Глава XXIV День пятый восстания Измена «Георгия»

Наутро Кулик и я возвратились на «Потёмкин».

Настроение на корабле было бодрое. Команда проверяла свою боевую готовность; заведующие частями подготовлялись к десантным операциям.

Но людей для «Георгия» не выделили. Это была сложная задача. Приходилось взвешивать не только знания и боевую подготовку матросов, но и уровень их политического сознания. Между Резниченко, который должен был возглавить отряд, посылаемый на «Георгий», и заведующими боевыми частями корабля шла непрерывная перебранка. Резниченко выбирал людей, а заведующие частями кричали, что без них они не могут отвечать за работу.

Задержка была чрезвычайно опасна, так как положение на «Георгии» продолжало ухудшаться. Комиссия намеревалась водворить во что бы то ни стало порядок на «Георгии».

— «Потёмкин» располагает неплохими средствами, чтобы удержать в повиновении «Георгий», — улыбаясь в свой длинный ус, произнёс Шестидесятый.

Большевики Скребнёв и Макаров вызвались отправиться на «Георгий», чтобы поговорить с его командой. Комиссия присоединила к ним Кирилла, инженера Коваленко и доктора Галенко.

Меня комиссия решила командировать в город. Она справедливо полагала, что боевые операции с моря должны быть поддержаны выступлением рабочих. На меня возлагалась обязанность согласовать с Одесским комитетом план совместных действий. Я переоделся в штатский костюм. Однако мой отъезд задерживался непонятным исчезновением Матюшенко. Он, что называется, без вести пропал.

Утром, взяв из судовой кассы тысячу рублей, Матюшенко отправился куда-то один на шлюпке. В течение двух часов о нём не было никаких известий.

Оказалось, что он уходил в разведку.

Привязав шлюпку у одной из набережных порта, он спокойно отправился в город. Ему удалось не только проникнуть на Николаевский бульвар, но и без помех пройти его. Факт совершенно непонятный, так как бульвар этот представлял собой в то время военный лагерь. Самос замечательное, что Матюшенко и не думал маскироваться. Он шёл открыто, в матросской форме. На лентах его матросской фуражки красовалась золочёная надпись: «Князь Потёмкин-Таврический».

Он проходил мимо офицеров, отдавая им честь, и никто не остановил его. Вероятно, никому и в голову не могла прийти мысль, что этот матрос, свободно и непринуждённо прогуливающийся по бульвару, — потёмкинец.

Только уже в самом городе, когда он вышел за черту военного лагеря, его остановили и привели к зданию городского театра, где находилась ставка военного коменданта города.

Тут Матюшенко и разыграл «свой номер».

Он заявил генералу, что команда восставшего броненосца «Князь Потёмкин-Таврический» назначила пенсию вдове убитого капитана Голикова и посылает ей первый взнос, за первое полугодие.

И, вытащив из кармана тысячу рублей, Матюшенко спросил коменданта, не возьмёт ли он на себя труд переслать эти деньги по назначению.

Генерал застыл от изумления.

Матюшенко спокойно ждал ответа.

— Хорошо, — вымолвил наконец генерал и протянул руку.

— Дозвольте расписку, господин генерал. Генерал даже побагровел от возмущения.

Его начинал раздражать этот спокойный тон матроса, это дерзкое «господин генерал». Согласно царскому военному уставу, матрос должен был становиться во фронт перед генералом и титуловать его «ваше превосходительство». Требование расписки окончательно взбесило его.

Но с того места, где происходил разговор, отчётливо были видны пушки «Потёмкина».

Генерал сдержался.

— Эге, братец, да неужели ты офицерскому мундиру не доверяешь?

— Никак нет, ваше превосходительство, — не моргнув, по-военному отрезал Матюшенко.

Это звучало уже открытой насмешкой. Генерал переглянулся со своей свитой.

— Странный ты, братец, человек, — захихикал он вдруг: — начальству дерзишь, а о вдове убиенного вами командира заботишься.

Он, видимо, ждал какой-нибудь дипломатической реплики Матюшенко, которая позволила бы ему спасти свой престиж.

Но Матюшенко молчал. И его молчание звучало новым издевательством.

— Ах, да, понимаю: тебе ведь перед командой отчитаться надо, — нашёл выход из положения генерал.

— Команда мне доверяет, — отрезал неумолимый Матюшенко.

— Какой ты, братец, ершистый, — вырвалось у генерала.

Матюшенко опять промолчал. Он стоял без улыбки, спокойный, жёсткий.

Генерал оглядел свою свиту. Взгляд его молил о помощи.

Из рядов свиты вышел седовласый капитан.

— Ваше превосходительство, — подобострастно начал он, — из уважения к хорошему поступку команды...

— Да, да, — забормотал генерал, — из уважения к вашему поступку:.. Вспомнили о жене убиенного! Узнаю честную, добрую душу русского солдата...

Разумеется, действиями Матюшенко меньше всего руководила «добрая душа русского солдата». Вся эта история была лишь маскировкой глубокой разведки в тыл врага.

Она дала превосходные результаты. Матюшенко успел хорошо рассмотреть расположение правительственных войск, укреплённым центром которого служил господствовавший над портом Николаевский бульвар.

Здесь спешно устанавливали полевую и тяжёлую артиллерию.

В окрестностях бульвара, на подступах к нему и дальше, на Екатерининской площади и на площади Городской управы, были расположены войска в полной боевой готовности. Артиллерия противника, конечно, не представляла для нас ничего страшного. Отойдя на семь-восемь миль от берега, мы могли уничтожить её, сами находясь вне черты досягаемости неприятельских выстрелов.

Когда Матюшенко возвращался назад, ему удалось сговориться с представителями нескольких полков. Солдаты заявили ему, что войска готовы присоединиться к восставшим, но никто не решается начать. Если бы «Потёмкин» продолжал вчера бомбардировку, войска непременно восстали бы. Мы не сомневались, что эти солдаты передавали настроение армии.

Во всяком случае бомбардировка дворца командующего диктовалась стратегической обстановкой. Дворец находился на Николаевском бульваре, в центре расположения правительственных войск. Покуда правительство держало в своих руках эту вышку, «Потёмкин» не мог предпринять никакой серьёзной попытки десанта и вооружения портовых рабочих и команды торговых судов, которые согласились действовать с ним. Следовало прежде всего захватить Николаевский бульвар.

Созвали комиссию, которая после получасового обсуждения приняла план Матюшенко. Комиссия не сочла даже нужным поставить этот вопрос на обсуждение команды: настолько созрела теперь мысль о необходимости захвата Одессы.

Однако для приведения в исполнение этого проекта требовалось несколько часов. Необходимо было привести корабли в полную боевую готовность.

Но самое главное — надо было уладить положение на «Георгии Победоносце». Оно всё ухудшалось, и посланные на «Георгий» Кирилл, Коваленко, доктор Галенко, матросы Скребнёв и Макаров привезли плохие вести: среди команды начался раскол. Часть её под влиянием агитации кондукторов уже открыто заявила требование идти в Севастополь и сдаться властям.

Комиссия решила немедленно отправить на «Георгий» вооружённый караул для ареста георгиевских кондукторов.

Кому, однако, возглавить эту экспедицию? Кроме караула, на «Георгий» надо было отправить агитатора, чтобы разъяснить георгиевцам значение этого мероприятия. Матюшенко, Кирилл и я совершенно охрипли от беспрерывной агитации: мы говорили шепотом и не способны были выступить перед всей командой на открытом воздухе. Доктор Галенко, ещё утром удачно выступавший на «Георгии» против сдачи, предложил нам свои услуги. За эти дни доктор сумел завоевать наше доверие, и хотя он мало смыслил в политике, но авторитет офицерского мундира должен был придать большую силу его выступлению перед матросами на «Георгии».

Его предложение было принято.

В помощь Галенко комиссия выделила партийного матроса Задорожного, действовавшего с энергией и решительностью во время восстания на Тендре.

Когда потёмкинская делегация прибыла на «Георгий», там происходило общее собрание команды. Шла ожесточённая борьба между матросами-революционерами и матросами, требовавшими сдачи. Силы обеих групп были почти равны. Команда колебалась, не зная, на что решиться.

Приезд вооружённой делегации «Потёмкина» произвёл сильное впечатление на команду. Председатель собрания предоставил слово главе потёмкинской делегации доктору Галенко. Этот момент Галенко и выбрал для того, чтобы нанести восстанию предательский удар. Расчёт предателя был верен. Рядом с ним находился один Задорожный. Это был преданный революции матрос, но он растерялся в ту минуту, когда от его инициативы зависела судьба восстания.

Галенко взял слово.

— Матросы «Георгия», — начал он, — вы попали в западню. Вы примкнули к потёмкинцам, надеясь на их силу и единение. Но и среди потёмкинцев нет единения. Или, вернее, его и не может быть, ибо какое же может быть единение между волками и овцами?

Кучка жестоких и скверных людей, пользуясь доверчивостью и простодушием матросов, толкает их в бездну, где они должны погибнуть все до единого. Разве может горсточка людей бороться с огромной, великой Россией, располагающей могущественной армией?

Слушайте! Уже со всей России стекаются в Одессу полки. Неисчислимое войско идёт против вас. Разве вы можете устоять против него? Разве вы можете победить Россию? Великие державы не могут справиться с Россией, а вы хотите её победить!

Только добровольная сдача может спасти вас. Надо идти с повинной к царю. Царь милостив и простит.

Матросы «Потёмкина» тоже опомнились. Они хотят сдаваться, но их удерживает ещё страх перед революционерами, засевшими на корабле. Но если «Георгий» снимется с якоря и отправится в Севастополь, «Потёмкин» последует за ним, и всё окончится благополучно...