— Братцы! — захлебнулся в восторге Дима. — Ур-р-р-ра! Он сломался… Под стол его! Он брат Паниковского! Он новое явление Паниковского, он нарушил конвенцию!

— Какую? — спросила Крупина.

— Мы дали друг другу слово, что сегодня не будем объясняться вам в любви, что будем относиться к вам, как к сестре… Позор отступнику!

— Нет, вы просто все сумасшедшие! — хохотала Крупина.

— Томочка, я нормальный, я нормальный, — доносился из-под стола голос красавца, — пусть они даже прикончат меня, но вы все равно самая красивая из всех аспиранток, кандидатов и докторов наук.

…Проводив гостей, Тамара Савельевна стояла в коридоре, смотрела через стекло, как, разбрызгивая лужи, проносятся по мокрому, сверкающему шоссе автомобили, и ей внезапно совсем расхотелось уезжать отсюда, из своей комнаты, к которой она успела привыкнуть, из Москвы, которую успела полюбить за четкий, челночный ритм жизни.

— Извините за грубость, но какого черта вы хотите уезжать из Москвы? Думаете, я многим предлагаю остаться в своей клинике? — спросил ее накануне профессор.

Запинаясь, Крупина ответила, что ее дом в другом месте, не в Москве, что у нее есть обязательства перед теми, кто ее отпустил в аспирантуру, что, наконец, ей хочется поработать самостоятельно.

— Это у Кулагина-то вы будете работать самостоятельно? — возмутился профессор. — Значит, история с Гороховым вас ничему не научила?

— Прошу вас, не надо об этом, не надо. — Крупина покраснела. — Я знаю Кулагина не хуже вас. И я не маленькая девочка… Он прислал телеграмму, он ждет меня. И я должна ехать… Это мой долг, понимаете? Мы все любим говорить о долге, а когда доходит до дела, находим причины, чтобы отвертеться. Извините, что я говорю так резко, профессор!

Он взглянул на нее, дернул себя за ухо и пробормотал:

— Или вы, Тамарочка Савельевна, простите, святая, или я старый маразматик. Но все равно — дай вам бог счастья! И вот еще что… Если вам когда-нибудь станет тяжко, черкните мне несколько слов. Буду жив — помогу. Во всяком случае, такого хирурга, как вы, мне в клинике недостает. Вот и все! А теперь позвольте мне поздравить вас и поцеловать по-стариковски — в лобик.

…Стремительно приближался рассвет. Тамаре казалось, будто поезд сам с каждым метром настигает его.

Она вышла в тамбур, закурила (а ведь зареклась курить натощак!). За окнами проносились, не задерживаясь ни на миг, маленькие — в десять — пятнадцать домиков — деревушки, сторожки стрелочников… Прошагали, поеживаясь, и исчезли рыболовы с удочками в руках. Из-за леса вынырнула стая диких гусей. Птицы летели ровно, только вожак забрался чуть выше других…

Просыпался вагон. Вышел из купе седой горбоносый полковник. Он шел, чуть покачивая головой в такт движениям поезда, одетый почти по форме, если не считать того, что ноги были всунуты в домашние войлочные тапочки, а не в сапоги.

Крупина посторонилась, давая ему пройти, но полковник, остановившись, сказал:

— Извините, я не очень мешал вам спать?

Ей показалось странным это извинение.

— Да нет… Ничего, — ответила она.

— А вот курите напрасно! — наставительно сказал полковник. — С вашего разрешения, Манукянц… Рубен Тигранович… Полная отставка с правом ношения формы.

— Тамара Савельевна, — машинально протянула руку Крупина, — врач… и ваша соседка.

Манукянц галантно наклонился к ее руке и шаркнул войлочной туфлей.

— Едем с женой на ее родину. Ни разу там не был… — отрывисто говорил полковник. — Вам, случайно, не туда же? — И он назвал город, в который ехала Тамара. — Значит, земляками будем?

— Значит, будем, — тихо сказала Крупина.

— Все же я вам помешал спать, да?

«Ну зачем я еду туда?» — снова подумала Крупина.

— Спасибо! Я прекрасно выспалась, просто у меня привычка вставать рано…

Соседи по купе оказались симпатичными людьми. Узнав, что Тамара Савельевна врач, попутчик, отрекомендовавшийся инженером, предложил в качестве приза бутылку шампанского за самый короткий и остроумный анекдот на медицинскую тему.

Тамара молча улыбалась.

— А вот знаете, — сказала жена полковника (как выяснилось — учительница), — это не анекдот. Но почти как анекдот… На столике, около постели, на которой скончалась очень-очень старая женщина, нашли письмо такого содержания: «Если я умру вдруг, то считайте это летаргическим сном и не вздумайте меня кремировать»… Представляете, какой ужас?

— А в чем ужас? — ухмыльнулся инженер. — Мало ли какие ошибки бывают в медицине… Помню, лежал я в больнице. Извините, грыжу мне собирались оперировать. Само собой, страшновато. А тут еще сосед по палате мне каждый день одно и то же внушает…

— Что же он внушал вам такое, если не секрет? — спросила Крупина.

— Очень даже серьезное внушение делал, — отозвался инженер. — Он мне говорит: «Ты, друг, проси, чтобы тебя обязательно оперировал Петр Александрович». А я ему отвечаю: «Как же так? Ведь он же не профессор?!» А сосед, понимаете, давит на меня: «Чудак ты человек. Тебе добра желают. Профессор — человек занятой, он такие операции делает раз в месяц, и то в лучшем случае, а Петька — чуть не каждый день! Ты меня слушай, я всю их подноготную знаю, изучил за полгода, что здесь лежу»…

Полковник Манукянц потянулся к корзинке, висевшей на крючке возле окна, и стал доставать оттуда провизию. На столике появились колбаса, сыр, жареная курица, яйца, соленые огурчики…

— Командуйте парадом, товарищи женщины! — произнес полковник. — Чем богаты, тем и рады. А больничную тематику давайте бросим… Я врачей недолюбливаю, никогда ничем не болел… Ранили, правда… Но на вас это, как мне кажется, не распространяется, Тамара Савельевна! Вы исключение среди костоправов.

— А вы никогда не задумывались, что на свете существуют две самые доступные профессии, — сказала Крупина, — профессия футбольного тренера и профессия врача… Каждый из граждан полагает, что он вправе давать советы и врачу и футбольному тренеру…

— Да вы не сердитесь, — усмехнулся инженер, — я же без подковыра. Я просто так… А вообще-то чего стоит вся ваша медицина, если вы простой насморк не можете вылечить!.. Однако шампанское ваше, по праву. Позволите открыть?

— Все! — воскликнула учительница. — Довольно о врачах и болезнях. Сейчас мы будем есть пирог с яблоками и запивать чаем. Нельзя же действительно с утра пить шампанское!

«Почему я иду ее встречать? — размышляла Ксения Гаранина, постукивая старым, на длинном алюминиевом стержне зонтиком по асфальту. — Она молода и удачлива. Уже доктор наук… Светило. Что я Гекубе?.. А вот иду зачем-то, топаю, постукиваю… А Валерий опять умчался куда-то в район. Ох уж эти газетчики! Еще и влюбляться успевают… ухаживают. Вот ведь — правду говорят: седина в голову, бес в ребро… Впрочем, он не седой. Просто пожилой мальчик. Не поживший еще, а уже пожилой. Самозабвения — на трех начинающих романтиков, а практичности…»

Вчера Валерий Игашов вез ее на своем мотоцикле с пляжа. Скорость — не больше шестидесяти. А страшно… Страшно полюбить в сорок лет. Она — заслуженный врач и… женщина. Красивая, черт возьми, женщина! Чего же ей бояться?.. А может, это безразличие к противоположному полу? Да нет же, не безразлична Ксения: кое-кто ей нравился, и даже очень. Только они с ней держались как равные, как коллеги, товарищи по работе, и заинтересованно, и по-дружески, и даже сердечно. А перешагнуть какую-то условную черту не решались: боялись, что ли?.. И чего боялись? Вот она — вся на виду: несчастная, одинокая, опустошенная. Богата только памятью, страшной памятью. Но разве лишь ею жива она?..

Говорят, что весь организм обновляется каждые семь лет. Ничего не остается, ни одной клеточки. Сколько же Гараниных распылено в пространстве? Три раза по семь лет прошло с тех пор. Зарастают порезы, заживают ушибы, раны, — клеточки улетучиваются, упархивают, заменяются, — все фонтаном в пространство! Тогда где же хранится память? И почему болит?..