— Всего на несколько месяцев.
— Это долго. А мне даже поворчать не на кого. Все та же комната с полосатыми обоями, но теперь еще и без Майора.
— Все будет, Аида Александровна, будет у вас и комната неполосатая, и даже квартира!
— Скорей бы!..
Все будет. Ах, если бы вовремя! Когда же мы научимся выполнять в срок не только «самое главное», но и все остальное? Сколько новых предприятий страны мучается из-за того, что запланированное для них жилье выстроено в половинном размере! Ведь произведены строгие расчеты потребности и в рабочих, и в квартирах для них, в сметы и графики внесено абсолютно необходимое, а мы позволяем себе отставать, в части «соцкультбыта» особенно. Сколько огорчений это приносит и строителям, и эксплуатационникам! И как трудно жить горожанам обживаемых городов.
А в исключительных случаях…
Исключительный случай был у Бойцовых. Зиму они провели в общежитиях, но чуть потеплело, вернулись на пляж, где домовитая Тоня весело хозяйничала во время декретного отпуска.
Схватки у нее начались рано утром, Леонид был еще дома. Тоня лежала, закусив губу, чтобы не закричать.
— Тебе не очень больно? — спросил Леня, склоняясь к ней.
— Нет, — она поморщилась, хотя старалась улыбнуться. — Наверно, Леня, это всегда так бывает. Просто непривычно. Нужно скорее дойти, чтобы все не началось тут. Идем, я, наверно, дойду.
Они дошли благополучно, и Леонид, сдав Тоню сестрам и санитаркам, остался в вестибюле, наивно рассчитывая, что все скоро окончится. Но прошли минуты, полчаса, час, пожилая санитарка положила ему на плечо руку и мягко сказала:
— Ну, чего ждешь? Иди домой, здесь изведешься только.
— Принести ей что-нибудь? Я бы сбегал.
— Принеси. Соку можно какого-нибудь или компоту в банке — ей пить захочется, и нужно пить, для молока, ведь кормить будет, хоть это-то ты понимаешь?
— Понимаю.
— Ну вот и беги, если такой понятливый!
Леня помчался в магазин. Не замечая очереди, подошел к прилавку и объяснил продавщице:
— Жену в роддом отвел, сына сейчас рожает, дайте для нее что нужно, пожалуйста!
И очередь, в ранний час открытия магазина состоявшая почти исключительно из женщин, потеплела, безропотно отодвинулась, уступая Леониду место, принялась деятельно советовать:
— Вот апельсинов еще купи. И молока.
— Тоня сгущенку любит, прямо так сосет из баночки.
— И сгущенку купи, не помешает!..
Теперь надо было позвонить в роддом, наверно, уже пора. Вон как раз на углу новенькая будочка телефона-автомата…
Но трубка в будочке отсутствовала, очевидно, срезанная юными радиолюбителями. «За такое варварство неплохо было бы руки обрывать», — мелькнуло в голове у Лени. Но шевельнулась эта мысль неярко, смутно, сразу вытесненная другой: их Сережка никогда не будет обрывать трубки и вообще вырастет образцовым гражданином страны, они с Тоней воспитают его отлично, уберегут от всех ошибок, сделанных когда-либо ими самими.
Ах, как неловко Леня упал на катке тогда, в детстве, как нелепо он упал на спину! Хорошо, что обошлось благополучно, а ведь мог и глаз у Тони вышибить. Все прошло, остался только милый шрамик. Но опасность-то была! Смертельная!
Нет, не тогда. Смертельная опасность сейчас. Четыре раза Тоне приходилось ложиться в больницу, чтобы сохранить ребенка, что-то у нее было не в порядке. Они могут погибнуть — и Тоня, и Сергей. Может быть, пока Леонид запасается молоком и фруктами, он уже остался одиноким? Все это такое древнее, странное, не продуманное природой и до сих пор ничуть не измененное людьми! Ему до ужаса реально представилось, что Тоня уже погибла, лежит с лицом, настолько искаженным болью, что лишь по шрамику на щеке ее можно узнать!..
Он ринулся обратно в магазин, где, едва взглянув на него, все испугались и за Тоню, и за него самого. И только он бросил слово: «Телефон!», продавщица приподняла затертую локтями доску прилавка, пропустила его в служебную комнатку, где на столике, заваленном накладными, поблескивал черный аппарат.
— Все идет хорошо, — ответили из роддома. — Позвоните через час, могут быть новости. И не нужно так волноваться.
Голос был спокойный, Лене стало стыдно за свою слабость. Конечно, его Тоня молодец, сын будет великолепный! И сразу вздохнулось так глубоко, что в нос ударил слитный букет запахов селедки, сыра, ванили… Леонид заторопился на воздух, чтобы не было перед глазами пыльного стекла с частой и прочной решеткой. Он еще заставил себя позвонить на работу, предупредить, что не может прийти, потому что Тоня уже в больнице, новости ему обещают сказать лишь через час. И только тогда выскочил на улицу.
Вечером, когда совершенно изнемогший Леонид пришел в роддом не то в восьмой, не то в десятый раз, ему, наконец, сказали:
— Поздравляем, папаша. У вас родился сын, три кило семьсот.
— Ого, сколько!
Леонид не знал, какими родятся дети, ему не с чем было сравнивать, и он поразился: маленькая Тоня родила богатыря, это же страшно много, почти четыре килограмма! Ему остро захотелось подержать в руках своего Сережку, такого тяжелого парня! В крайнем случае, хоть издали взглянуть на него.
— Сестрица, пусть они подойдут сюда. Ну, пожалуйста!
— Ей нельзя вставать. Она не может.
— Ей плохо? Что-нибудь не так?
— Все так, ваша Тоня молодец. Ну, подождите вот здесь…
Она подвела его к стеклянной двери, занавешенной изнутри. Леня прислонился лбом к холодному стеклу и почувствовал, что переносица у него дергается. Скосил глаз: да, даже видно, как смешно она дергается. Дикость какая, у него сын, все благополучно, а нос вдруг начал прыгать!
Шторка отодвинулась, и сестра поднесла к стеклу какой-то белый, невероятно длинный сверток. Неужели Сергей такой долговязый? А лицо-то какое у него красное, маленькое-маленькое личико. Такое сморщенное, что Леня невольно передразнил сына, состроив уморительную гримасу. Медсестра широко улыбнулась. На лице у нее была марлевая повязка, но улыбка все равно вылезла наружу, а уж глаза и совсем смеялись.
Потом Леня писал восторженное письмо своей Тоне; еще раз опорожнив продуктовую сумку, соорудил новую передачу; вывел на песке перед окнами роддома: «Молодец! Я очень тебя люблю!» — и расписался, чтобы Тоня, когда она сможет подойти к окну, поняла, что это именно он, Леня, любит ее и знает, что она молодец. После этого началось нечто вообще несообразное: он почему-то подпрыгнул и зашвырнул пустую сумку на крышу двухэтажного корпуса роддома. Правда, очень обрадовался, когда, скользнув по крыше, сумка вернулась на землю. Древняя горбатая бабка, проходившая по улице, укорила:
— Ну чего хулиганишь, там люди мучаются!
— Бабушка, сын у меня! Мальчишка!
— Сам ты мальчишка, погляжу я. Сумку-то пожалей, пригодится, сюда еще наносишься, милок. Тут ведь как кому повезет…
— Уже, бабушка, родила! — не понял ее Леонид. — Три кило семьсот, понимаете, почти четыре кило!
И он помчался домой на пляж такой счастливый, что прохожие улыбались, глядя на него. И Негри, умница Негри, прыгала вокруг Леньки, смешно растопыривая лапы, что всегда было у нее признаком особенного восторга.
— Три кило семьсот! — рассказывал он утром шоферу попутной машины, потом Тугрову и другим ребятам из бригады. Совершенно ошалевший от счастья, он забыл, что ему и выходить-то нужно было в ночную смену: их бригада работала круглосуточно, чтобы скорее дать фронт работ монтажникам.
— Раз приехал, давай включайся, — сказал Тугров, — на ночь хотя бы я останусь…
— Сеня, что я буду один на пляже делать ночью? И сегодня-то намаялся. Давай, я пока похожу по нашему прессовому. В роддом позвоню, в штаб сбегаю… А ночью выйду.
— Дело твое.
И вот он у Леонида перед глазами — прессовый корпус. Каждый день Бойцов видел его мельком, торопясь к рабочему месту. Ну, еще в обед два прохода, тоже наспех. А сейчас Леонид идет по цехам неторопливо, подолгу останавливаясь возле каждой линии.
Стройными шеренгами, в затылок друг другу, выстроились прессы. Их массивные устои… Нет, ничуть они не массивные. Сейчас они раскрыты, распахнуты настежь зеленые и желтые дверцы, и за ними обнаружилось все тайное: белейшие шкафчики с трубопроводами и вентилями, разноцветные приборы и кабели.
Пульт управления — двадцать пять лампочек: белые, красные, зеленые, пятнадцать кнопок и ключей. Все предусмотрено. Например, смазка выключается только через минуту после остановки пресса: стой смазанным! А если смазки нет, весь пресс не включится. Если смазка отказала по ходу работы, одна из лампочек начинает мигать. Нажал кнопку — мотор закрутился.
Эксплуатационники шутят:
— Пресс работает автоматически, кнопку нажал — и спина мокрая…
— Тут как будто пульт не слишком сложный, — сказал Леня.
Бригадир электронщиков Александр Еременко, человек, влюбленный в свое дело, покосился на Леонида, усмехнулся: «несложный», видите ли, пульт! Сказал парню в тон:
— Да, тут элементарно, ни магнитных устройств, ни машинных.
— А это что за схема у вас в руках?
— Тоже элементарно: четыре транзистора, тринадцать резисторов, шесть диодов, два стабилитрона, потенциометр да четыре емкости. Ясно? — И видя, что парень этой мудреностью не добит, добавил сверх комплекта: — И еще тиристор.
— А тиристор тут зачем? — спросил Бойцов.
— Да ты слово-то такое раньше слыхал? — уставился на него Еременко.
— Тиристор — это управляемый диод, — сказал Леонид. — Причем управляющий сигнал опять дает электроника, очень просто.
— Верно. Ты откуда такой умный?
— С детства радио увлекался. И в армии пришлось с этим дело иметь. А вы давно работаете по электронике?
— Давно. Ладно, я пойду, там у меня с одной рулонницей нелады, надо посмотреть.
— Можно я с вами? У меня сегодня есть время.
— Пошли.
Шагая рядом с Еременко, Леня вдруг спросил: