– Таннер, я понимаю, что мир не олицетворяет собой Прово. Мы все это понимаем. Кроме этого, и я имею ввиду это в хорошем смысле, похоже, что дети не– мормоны в городе не разделяют лучшую сторону церкви, когда о ней говорят. Я прав.

– Это, наверное, честно, – я опускаю взгляд, ковыряясь в своей по большей степени нетронутой еде. Он заставляет меня так сильно нервничать, таким головокружительным, возбуждающим образом. Когда я снова поднимаю глаза на его лицо, мне практически больно, когда сжимается грудь. Его внимание приковано к следующему кусочку еды, поэтому мне предоставлено несколько секунд, чтобы без стеснения разглядывать его лицо.

Тоненький голосок пытается дотянуться до меня с самого конца забитой комнаты в моей голове: Он – мормон. Это обречено! Отступай. Отступай!

Я разглядываю его челюсть, и его горло и кожу, которую могу заметить прямо под ним, намек на ключицы.

Во рту собирается слюна.

– Еще раз спасибо за это, – говорит он, и я резко перевожу взгляд обратно, перехватывая блеск его глаз, понимая, что меня поймали за пожиранием его глазами.

– Ты, правда, никогда не ускользал из кампуса? – спрашиваю я самым странным в мире переходом на другую тему.

Он жует еще кусок, качая головой.

– Части меня хочется надеяться, что ты немного хулиганишь.

Блин.

Что я только что сказал?

Себастиан смеется, закашлявшись неудачно проглотив, и проталкивает еду глотком воды из бутылки рядом с ним на столе.

– Однажды я сбегал.

Я киваю ему для продолжения, запихивая немного еды в свой рот, в надежде, что это успокоит мой неспокойный желудок и сумасшедший разум.

– В прошлом году я ходил на прием к ортодонту, и когда вернулся обратно, прошла уже половина занятия. У нас было собрание после этого, затем ланч и… – он качает головой, вспыхивая этим проклятым румянцем – …я понял, что никто не будет искать меня. У меня было три часа, чтобы заниматься тем, что я хотел.

Проглатываю креветку, и она с трудом опускается вниз. Я хочу, чтобы он рассказал мне, что пошел домой и погуглил картинки с целующимися парнями.

– Я пошел в кино один и съел целую упаковку лакричных конфет, – он наклоняется вперед, его глаза полны того дразнящего сияния. – И пил колу.

В голове путаница: не могу вычислить. Какую эмоцию пустить в кровоток? Любовь или замешательство? Ради всего святого, это же Себастиан со своим самым непослушным поступком.

Он качает головой из– за меня, и в это мгновение, я понимаю, что наивный здесь только я.

Когда он откидывается обратно на спинку стула и смеется, мне конец. Полностью уничтожен.

Я не могу его читать. Я не могу понять его.

Понятия не имею, о чем он думает и смеется надо мной или из лучших намерений, но никогда прежде я не хотел так неистово наклониться вперед и приложиться губами к чьей–то шее, умоляя его захотеть меня.

Я возвращаюсь домой все еще будто в каком– то тумане, едва осознавая, что было после ланча. Все занятия, как в тумане. Я помогал Отэм с домашкой по мат анализу допоздна, но не уверен, что был очень полезным – или, что в итоге ее ответы будут правильными.

Я проигрывал свой разговор с Себастианом снова и снова, и каждый раз задавался вопросом – выглядел ли он настолько счастливым от встречи со мной, как мне казалось. Мы флиртовали… мне кажется? Сама мысль, что хороший, прилежный Себастиан сбегает из школы ради того, что, как я подозреваю, было простым восторгом от возможности заняться, чем он не должен был, – все это вызывает серьезные неисправности в моей голове.

Я так же пытаюсь бороться с мыслью, что Себастиан уедет на следующей неделе. Мне всегда нравилась школа, но его присутствие на Семинаре – единственное от чего этот последний семестр в старших классах кажется сносным.

До меня только доходит, и я нащупываю свой телефон.

«Я могу писать тебе, пока тебя не будет?»

Я жалею о том, что отправил это в ту же секунду, но если сейчас разобраться, что я теряю? Слава богу, он не дает мне накрутить себя еще больше, и экран телефона загорается.

«Я буду работать с редактором и еще не знаю своего точного расписания, но постараюсь ответить».

Я выбираюсь из машины и захлопываю дверь, все еще улыбаясь в свой телефон, когда вваливаюсь на кухню. Мама стоит у раковины, уже в своей яркой, радужной пижаме, и моет посуду.

– Привет, милый.

– Привет, – отвечаю я, убирая телефон, и выскальзываю из куртки. Я отвлечен и пытаюсь дважды повесить ее. – Ты рано сегодня.

– Скажем просто, что мне нужен бокал вина, – произносит она, закрывая дверцу посудомоечной машинки. Она показывает пальцем на холодильник. – Оставила тебе порцию там.

Благодарю ее поцелуем в щеку, проходя через всю кухню. Не сказать, что я слишком голоден – воспоминаний о ланче с Себастианом достаточно, чтобы отправить мой желудок снова на территорию американских горок – но если я не поем, то просто исчезну в своей комнате, где одержимо буду перечитывать сообщения и возможно ступлю на менее здоровую территорию. Что – будем честны – все равно произойдет.

На тарелке замотанной целлофановой пленкой приклеена записка: «ТЫ МОЯ ГОРДОСТЬ И РАДОСТЬ». Я снимаю ее и улыбаюсь, хотя могу сказать, что сам не свой и слишком широко распахиваю глаза.

Мама наблюдает за мной с другой стороны кухонного островка.

– Ты выглядишь немного… взвинченным. Ты в порядке?

– Да, в полном, – тяжесть ее внимания преследует меня, пока я разогреваю еду и наливаю себе попить. – Что произошло на работе?

Она обходит островок, прислоняясь к нему, как будто собирается ответить. Но телефон вибрирует в моем кармане. Как обычно в это время приходит сообщение от Отэм.

Но есть еще сообщение от Себастиана.

«Кстати, спасибо за ланч»

«У меня был не самый лучший день, и ты его изменил».

«Спокойной ночи, Таннер»

Вагончик на американских горках в моем желудке достигает самого высокого холма и зависает на краю.

– Таннер? – мама стягивает волосы в хвостик, скрепляя его резинкой со своего запястья.

Отрываю взгляд от экрана.

– Что?

Она кивает и наливает тот бокал необходимого вина, перед тем как указать мне, следовать за ней.

– Продолжим.

Ой, черт. Я спрашивал ее об ее дне, а затем прекратил слушать. Оставив телефон на столешнице, я следую за ней в гостиную.

На гигантском кресле в углу, мама подгибает под себя ноги, наблюдая за тем, как сажусь я.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя.

Я внутренне содрогаюсь.

– Знаю, мам.

– И я так горжусь человеком, которым ты стал, что меня чуть ли не разрывает.

Киваю. Я везунчик. Я знаю, кто я. Но бывают такие моменты, когда выражение восхищения становятся…излишним.

Она наклоняется вперед, используя свой мягкий голос.

– Я только переживаю за тебя, милый.

– Прости, что не слушал, о чем ты говорила про работу.

– Я не об этом.

Я уже понимаю.

– Мам, Себастиан – мормон, а не социопат.

Мама насмешливо выгибает бровь, как будто собирается отпустить шуточку, но не делает этого. И от нахлынувшего безумного облегчения, я рад, что она не сделала этого. Его защита нарастает жаром в моей груди.

– Но между вами все по– прежнему платонически, или…?

Я начинаю волноваться. Наша семья обсуждает все, но я не могу перестать думать об их лицах в тот вечер за ужином, и осознавать, что у них довольно специфическое представление о парне, с которым я однажды сойдусь: с кем– то, таким же, как мы.

– А что если у меня к нему больше, чем просто платонические чувства?

Она выглядит огорченной и медленно кивает.

– Не сказать, что я сильно удивлена.