуститься вниз. Может, я и неопытна, но знаю, как доставить себе удовольствие. В старших классах я изучала свое тело и механически спускала пар при гормональном всплеске. У меня все еще играют эти гормоны, но сейчас совсем по-другому. Этот странный и томящий жар, напряжение в теле впервые возникли во мне из-за парня.

В комнате становится только горячее, а мне все труднее дышать.

***

Раник

Уставившись на окно Элис, я ругаю себя последними словами. Нужно было послушать Трента и не задерживаться на вечеринке. Тогда хотя бы женское общежитие было еще открыто, а теперь из-за того, что мне захотелось немного поболтать с ее драгоценным Тео, придется действовать по старинке.

Подбираю камешек и бросаю его в окно, но с моим отстойным прицелом промазываю. Выпитая водка с соком тоже не способствует меткости. Бросаю еще один, затем еще, и проклинаю того, кто решил построить это здание трехэтажным. Элис живет на втором, девятое окно слева. Я знаю, что она не спит — в ее комнате горит тусклый свет. Вот только на мои сообщения она не отвечает. Скорее всего, ее милая головка занята изучением биографии Александра Македонского или типа того. А может, она бесится из-за того, что я сказал ей успокоиться. Но мне нужна моя домашка, причем сегодня. Будет глупо, если ее сделает самая умная девчонка в универе, а я не принесу и получу низший балл.

Я замечаю в стене причудливо выступающие камни и пробую уцепиться за один. Кажется, крепкий. С помощью выступов и сточной трубы забираюсь по зданию к окну и уже собираюсь постучаться, но замираю. Взгляд падает в комнату, и у меня перехватывает дыхание.

Сквозь прозрачные занавески я вижу Элис на кровати: ее серая майка задрана, открывая грудь, а рука скользит в шортах. Золотистые волосы разметались по подушке — пару прядей прилипли к ее горящим щекам. Чувствую себя каким-то извращенцем, который подсматривает за девушками, но не могу отвести взгляд от ее обалденной груди и дрожащих бедер. Если бы меня сейчас убили, мой призрак наверняка бы продолжил пялиться до скончания времен, даже не поведя и бровью. И пленило меня не то, что Элис доставляет себе удовольствие, а то ее красота в этот момент. Без своего свирепого взгляда и очков, без строгого пучка на голове она до невозможности великолепна. Будто сошла с картины какого-то чувака из эпохи Ренессанса: молочная кожа, плавные изгибы, ангельская красота. Третий размер груди? Или четвертый? Да какая на хрен разница, они большие и идеально округлые, с такими милыми розовыми сосками, что мне едва не сносит крышу. Ее талия не тонкая, но все равно безупречна, чтобы обнять одной рукой. Губы слегка приоткрыты, а веки сомкнуты. Идиоты, с которыми она училась в школе, были не в своем уме, раз не обращали на нее внимания. Кто-нибудь отправьте Тео в психушку, потому что он самый настоящий безумец, если выбрал Грейс вместо нее. Ноги Элис — охрененно длинные и сильные — запутались в простынях, и я представляю их на своей спине, как они сжимают меня, словно оковы из слоновой кости, которые я бы никогда не попытался разорвать. Для неопытной девушки она очень хороша в самоудовлетворении — каждое движение руки приводит ее в неистовство.