Зато после — пошло, только пыль столбом стояла. На семитонные машины по девять тонн грузили. И зарабатывали соответственно…

«Год земли» прошел, сунулся Ремигайло к сборному железобетону. Зачем? Сам не знает. Разве что совесть не позволила пройти мимо злополучных баз?

Принцип перестройки работ и тут был ясен: крановщиков, стропалей, шоферов — в одну бригаду. Опять пошел в партком, снова там поддержали, созвали совещание с хозяйственниками. А те на дыбы: как это будет — баз две, рабочие из трех организаций, и всех в одну бригаду? Возражал, убеждал бригадир — не убедил, отказались.

Отступиться бы, так нет: от хорошей жизни, от заработков из бригадиров пошел рядовым шофером на панелевоз. Из всей его бригады только один человек остался с Ремигайло — сменщик его, Иван Фролов.

Тут, на базах, в поисках панелей, с простоями по всяким на свете причинам, на собственной шкуре испытал Ремигайло всяческие беды и горести. И укрепился в правильности своей идеи взять обе базы в единое хозяйство, каждую панель, поднятую краном, отправлять на место, нужную — на монтаж, покуда ненужную — в определенную пирамидку, битую — на свалку. Добиться, чтобы каждый шофер чувствовал себя хозяином, понимал, что без разборки никогда толку не будет.

Опять заседал партком, на этот раз поддержал Ремигайло крепко. И стал он командиром диковинной бригады: полтораста человек (три смены при круглосуточной работе), в том числе одних крановщиков тридцать три человека.

Ремигайло, как и раньше, за баранкой. Там, где другие делали по четыре-пять рейсов за смену, он, работая со сменным прицепом, делал десять. Уже через месяц вся его бригада впервые на Южной базе вывезла деталей больше нормы.

За первые дни работы на базе по-женски аккуратная Тоня довольно быстро разобралась в старых записях и определила, где «ее» панели могут быть, а в каких пирамидках их не стоит даже искать. Но перепутанные детали продолжали непрерывно поступать, становились рядом со старыми, состав пирамидок менялся. В тот час, когда Леня и Марика шагали к базе, репродуктор разносил над ее территорией почти плачущий Тонин голос:

— Голубчики, ну пожалуйста, поищите мои панели в сорок первой пирамиде! Три верхние снимите, а дальше уже мои, они нужны срочно!

Усидеть на месте она все-таки не смогла и, выскочив из конторки, побежала в темноту, рассеченную редкими лучами прожекторов, проверять, достают ли «голубчики-такелажники» ее панели из сорок первой пирамиды. Маленькие Тонины следы заметала поземка, руки мерзли, отгрузка деталей шла медленно.

Тоня вернулась не скоро. Явились шоферы отмечать путевки, ругали погоду и начальство. Потом зашел их знатный бригадир, и хотя он говорил с начальником базы тихо и рассудительно, но тоже не скрывал своего разочарования и огорчения:

— Третий час стою под погрузкой. Ну, идемте, посмотрите сами, что там делается!

И они вышли вместе, причем Ремигайло хлопнул дверью. Хотя нет, слишком это было непохоже на Ивана Викторовича, не в его характере. Наверно, дверь из его рук вырвал порыв ветра.

А через несколько минут в дежурку вошел разминувшийся с ними крановщик и сказал, что панели «парусят», в такой ураган работать невозможно. Его подняли на смех: «Конечно, на улице метель, но если при таком ветерке бросать погрузку»…

Однако метеослужба подтвердила по телефону, что при шквалах скорость ветра превышает допустимую для работы кранов, и все посмотрели на крановщика, как на злого колдуна, остановившего работу на базе. А тот с видом победителя глянул на Тоню:

— Ясно? Пишите акт на простой. Нема дурных в такую бурю качаться. Коли стихнет — буди́те.

Он примостился в углу и мгновенно уснул, так что через полчаса, когда остановленная база доругалась и затихла, в конторке раздавалось только его мерное посапывание.

Ни сама погода, ни прогноз на ближайшие сутки ничего хорошего не предвещали. Вымотанный за день начальник базы оставил Антонину дежурить у телефона и укатил. Выдались свободные минутки, и Тоня, достав из сумочки сверток, принялась кроить распашонку.

Вдруг подняла голову, прислушалась, улыбнулась: к ней шел Леня. Она всегда чувствовала его приближение, может быть, издали слыша его шаги, узнавая его, Ленькино, постукивание по ступенькам. А может быть, на этот раз ветер донес звук его голоса, или то была просто телепатия? Не все ли равно? К ней шел Леня!

Но он ввалился в конторку не один, а вместе с Марикой. Оба казались такими возбужденными, раскрасневшимися и счастливыми, что Тоне стало не по себе.

— Ну и погодка! — оттирая щеки, мокрые от тающего снега, громко сказала Марика.

— Тише, тут человек спит! — заметил крановщика Леонид. И добавил вполголоса: — Всю дорогу встречный ветер, так и сечет!

И Тоня поняла, что их лица просто настеганы ветром, что все в порядке. Но все-таки не удержалась от вздоха, сказала:

— Счастливый ты, Ленька!

— Ты о чем?.. На, мы принесли тебе рукавички.

— Спасибо. Ты заботливый. Знаешь, Марика, мы с ним любим друг друга не так, как все. Мы с ним одно целое. Даже если бы нас перепутали в роддоме, мы все равно остались бы вместе. Он — это совсем я, а я — совсем он, только немножко разные. Ты, Ленька, не ухмыляйся, я хотела сказать, что мы настолько знаем друг друга, что даже разное в нас с тобой у нас общее.

Она уколола палец иголкой, ойкнула и уронила шитье.

— Больно? — поморщился Леня, поднимая упавшую распашонку.

— Видишь! — улыбнулась Тоня. — Вот об этом я и говорила. Тебе же больно, когда я укололась! Я видела, тебе больно. А когда болел ты… Знаешь, Марика, мы так давно вместе. Мы связаны.

— Я все это знаю, Тонечка. Он никогда не оставит тебя.

— Да, конечно. Хотя лучше Леньки человека найти трудно.

— Девочки, вы очумели, — пробормотал Леонид.

— Тут все очумели, — распахнув дверь, подхватил фразу Правосуд. — Это вы — диспетчер?

— Нет, — ответила Тоня. — Диспетчер в соседнем домике.

— Почему панели не поступают на монтаж?

— Ветер.

— Подумаешь, нашли шторм! Где начальство?

— Начальник уехал. Бригадир, наверно, где-нибудь здесь.

— Ремигайло? Ладно. Где крановщик?

— Тут я… Это внизу не шторм, а там — еще какой!..

— Идите на кран.

Пожав плечами, крановщик поднялся.

Вслед за Правосудом вышел и Леонид. Вряд ли он мог чем-нибудь помочь, просто ему не хотелось оставаться в конторке.

Марика тоже чувствовала себя неловко. Но Тоня, едва все вышли, как ни в чем не бывало перешла к новой теме:

— Ты этого знаешь, усатого? Председатель завкома Правосуд. Не первый раз к нам заходит, беспокойный. У них на автозаводе с жильем хорошо, не то что в Гидрострое. Я согласна с Ленькой, ходить выпрашивать неловко, придет и наш срок, только когда, Марика?.. А Ремигайло ты тоже не видела? Ему знаешь, опять давали квартиру, а он снова отказался. Представляешь себе? Настоящие стены, без дырок, потолки высокие, чтобы лечь спать, не нужно ползать на четвереньках… Кухня, даже ванная. И вдруг Иван Викторович отказывается. Другим, говорит, нужнее. Я думала, только мои Ленька самый глупый и хороший, а Ремигайло вдруг такой же. Странно, да? Просто не верится!

Когда-то не поверил и я. С полгода назад при мне сообщили Ремигайло:

— Иван Викторович, мы тут посоветовались, есть решение квартиру вам все-таки выделить.

— Нет, нет, ни в коем случае. Я же говорил, многосемейные у меня в бригаде, а живут у частника, хуже меня, теснее. Список я подавал, выделяйте, пожалуйста, по списку. У меня все-таки пятнадцать метров, а семья всего пятеро. Хватает.

— Вы заслужили. Со спокойной совестью берите ордер.

— Нет, не возьму. И другие заслужили. А насчет совести, так сейчас я любому скажу: приди, посмотри, как я сам живу!..

«Обязательно схожу», — решил я. И в ближайшее воскресенье отправился к Ивану Викторовичу в гости. В одной комнатке гостиничного типа двое детей, жена, теща — и отказаться от квартиры? Как они все там размещаются?

На улице Чапаева слева притаились низкие деревянные избенки, перевезенные сюда еще из прежнего Ставрополя, где-то здесь и Вася Кудрин живет. Эти домики отгорожены от жизни успевшими разрастись садами. Все тихо, провинциально, бродят куры, у водоразборных колонок перешептываются соседки с ведрами в руках… А справа наступают светлые многоэтажные дома.

В комнатке семьи Ремигайло на пятом этаже перегородка отделила закуток кухни, где хозяин смонтировал газовый баллон с двумя плитками, по одной конфорке каждая. Тут же виднелась водопроводная раковина с вечносухим краном. В глубине комнаты зеркальный шкаф отделял тещину кровать и диван, на котором ночью располагалась младшая дочь Ирочка, а в передней половине поместился сервант, телевизор, у входа — кровать супружеской четы Ремигайло, а в центре столик. Тесновато, но жить и правда можно.

— Стол мы на ночь сдвигаем и тут ставим раскладушку Ларисы. Очень удобно, — объяснила хозяйка.

— А эта девочка где спит? — спросил я у Ирочки, показав на большую куклу, лежавшую у нее на руках.

Ирина Ремигайло ответила мне серьезно:

— А мы все не капризные, моя Анжелка тоже. Она не плачет, ночью лежит со мной, а когда я ухожу, спит на моем диване.

— Мы в Северо-Донецке оставили трехкомнатную квартиру, но здесь другие больше нас нуждаются, — добавил Иван Викторович. — А нам неплохо.

— Хороший дом, — подтвердила теща. — Вода на первом этаже всегда есть, сбегаешь с пятого на первый с ведром, вроде физкультуры.

— Замечательно, — добавила хозяйка. — Видите, Ваня газовую плиту сделал, теперь даже вроде кухни имеем! Нет, другим квартира нужнее, я с Ваней согласна. Только по списку, без очереди не возьмет, характер у него твердый.

В скрещивающихся лучах прожекторов ветер крутил снежные столбы, массивные гаки кранов раскачивались, что-то хлопало и скрипело. Широкий въезд на базу казался кладбищем археоптериксов: словно скелеты этих летучих ящеров, всюду возвышались решетчатые фермы панелевозов, умудрившихся вместиться кучно, тесно, вкривь и вкось.