— Вы сами признались, что затачивали хуже ее, а стали доктором наук. Выходит, ей прямой путь в академики! — отшутился Кулагин.

— Может быть, может быть… — согласилась Крупина и встала. — Я познакомлюсь с ее работой.

— Разумеется, разумеется. — Кулагин тоже поднялся. — По-моему, она способный человек. Впрочем, не буду опережать вашего мнения… У вас есть еще ко мне вопросы? — вдруг спросил он, хотя Крупина ничего не спрашивала.

Она с удивлением посмотрела на Кулагина:

— Нет. Впрочем, вчера поздно вечером в институт была доставлена больная с обширным инфарктом. Вас не было, и я разрешила ее положить. Это ничего?

— Это ничего… Но впредь сообщайте мне… По телефону…

Крупина сама сделала укол новой больной.

— Видать, каюк ей скоро. Ишь, синяя какая… — сказали сзади.

Крупина повернулась и резко оборвала говорившую:

— Вы что это себе позволяете, Романова? Лежите спокойно и не разговаривайте!

Медсестра тоже посмотрела на Романову и укоризненно покачала головой.

Когда они вышли из палаты, Зоя Романова презрительно скривила губы и повернулась к соседке, лежавшей у окна:

— А что я сказала, Евдокия Гавриловна?

— Грубая ты, Зоя, — тихо проговорила та.

— Какая уж есть! Только не люблю на черное говорить белое. Ясно?

Евдокия Гавриловна промолчала. Зоя сунула руку под подушку, достала оттуда маленькое зеркальце, посмотрелась в него и вдруг всхлипнула:

— Второй месяц торчу здесь. Все надоело!.. Каждый день кого-нибудь привозят, увозят, со всеми разговаривают, а как Романова, так смотрины молчаливые, да? Ненавижу!..

— Что ты ненавидишь? — тихо спросила Евдокия Гавриловна.

— Все! — вскрикнула Зоя. — И эту палату, и врачей, и вас, и эту новенькую — синюю… Что она за цаца такая? Все вокруг бегают, суетятся, уколы делают, анализы всякие… Может, она министерша какая, так чего здесь лежит, а не в Москве?

— Глупая ты, Зоя, — вздохнула Евдокия Гавриловна.

— Может, и глупая, а может, и умная. Думаете, если я официантка, так уж ничего и не соображаю, да? Мы все тут одинаковые, почему же к одним такое отношение, а к другим — совсем наоборот? Если ее колют, пусть и меня тоже!..

— Я и говорю, что глупая ты, Зоя, — повторила Евдокия Гавриловна, — у нее же инфаркт.

— Подумаешь! — На лице Романовой появилась гримаса. — Мой братан уже два перенес, а все водку жрет! И хоть бы что!..

— Трудно с тобой говорить, Зоя, — поморщилась Евдокия Гавриловна, — у тебя на все ответ готов. Тебе про Егора, а ты про Фому… А ее скоро от нас возьмут. Мне Глафира Степановна сказала. Вот освободится место в палате сердечников, туда и свезут.

— А может, и в морг, — хихикнула Романова.

Евдокия Гавриловна долгим взглядом посмотрела на нее и закрыла глаза, всем своим видом показывая: не о чем нам с тобой разговаривать, раз ты бессердечная такая!

— Да я пошутила, — забормотала Зоя. — Не спите, Евдокия Гавриловна, не спите, давайте еще поговорим… Тяжко мне очень. Ну не спите же!

Евдокия Гавриловна молчала.

После приезда Рубен Тигранович Манукянц пошел в райком партии. На следующий же день. Разговаривал с ним средних лет мужчина в очках. Манукянц не мог, видимо, объяснить, что нужно ему, а инструктор — понять, чего хочет этот старый человек, пытающийся ходить по-военному, ровно и энергично, а у самого правая нога нет-нет да и западет, волочится немного.

— Без малого сорок лет в армии, — говорил Манукянц, — а теперь на пенсии. Здоровье отличное, могу людям пользу принести. Что ж, мне теперь по бульварам бегать да «козла» забивать?!

— Извините, а какое у вас звание было? — Инструктор незаметно подавил зевок.

— Полковник, — скромно ответил Манукянц.

— О! — с удивлением протянул мужчина и усмехнулся. — Какой же вам смысл работать?

— Во-во! — почему-то с радостью подхватил Манукянц. — Давайте, давайте, дорогой…

— Нет, кроме шуток? Неужели вам пенсии не хватает?

— Я же сказал, — хмуро произнес Манукянц, — людям могу еще пользу принести.

— Кем же вы хотите пойти работать?

— Кем угодно!

— Не верю, — покачал головой мужчина. — И знаете почему? Потому, что я, извините, встречал и раньше отставных полковников. Это у вас сначала все так лихо, а здоровье-то уже не то… Бросьте, уважаемый! Никуда вы не пойдете, если вам должность высокую не предложат. Вы же привыкли быть начальником!

На мгновение Рубену Тиграновичу показалось странным, что он сидит здесь, в этой светлой, просторной комнате, перед человеком, который, наверное, в полтора раза моложе его, и вся его, бывшего полковника Манукянца, дальнейшая жизнь зависит теперь от этого человека.

— Да, — коротко ответил Манукянц.

— В армии вы были политруком роты, комиссаром, замполитом, начальником политотдела. — Инструктор перечислял все должности Манукянца медленно, как-то задумчиво и вдруг с любопытством взглянул на него: — А вообще-то вам, наверное, трудно?

— Что вы имеете в виду? — не понял Манукянц и насторожился. Он всегда досадовал на себя, когда не мог сразу уловить ход размышлений своего собеседника.

— Что я имею в виду? — повторил вопрос инструктор. — Ну хотя бы то, что вам никогда не приходилось наниматься на работу.

Манукянц пожал плечами, ему почудился в словах инструктора какой-то подтекст, какая-то еле заметная подковырка.

— Назначали, перемещали, повышали, не всегда спрашивая вашего согласия, — продолжал все тем же тоном инструктор, — приказывали… Билет в руки — и пошел-поехал. Разве не так?

— Простите, а вы сами служили в армии? — Манукянц внезапно почувствовал раздражение: чего это вздумали с ним разговаривать так, словно жалеют? Да, это верно, за него думали, но и он, в свою очередь, тоже думал за кого-то, и каждый, за кого думал он, тоже шевелил мозгами. В конце концов, работа полковника Манукянца и заключалась в том, чтобы научить людей самостоятельно мыслить. Другое дело — приказ, дисциплина, — так ведь без этого армии не будет!..

— Вот вы и обиделись, Рубен Тигранович, — не отвечая на вопрос Манукянца, сказал инструктор, впервые весело блеснув очками, — а на работе, которую я хочу предложить вам, обижаться нельзя будет, придется свои нервы и эмоции в кулак зажать!

Инструктор встал, дважды обошел вокруг стола, потом остановился перед Манукянцем, подумал, присел рядышком, на уголочек стула:

— Что вы скажете, Рубен Тигранович, если мы вам предложим поработать инспектором отдела по распределению жилплощади?.. Скорее всего, откажетесь?

— Нет, нет, — смутился Манукянц, — не откажусь… Но скажите, это единственное, что вы можете предложить мне?

— Хороший вопрос, — вздохнул инструктор, — так сказать, с подходцем… Нет, Рубен Тигранович, не единственное. Но мне бы хотелось, чтобы вы приняли именно это предложение… Да, работа не из приятных. Но я очень, подчеркиваю, очень хотел бы, чтобы вы согласились.

— Хорошо, — Манукянц встал, — я согласен.

— В этом году мы вводим сверх плана около тысячи квартир. Правда, в районе у нас осталось довольно много развалюх, скоро будем рушить. Значит, договорились?

— Когда я могу приступить к работе?

— Дня через два. Я сегодня же позвоню председателю райисполкома. Будет трудно, заходите или звоните, как сочтете нужным. Ну, успеха в работе, товарищ полковник! Кстати, насчет моей службы в армии, Рубен Тигранович… Я окончил артиллерийское училище. В войну еще, в сорок четвертом.

Услышав громкий смех, хирург Колодников, проходивший по коридору мимо восьмой палаты, остановился, приоткрыл дверь, заглянул.

— Павел Афанасьевич! — закричала Зоя. — Здрасьте!

Она царственно восседала на постели, повернув к Колодникову смеющееся лицо.

Колодников покраснел и погрозил ей пальцем. Он уже собрался закрыть дверь, но от Зои не так-то легко было отделаться.

— Нет, нет, — потребовала она, — идите сюда. Вы-то мне и нужны. Я человек больной, и вы должны со мной считаться.