– Он слышал о Кристофере Паолини? – шепчу Отэм.

Она отпускает в мою сторону ледяной взгляд «заткнись».

Фуджита подхватывает стопку листов из разорванной папки и начинает раздавать ее.

– Я полагаю, мы можем пропустить тему «Почему–Вы–Здесь». Вы здесь для того, чтобы написать книгу, так? – чуть ли не каждый кивает с энтузиазмом. – И напишете. Четыре месяца это не так много, это правда, но вы закончите ее. Вы разберетесь в этом. Именно поэтому я здесь.

– Мы незамедлительно возьмемся за дело, – он обходить весь класс. – Я предлагаю список для ознакомления, у меня есть масса ресурсов насчет того, как начать, и типы процессов написания, но по правде говоря, единственный способ написать книгу – написать ее. Однако вам ее писать – и это ваш процесс.

Я смотрю на учебный план и предлагаемый график разработки проекта, которым он скользнул по моему столу, и чувствую, как горит лоб, чувствую то покалывание ползущей паники по моей шее.

У меня неделя, чтобы придумать идею.

Одна неделя.

Когда я ощущаю внимание Отэм на себе, я поворачиваюсь с беззаботной улыбкой. Но видимо она не такая беззаботная, как я надеялся; ее собственная улыбка дергается, надламываясь с одной стороны

– Ты сможешь сделать это, – тихо произносит она, глядя прямо на меня.

Попросите меня дифференцировать тригонометрическую функцию, и я сделаю это. Дайте мне молекулярный набор для моделирования, и я построю вам самое красивое органическое соединение, которое вы видели. Но просить меня вытащить что– то из глубины души и поделиться этим с миром? Душевный разгром. Я не особенно наслаждаюсь работой, но это идет в разрез со всей моей ненавистью к выполнению дерьмовой работы, как ничто другое. Я никогда не пытался проявлять творческий подход раньше и осознаю это только сейчас, сидя здесь.

И чтобы только ухудшить все, Фуджита добавляет:

– Теперь же, опыт мне подсказывает, что у большинства из вас уже есть идея в голове. Но к следующей неделе мы с Себастианом поможем вам отшлифовать ее. Отполировать. И тогда: Вы нырнете в нее с головой!

Я даже не могу порадоваться тому, что он повторил вдохновляющий слоган трусливого–плаката Отэм дословно, потому что впервые за…ну, возможно, за всю жизнь, я чувствую, что столкнулся с тем, что мне не по зубам.

Отэм скользит моим ластиком с Хи– Мэном обратно по столу и пользуется этим как предлогом, чтобы сжать мою руку.

Боковая дверь открывается, и стулья слегка скребут по деревянному полу, когда люди оборачиваются. Мы все знаем кто это, но все равно смотрим.

Первый и единственный раз, когда я видел Отэм пьяной, был прошлым летом, тогда же первый и единственный раз она призналась, что влюблена в меня. Я считал, что мы были на одной и той же стадии, после наших поцелуев два года назад, но оказалось это не так. Как– то выпив четыре Mike’s Hard Lemonades, но до того как растрясти меня ото сна на своем полу и умолять пьяным дыханием забыть обо всем, что она сказала, она лепетала около часа о тайных чувствах, что скрывала последние два года. В своей дымке опьянения и путаницы из ее непоследовательности под действием алкоголя, я помню четко только три предложения:

Твое лицо имеет смысл для меня.

Иногда у меня возникает странное чувство, что меня будет не достаточно для тебя.

Я люблю тебя, но только немножко.

Единственным способом, избежать потенциальной и полнейшей неловкости после всего этого, было шутить про это целую неделю.

Я люблю тебя, но только немножко, – стало нашим новым девизом лучших друзей. Отэм пыталась объяснить мне логику того, что мое лицо имеет смысл для нее, несколько раз, но без особых успехов – что– то о симметрии черт и о том, как они нравятся ей на инстинктивном уровне – но это все равно мое самое любимое нелогичное заключение, когда я вижу, что она переживает из– за чего– то. Я просто говорю: «Отти, успокойся; твое лицо имеет смысл для меня», и ее всегда прорывает. Каждый раз, она смеется.

Вторая фраза – «Иногда у меня возникает странное чувство, что меня будет не достаточно для тебя» – очень близка к цели. Хотя я набирался смелости, чтобы открыться перед ней, но после того, что она сказала, я передумал. Слова Отти звучали диссонансным аккордом внутри меня, внутренним конфликтом, который подразумевается у бисексуалов. На одном моем плече сидит дьявол – невежественное восприятие, с которым я сталкиваюсь со всех сторон, и снаружи и внутри сообщества нетрадиционной ориентации, которое твердит, что бисексуальность – на самом деле, неуверенность, что для бисексуала невозможно удовлетворится одним партнером, и этот ярлык, как способ не решаться. А на другом сидит ангел – гей– позитивные книги и брошюры, призывающие меня поверить – сказать этому нет, что означает, что я открыт для влюбленности в любого. Я с радостью определюсь, но отдельные аспекты не так важны, как сам человек.

Но вместе с тем, что я никогда не влюблялся и не испытывал той раздирающей боли в груди из– за одного человека, я никогда не узнаю, что из этого в итоге будет правильным. Когда Отэм сказала о том, что ее будет недостаточно для меня, я отпустил это и притворился, что не помнил. Но проблема в том, что я помню. И по сути, я зациклен на этом, одновременно с тем, что притворяюсь будто не болезненно ожидаю того момента, когда кто– то выбьет землю из–под моих ног, вызовет во мне чувство уверенности в нем таким образом, в каком я никогда не был уверен ни в ком за всю свою жизнь.

Поэтому когда Себастиан Бразер входит в класс, и замечает меня, а я замечаю его, у меня возникает ощущение, что я заваливаюсь набок на своем стуле.

Я опьянен.

И теперь понимаю, что Отэм имела ввиду насчет лиц.

Я видел его раньше, в коридорах школы, но никогда не уделял много внимания: он – один из идеальных, супер–ребенок–мормон – сын епископа и, насколько я могу судить, чрезвычайно набожный.

Но сейчас, похоже, я не мог не уделять внимание. Себастиан больше не ребенок. Я замечаю его четко–очерченную челюсть и миндалевидные глаза, покрасневшие щеки и беспокойно двигающееся адамово яблоко, когда он сглатывает под давлением наших взглядов.

– Привет, ребята, – он коротко машет, сбивчиво проходя дальше в класс, чтобы пожать руку Фуджиты. Пристальное внимание класса следит за ним, как под прицелом.

Фуджита лучезарно улыбается нам.

– А я что вам говорил?

Волосы Себастиана выбриты по бокам, и свободно спадают с макушки. Его улыбка такая широкая, яркая и чистая: он чертовски красив. Но есть что– то за всем этим, что– то в том, как он двигается, что вызывает во мне восхищение. Возможно, это из– за того, что его глаза не задерживаются слишком надолго на ком– то одном. Может, из–за того, что я чувствую в нем легкую настороженность по отношению к нам.

Когда он встает лицом к классу, его взгляд вспыхивает, встречаясь с моим собственным – на крошечное мерцание секунды, – и потом опять, как призма улавливающая свет, потому что он смотрит дважды. Этого короткого промежутка между ударами сердца достаточно, он замечает мою незамедлительную симпатию. Черт возьми, как быстро он осознает это. Это должно быть случается с ним постоянно – восхищенные взгляды со всех сторон класса – но для меня так быстро увлечься совершенно чуждо. У меня в груди, в моих легких – дикие животные, рвущиеся из своей клетки.

– О, боже, – бормочет Отэм рядом со мной. – Его улыбка делает из меня идиотку.

Ее слова – слабый отголосок моих собственных мыслей: его улыбка станет моей погибелью. Это чувство вызывает во мне беспокойство, резкий крен, что говорит мне, – он мне нужен, или мне будет плохо.

Рядом со мной она разочаровано вдыхает, не обращая внимания на мой собственный внутренний крах.

– Очень жаль, что он – мормон.

Во второй половине дня понедельника мы свободны от домашнего задания, мама сегодня дома раньше и считает это знаком, что ей нужно свозить своих детей по магазинам. Моя сестра, Хейли, взволнована подобной возможностью – накупить еще больше похоронной одежды. Я соглашаюсь поехать, хотя без особого энтузиазма, в основном потому что знаю, если останусь сам по себе, я могу провести несколько часов за ноутбуком со множеством открытых вкладок, пытаясь узнать как можно больше о Себастиане Бразере.