Глава XXVII День шестой восстания Присяга

Утро шестого дня встретило нас в море по дороге в Румынию.

Мы голодали уже второй день. Питание состояло из каши и хлеба, но и эта провизия была на исходе. Жиры и мясо кончились на третий день восстания. Истощались запасы угля. В Одессе мы два раза грузили уголь, но военное положение заставляло нас держать броненосец под парами. Машины пожирали невероятное количество угля.

Кончились и запасы пресной воды. Для людей воду готовили в опреснителях, котлы же броненосца наполняли морской водой.

Инженер Коваленко и старший механик Денисенко говорили, что соль осаждается на стенках котлов и цилиндров. Коваленко был полон мрачных предчувствий. «В конце концов, — предупреждал он, — котлы перестанут работать». Денисенко относился к этой беде более спокойно. Он пускал котлы в работу поочерёдно, а те, что бездействовали, очищал от соли. Но броненосец терял свою скорость.

Это не могло не сказаться на боеспособности корабля, особенно при встрече с миноносцами.

Денисенко предложил мне спуститься в машинное отделение.

Сильное впечатление производило это отделение корабля с его машинами в тридцать тысяч лошадиных сил, с их гигантскими поршнями, цилиндрами и шкивами, гулом и дребезжанием нескольких тысяч тонн металла, с шелестом передаточных ремней общим протяжением в несколько километров, с шипением, воркотнёй и свистопляской пара в конденсаторах, в пароперегревателях, в парораспределителях, и чорт знает ещё где! А в котельной температура поднималась до такой высоты, что у непривычного человека от выступившего пота одежда мгновенно прилипала к телу.

Машинное отделение — сердце корабля. Здесь несли вахту самые преданные делу революции матросы социал-демократы. Эта служба и в мирное время считалась самой тяжёлой на флоте. В дни восстания она превратилась в титанический труд. Чего стоила одна только очистка котлов! Эта операция производилась обычно на стоянках специально подобранными рабочими. Но им приходилось снимать простую накипь со стенок совершенно остывших котлов. Теперь изнурительную и непривычную работу по удалению соли вели сами же матросы. С риском сломать кости матросы протискивали свои мощные торсы в ещё не остывшие котлы. От солянокислых испарений болели глаза, а соль разъедала тело, расцарапанное и обожжённое узким горлом котла. Машинисты и кочегары, получавшие обычно суточный отпуск после вахты, в эти дни не знали отдыха. Почти все они были членами комиссии, у каждого из них было множество обязанностей и дел, заполнявших все их свободное время. Тяжело было смотреть на этих измученных, истощённых работой, бессонницей и полуголодным существованием людей.

— Шёл бы отдохнуть, — обратился Денисенко к матросу Шестидесятому, — твоя койка опять нетронута, шестые сутки на ногах!

— А я на восьмые посплю, — пряча смешок под длинными усами, ответил Шестидесятый.

— Почему же именно на восьмые? — удивился я.

— А потому, что на седьмые сутки Денисенко будет отсыпаться... не могу же я поперёд батьки соваться, — ответил Шестидесятый под дружный хохот тесно обступивших нас матросов.

Тут и Резниченко, и Кулик, и Савотченко, и Звенигородский, и Никишкин, и Мартыненко, и Кошугин, и Шестидесятый — герои «Потёмкина», стойкие революционеры, доблестные солдаты революции. Уже тогда, в дни первой русской революции, они на своём примере показали, на какие трудовые подвиги способен рабочий народ.

Контр-адмирал Вишневецкий, отправляясь с эскадрой на усмирение «Потёмкина», издал приказ по кораблям, в котором он разъяснял матросам- эскадры «безрассудство» потёмкинцев.

«Они быстро израсходуют запасы провианта, угля и воды, — вещал адмирал, — и корабль окажется ловушкой, в которую попадут все смутьяны».

Вероятно, так и обернулось бы дело, если бы не самоотверженный труд машинистов и кочегаров «Потёмкина» и бдительность Степана Денисенко.

На флот Денисенко пришёл уже опытным механиком.

Главный инженер Черноморского флота после первой же проверки знаний новобранца откомандировал его в школу морских машинистов. После окончания школы Денисенко как искусного механика требовали командиры нескольких кораблей. Выиграл спор командир номерного миноносца. Но лишь только увидел представившегося ему машинного квартирмейстера, пожалел о своей настойчивости.

— Может быть, он и отменный механик, но матросом хорошим никогда не будет: улыбаться начальству не умеет! — сказал этот специалист по военной муштре.

А в общем, служба Денисенко на флоте вначале складывалась удачно. И кто знает, может быть, отслужив свои семь лет на флоте, Денисенко сумел бы осуществить юношескую мечту — «выучиться на инженера», если бы некоторые события не изменили направления его жизни.

Все началось с небольшого происшествия.

При входе в батумский порт во время сильного шторма номерной миноносец вследствие порчи котлов не мог развить скорость, ударился о каменный мол и получил изрядную вмятину по левому борту.

И хотя командир знал, что котлы были испорчены от пережога угля во время шторма, он решил свалить вину за аварию на Денисенко. «На то он и механик, чтобы за котлы отвечать».

Однако, невзирая на все угрозы начальства, Денисенко наотрез отказался подписать акт. Во время шторма он неоднократно предупреждал командира о повышении нормы пара в котлах, о чём свидетельствовали записи в дневнике машинного отсека.

— Посадить на гауптвахту упрямого хохла, — приказал командир.

В Батуме в это время бастовали рабочие. По улицам шагали демонстранты. Их песни доносились до узников гауптвахты. Денисенко попал в камеру, где содержался солдат, грузин Микладзе.

Это был социал-демократ, член батумской организации.

Несколько ночей оба не спали. Денисенко лежал не шелохнувшись, боясь пропустить хоть одно слово Микладзе.

— Понимаешь... настанет час, когда рабочий класс поведёт за собой весь трудовой народ на штурм царизма...

Его слова подтверждались доносившимся шумом рабочей демонстрации.

Осенью Денисенко был командирован в Донскую область.

Ростов-на-Дону переживал в ноябре 1902 года бурные дни всеобщей политической стачки. На Темернике, рабочем предместье города, происходили многочисленные митинги и стычки с казаками.

В одной из таких схваток участвовал и Степан Денисенко. Его привёл сюда знакомый ростовский рабочий, предусмотрительно переодев Денисенко в предельно изношенное штатское тряпьё.

Мужественное наступление ростовских рабочих, заставившее войска отступить за пределы Темерника, решило судьбу Денисенко. Он увидел воочию, на что способен восставший народ, и почувствовал властную необходимость высказаться. Денисенко и сам не знал, как очутился на трибуне. Ему казалось, что не он, а кто-то другой произносит эти слова:

— Братья... я не ваш... то есть ваш... только я не рабочий... то есть временно не рабочий... как я есть солдат... Вы не глядите... что я оборванец... меня дружок так нарядил на предмет полиции... А я есть рабочий человек... временно солдат... В этой ли хламиде или в военном обличий, а я всё одно с вами, братцы, навсегда с вами. В чём и присягаю.

Ростовской стачкой руководил тогда член Донского комитета Артемий (Сергей Гусев). Он оценил значение этого выступления.

— Товарищи! - — воскликнул Артемий. — В лице этого солдата русская армия присягает на верность народу. Пока ещё это голос одинокого солдата. Но тысячи и тысячи солдат думают так же. Они разрознены, и поэтому армия ещё с царём. Когда они сомкнутся и сговорятся между собой, тогда рухнет империя и воцарится народовластие.

Слова Артемия помогли Денисенко осознать собственные свои мысли.

«Так вот оно что, — думал он, — вот оно, когда рухнет империя! Социал-демократическая военная организация!.. Век не забуду я дорогого этого Артемия, партийного товарища... Словно фонарём мне путь осветил».

Денисенко принадлежал к людям, которые медленно решают, но, решив, быстро действуют.

Вернувшись в Севастополь, он связался с матросами-единомышленниками. Вместе они предприняли первые шаги по организации «Централки».

В рабстве спасённое Сердце свободное — Золото, золото Сердце народное! —

повторил Кулик своё любимое некрасовское четверостишие, когда мы поднимались с ним из машинного отделения на бак.

На этот раз Кулик произнёс эти стихи с какой-то особою задушевностью.

«Золото, золото сердце народное», — думал и я, глядя на веселившихся на баке матросов, — сердце свободное, широкое, как это безбрежное море, по волнам которого мы несёмся в Румынию».

Утром этого дня общее собрание команды приняло решение не сдаваться в Румынии, а продолжать борьбу. Команда приободрилась. Все были веселы и довольны. На баке зазвучала гармоника. Амфитеатром уселись свободные от вахты матросы. Началась игра-представление. Боцман Журавлёв, натянув на себя солдатскую гимнастёрку, исполнял роль «армяка»[39], шутки и остроты так и сыпались. Вдруг заиграли «камаринскую», и Журавлёв пошёл вкруговую. За ним втянулись в танец другие матросы, и начался массовый задорный русский пляс.

А между тем вчера капитан встречного парохода сообщил нам, что царь приказал взорвать «мятежный броненосец» и что из Севастополя уже вышли в погоню за нами минные крейсеры и миноносцы.

На своих постах стояли вахтенные, строгие, бдительные и зоркие часовые. А в люках у заряженных орудий несли вахту комендоры, готовые по первому сигналу открыть огонь.