Глава XVII Бомбардировка
На броненосце разрешение хоронить Вакуленчука только ночью было встречено матросами с возмущением.
Было время обеда. Матюшенко уехал сменить караул у тела Вакуленчука. Пришлось отложить заседание комиссии для окончательного решения вопроса о похоронах.
Афанасий, Кирилл и я воспользовались этим перерывом, чтобы устроить совещание с матросами социал-демократами.
Матросы-партийцы не были связаны между собой организационно. На корабле не было партийного комитета или даже подобия какой-нибудь партийной группы. Не догадалась организовать такую группу и наша «тройка». Но с первого же дня нашего пребывания мы уже знали по именам матросов социал-демократов: Беликова, Бредихина, Денисенко, Дымченко, Журавлёва, Задорожного, Заулошнева, Звенигородского, Ковалёва, Козлёнке, Костенко, Курилова, Кошугина, Макарова, Мартьянова, Никишкина, Резниченко, Савотченко, Скребнёва, Спинова, Шендерова, Шестидесятого. Их нетрудно было заметить. Они были всюду и всегда первыми, боролись с шептунами, агитировали за решительные революционные действия. На этот раз нам удалось собрать их всех.
Выслушав мою информацию о положении в городе, это небольшое совещание решило, что больше ждать нельзя. Власти стягивают силы. Завтра, быть может, будет уже поздно.
Совещание решило снова поставить вопрос о захвате города на заседании комиссии, которое должно было состояться через полчаса. Нам предстояло дать серьёзный бой.
В это время на броненосец вернулся Матюшенко и сообщил нам удивительные новости.
Когда делегация потёмкинцев предъявила одесским -властям требование о разрешении хоронить Вакуленчука днём на городском кладбище, она далеко не была уверена, что команда поддержит её. Ещё утром раздавались голоса, что надо хоронить Вакуленчука в море, чтобы избегнуть напрасного кровопролития. Но восставшим важно было прощупать противника, узнать, способен ли он уже сопротивляться им.
Ответ не заставил себя долго ждать.
Небрежное «Ну, как знаете» полковника оказалось пустым хвастовством.
На берегу Матюшенко разыскали два солдата, посланные командующим войсками с письменным разрешением хоронить Вакуленчука в два часа этого же дня. Нам разрешалось, кроме того, выслать почётный караул из двенадцати матросов для сопровождения тела на кладбище.
Итак, первое же столкновение с береговыми властями принесло восставшим победу. Её значение было огромно. Во-первых, потому, что она вскрывала слабость противника. Сегодня — третий день восстания. Одесские власти, разумеется, снеслись уже с Петербургом и получили инструкции. И если нам так быстро уступили, значит само правительство не чувствует себя очень уверенно и, видимо, не располагает ещё достаточными средствами для борьбы с нами. Во-вторых, эта победа была важна потому, что она подняла боевой дух команды и помогла ей осознать свою силу.
Матюшенко привёз ещё одну замечательную новость: солдаты, принёсшие разрешение, пришли говорить с матросами не только от имени своего начальства, но и от имени своих товарищей. Они заявили следующее: солдаты сочувствуют матросам, но между ними нет единодушия, и они боятся начать. Если матросы сделают первый шаг, одесский гарнизон перейдёт на их сторону. В городском театре заседает военный совет. Пусть матросы дадут залп из орудий по театру. Это послужит сигналом для восстания двух полков одесского гарнизона. Солдаты этих полков вступили уже в переговоры с прибывшими тираспольцами и обещали увлечь их за собой.
Матюшенко вполне сочувствовал этому плану и вызвался немедленно претворить его в жизнь.
До сих пор Матюшенко сдержанно относился ко всем попыткам связать потёмкинское восстание с революционными действиями на берегу.
Неожиданная помощь человека, имевшего огромное влияние на команду, значительно облегчала выполнение решений, только что принятых социал-демократами.
Но прежде всего надо было снарядить почётный караул на похороны Вакуленчука. Возглавлять караул, по решению комиссии, должен был кочегар Никишкин. Ему поручили сказать надгробное слово над могилой героя. Выбрав сам остальных членов караула, Никишкин отчалил от броненосца.
Собравшись в адмиральской, комиссия приняла план бомбардировки города. Он состоял в следующем: «Потёмкин» даёт три холостых выстрела, чтобы предупредить население, и два боевых по театру; затем депутация из трёх человек направляется в город и предъявляет требования об освобождении из тюрем всех политических заключённых, о разоружении войск и передаче арсеналов в руки рабочих. Если власти не исполнят этих требований, команда завтра же начнёт бомбардировку города. Если сегодня же восстанут солдаты, потёмкинцы завладеют городом и превратят его в базу восстания. Теперь предстояло получить согласие всей команды открыть огонь по городу. Раздался сигнал: «Всем наверх!»
Но команда в массе своей была ещё политически неопытна, и кондуктора искусно играли на её предрассудках.
Когда кто-нибудь из членов тройки брал слово, они кричали: «Долой «вольных!» Когда мы кончали свои речи, они заявляли: «Что же «вольные» одни говорят? Пусть наши скажут!»
Так и теперь. Когда общее собрание после моей речи дало согласие на бомбардировку, кондуктора и шептуны прибегли к своему обычному манёвру. Но команда была уже не та, что вчера. После сегодняшнего ночного пожара её не так просто было сбить с толку. В ответ на крики шептунов раздались многочисленные протесты.
— Это шкурники не согласны! Подпевалы драконов! Трусы!.. За борт их!
На кнехт вскочил, покручивая свои рыжие усы, машинист Шестидесятый. Шептуны и кондуктора боялись его. Пущенное им меткое словечко обнажало перед людьми их подленькие и грязные душонки. Шептуны мгновенно стихли.
— Ну, которые не согласны с нами, — начал он, — выходи вперёд, стань на кнехт и объясни толком, почему не согласен. Выложи всё открыто, честно. Может, и поспорим с тобой, а всё одно в честных людях будешь ходить. Выходи же смелей, не бойся. У нас свобода...
Никто не отозвался на это приглашение.
— Вот какие живут среди нас трусы и подлецы, — продолжал Шестидесятый, — прячутся за спинами и орут...
Вдруг он соскочил с кнехта, ринулся в толпу, сгрёб какого-то матроса и, вытащив его на середину круга, воскликнул:
— Вот, товарищи, этот кричал: «Долой «вольных»!» Он побоялся открыто сказать, так пусть ответит на один только вопрос. — Шестидесятый обратился к шептуну: — А ты что же, в матросском тельнике на свет божий выполз?
Дружный хохот команды заставил шептуна скрыться в рядах.
Карта «долой «вольных» была бита раз и навсегда. Но кондуктора немедленно выкинули новые лозунги: «Пусть офицеры скажут», «Почему офицеры молчат?»
Взоры всех обратились на Алексеева и мичмана Калюжного, стоявших в центре круга. Те невозмутимо молчали. Точно не о них шла речь. Точно их не было здесь.
— Да выходи же кто-нибудь! — раздались возмущённые голоса.
Но никто не брал слова. Обе стороны старались перекричать друг друга. Это была новая тактика, придуманная кондукторами, возможно, совместно с Алексеевым.
Положение спас Матюшенко.
— Не шумите, дайте мне сказать, — крикнул он. Мгновенно воцарилась тишина. Даже самые смелые шептуны смолкли: с Матюшенко шутить было опасно.
— Послушайте, братцы, что я вам скажу. Нас тут много социал-демократов. Мы все как один решили победить вместе с нашими братьями-рабочими либо умереть с ними. Для нас лучше смерть в бою, чем позорная петля. Мы пойдём сейчас к пушкам и пошлём царю наши снаряды. А вы, если не согласны с нами, накиньтесь на нас, вяжите нас и выдайте начальству. Оно встретит вас с музыкой, вас наградят медалями, вам дадут по целковому...
— Нет, нет!.. — прервали его речь сотни возгласов.
— Мы все за одно, — шумела команда.
— Так как же? Значит, согласны стрелять?
— Согласны! — кричали матросы.
— Может, кто не согласен, но голоса его не слышно? — продолжал неумолимый Матюшенко. — Так мы так сделаем: кто за то, чтобы стрелять, переходи направо, а кто против — налево.
Вся команда двинулась направо. Кондуктора были побеждены.
Прошло уже три часа, как почётный караул отчалил от броненосца. По нашим расчётам, тело Вакуленчука в это время опускали в могилу на одесском кладбище.
Команда выстроилась на шканцах. После торжественно скорбных звуков горна прогремели три холостых залпа — последний траурный салют в честь павшего героя.
Эти выстрелы должны были также предупредить мирных жителей о предстоящей бомбардировке.
Алексеев, сказавшись больным, ушёл в кают-компанию. В боевую рубку вошёл Филипп Мурзак.
Проиграли боевую тревогу, и всё свершилось с быстротой, на которую способны лишь матросы военного корабля. В одно мгновение опустели открытые части броненосца. Зато по многочисленным внутренним проходам и палубам вихревыми потоками неслись люди: вверх и вниз, взад и вперёд. Через три минуты корабль приготовился к бою. Комендоры стояли у пушек. В минном отделении зашумели динамо-машины. Они доставляли к орудиям ящики со снарядами и шевелили чудовищные жерла двенадцатидюймовых пушек. Над броненосцем взвился красный боевой флаг. Хотя это был обычный боевой флаг, но в эту минуту он развевался как красное революционное знамя. Электрическая лебёдка подняла якорь. Заработали машины, забурлила вода от ударов могучих винтов корабля. Мы отходили за черту досягаемости полевой артиллерии врага. Мощные насосы выбрасывали настоящие каскады воды на шканцы, на бак[33], на ют, чтобы не загорелись от снарядов деревянные настилы открытой палубы. Вода с шумом падала в море.
Никогда не забыть охватившего всех восторга. Броненосец переходит, наконец, в наступление. Через минуту загремят первые пушечные выстрелы армии русской революции. Сегодня «Потёмкин» — только передовой отряд. Завтра под его прикрытием будут созданы сотни батальонов революционной армии. Они начнут своё победоносное наступление вглубь страны, пойдут на штурм твердыни самодержавия.