— Хорошо, — спокойно сказала она, — не будем спорить. Это, право же, становится неприличным, все-таки речь идет о научной работе, а не о вечернем туалете… Скажите, сколько статей вы опубликовали?

— Восемь! — поспешно ответила Богоявленская.

О публикациях она не беспокоилась, их было больше, чем требовалось, а дядя Гена — академик Богоявленский — обещал пристроить еще одну в солидный московский журнал. Крупина еще не знает главного ее козыря, а то подумала бы, прежде чем рубить сплеча.

— Правильно, вы опубликовали восемь статей. Восемь разных названий, а содержание, извините, почти одно и то же.

Елена с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не закричать: «Плевать я на тебя хотела, ясно?.. Я все понимаю, ты просто копаешь под меня, потому что я… потому что я…» Ей захотелось расплакаться, зареветь, как в детстве, когда взрослые чем-нибудь обижали ее, а она не могла ни возразить, ни отомстить.

— Спорных положений, Елена Васильевна, вы избегали… А бесспорные стары как мир… Как мир до потопа.

«Не голос, а какой-то ржавый вентилятор!» — с испугом подумала Богоявленская, чувствуя, как замирают ее возмущение и протест от этого жестяного скрежета.

— Неужели моя работа хуже других? — машинально возразила Елена, ощущая внутри себя глухую, непроницаемую пустоту.

— Мы не в продовольственном магазине, Елена Васильевна, — сорвалась у Крупиной грубость, — там можно выбирать… Пожирнее, попостнее… Может быть, и не хуже некоторых ваша работа. Но мне хочется, чтобы она была нужной людям, а не покрывалась паутиной на полках.

Богоявленская не слышала последних слов Крупиной. Она сидела с лицом, выражающим полнейшее внимание, но с ужасом чувствовала, что вот-вот начнет засыпать. Она поспешно поднялась и, с трудом подавляя зевоту, неестественно бодро сказала:

— Спасибо, Тамара Савельевна. Мне было приятно познакомиться с вами поближе. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. А слышала я о вас много… Разного… Благодарю, что нашли время прочитать диссертацию и сделать свои замечания. Некоторые из них заслуживают серьезного внимания и помогут мне в дальнейшей разработке темы, которую я избрала…

Крупина внезапно поняла, что Богоявленская обязательно станет кандидатом наук: вряд ли найдется сила, которая сможет остановить ее.

Приостановить на какой-то срок — да; остановить, — пожалуй, нет.

Они расстались почти врагами, на прощание холодно улыбнувшись друг другу.

— Сергея Сергеевича нет, — сказала Галина Петровна, секретарь Кулагина.

— Я знаю! — Богоявленская даже не взглянула в ее сторону, толкнула дверь кабинета. Бросила на спинку стула пальто и плюхнулась в глубокое низкое кресло. Как ни странно, неприятный разговор с Крупиной уже не вызывал того ожесточенного раздражения, которое она недавно испытала. Придя сюда, в кабинет Кулагина, Елена почувствовала, как незаметно отступает опасность, столь отчетливо обозначившаяся во время столкновения с Крупиной.

Она лениво повела глазами по сторонам; все здесь было ей давно знакомо: массивный стол, три телефона на тумбочке рядом с ним, картина Левитана. Усмехнулась, вспомнив, как неудачно сделала комплимент неизвестному мастеру-копиисту, когда впервые переступила порог этой комнаты, а Кулагин холодно заметил, что это репродукция.

Уже спустя много времени, в минуту откровенности, Сергей Сергеевич признался Елене, что чуть было не выпроводил ее, когда она без вызова заявилась к нему в кабинет…

Сергей Сергеевич стоял тогда перед зеркалом и тщательно расчесывал волосы металлической щеткой. Настроение было прекрасное: через несколько дней — путешествие во Францию, где он ни разу не был. Он давно мечтал побывать в Париже. В кармане уже лежал заграничный паспорт.

Услышав стук в дверь, профессор недовольно нахмурился. «Опять кого-то несет! — сердито подумал он, пряча щетку в стол. — И на этот раз не удастся пораньше вырваться!»

Вошла Богоявленская, стажирующийся хирург. Кулагин впервые так близко увидел ее: обходя палаты, занятый своими мыслями, он редко замечал кого-либо. Это у него пришло с годами, с опытом — разговаривать с человеком и почти не замечать его. Однако сейчас профессор ощутил странное, почти позабытое волнение. Такого с ним не было со студенческих времен — и это его озадачило. Очень красивых женщин профессор Кулагин побаивался, будучи убежден, что они нарушают душевное равновесие окружающих. А нарушение душевного равновесия в условиях клиники неизбежно приводит к перебоям и срывам установленного рабочего ритма.

За себя профессор не боялся. За плечами почти шестьдесят лет, отработанный и тщательно отшлифованный уклад жизни, спокойный темперамент и — что было немаловажным обстоятельством — ревниво сохраняемая и охраняемая репутация…

— Если вы очень заняты, я могу прийти в другой раз, — робко сказала Богоявленская, почувствовав замешательство шефа.

— На работе я всегда занят, — хмуро улыбнулся Кулагин, — но раз уж пришли, то садитесь… Что у вас?

Елена, аккуратно подобрав полы халата, села.

— Скоро кончается моя стажировка, профессор. Я знаю, что вы собираетесь в Париж… И вот испугалась, что не увижу вас, а мне… — Она запнулась, покраснела, опустила глаза и чуть слышно закончила: — А мне просто необходимо сказать вам, профессор: благодаря вам я поняла, что буду врачом… Настоящим!

— Неужели? — В глазах Кулагина мелькнула усмешка.

На мгновение молодая женщина растерялась, она почувствовала, что Кулагин не верит ей и, забавляясь, ждет, что она скажет дальше.

Елена гордо выпрямилась, собираясь уйти, но профессор взял ее руку в свои и властно усадил на прежнее место.

— У вас очень красивые руки, милый стажер. Вам, очевидно, много раз говорили об этом?

— Да. — Елена выдержала его испытующий взгляд. — Это может помешать моей работе?

— Не исключено, — усмехнулся Кулагин. — Наша работа требует силы, порой даже грубой физической силы… Не каждому дано… Но вы еще так молоды. У вас будет много времени, чтобы научиться твердо держать скальпель в руке и развить силу.

— Я очень хочу этого! — воскликнула Елена. — Вам-то легко, профессор… Вы сильный! Вы не ошибаетесь…

— И у меня бывают неудачи, даже смертельные исходы, — с грустью заметил Сергей Сергеевич.

— Всегда есть больные, которым нельзя помочь, — возразила Елена. — Мы можем только пытаться им помочь, обманывая и себя и их… А как вы думаете, хирург имеет право на ошибку?

— Хирург — тоже отчасти человек, — пошутил Кулагин. — Как-то я разговаривал с одним строителем… Крупный, преуспевающий инженер. Так вот он сказал: «Когда я строю дамбу, я делаю поправку на запас прочности. Мои дамбы служат вечности». — «Себя страхуете или дамбу?» — спросил я. «Дамбу… И себя!» — ответил он. Потом подмигнул мне и откровенно заявил: «Если я уложу в дамбу лишнюю тысячу тонн бетона, подорожает лишь дамба, а мне спокойней». Вам нравится подобный метод страховки от ошибок, коллега?

— А что? — воскликнула Богоявленская. — В этом что-то есть!

Она вдруг звонко расхохоталась. Кулагин удивленно взглянул на нее, не понимая причины этого взрыва веселья.

— Ох, простите! — покраснела Елена. — Просто я вспомнила, как однажды на лекции вы сказали, что на нашей эмблеме вовсе не змея, а уж.

— Однако, — пробормотал Кулагин, — у вас хорошая память.

— Да, — простодушно подтвердила Елена, — если я чего-нибудь не понимала в лекциях или учебниках, то просто зазубривала и как автомат отвечала на зачетах или экзаменах. А теперь оказалось, что многого и не нужно было запоминать.

— Вы рискуете, — усмехнулся Кулагин. — Я ведь могу за такое признание поставить вам в зачетку «пару».

— Не сможете, профессор, у меня уже нет зачетки. Я дипломированный врач. Единственное, что вы действительно можете, так это не взять меня в свой институт на постоянную работу.

— А вам очень хочется работать у меня? — прямо спросил Кулагин.

— Очень! — просто сказала Елена. — Если вы от меня откажетесь, для меня это будет настоящей трагедией.