— Нет.

— Вас зовут Ивонн, верно?

— Хм, откуда вы знаете?

— От приятелей. Вам известно, что вы самая милая, самая красивая, самая шикарная девушка, с которой я когда-либо осмеливался заговорить?

— Наверное, отвага пришла к вам с возрастом?

— Не думаю. Причина не во мне, а в вас. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что я в кино. Вы будто сошли с экрана. Это сильно, поверьте.

— И какая же ваша любимая кинозвезда?

— Вы.

— Вот как! А в каком фильме вы меня видели?

— В фильмах, которые я люблю больше всего — в моих снах. Кроме шуток.

— Вот это поворот!

— Клянусь вам. Но, конечно, быть с вами рядом наяву намного интереснее.

— Мне тоже: здесь я хотя бы могу за себя постоять. Откуда я знаю, что вы проделывали со мной в ваших снах? Такой странный тип, как вы… А скажите, тот факир, он в самом деле протыкал себя булавками?

— Еще бы. У меня чуть сердце не остановилось.

— Так, значит, он настоящий факир?

— Ну, если факир — это тот, кто проделывает подобные трюки, то да. А вы его видели?

— Я не могу оставлять свой тир.

— Понимаю. А кстати, неплохо мы тогда покатались. Весело было, правда?

— Да. Вполне.

— Можно вас опять пригласить? Как-нибудь на днях? Только не в Юни-Парк, а куда-то еще. Сходим в кино, потанцуем.

— Видите ли, по вечерам я занята. Весь сезон.

— А какая-нибудь подруга не может подменить вас разок?

— Скажете тоже. А мой отец? Да он такой крик поднимет!

— Выходит, вы никогда не свободны?

— Именно это я и пытаюсь вам втолковать.

— А если утром, пораньше? Утром так приятно пройтись, и для здоровья полезно.

— Спасибо, но я не люблю рано вставать.

Внезапно Ивонн остановилась.

— Здесь мы расстанемся. Мне надо навестить кое-кого на этой улице. До свидания. Мне сюда.

Она протянула Пьеро руку, и он удержал ее в своей.

— Значит, нет никакой возможности нам побыть вместе подольше?

— Увы.

Она отняла руку и зашагала прочь. Пьеро смотрел, как она уходит. Вскоре она вошла в писчебумажную лавку, на витрине которой пылились лакричные палочки, фигурки, катушки с нитками, иллюстрированные журналы фривольного содержания и издания для детей. Увечные оловянные солдатики направляли друг на друга сабли и кривые ружья на фоне пожелтевших до полной аутентичности лубочных картинок. Снаружи для прохожих были вывешены на бельевых прищепках свежие газеты. Хозяйка обычно находилась в задней комнате и прибегала на звон дверного колокольчика.

Точно так же она бросилась навстречу дочери.

— Добрый день, мамочка, — сказала Ивонн, едва касаясь губами лба женщины, чтобы не запачкать ее помадой.

— Неужели это ты? — радостно воскликнула мадам Прадоне. — Последний раз ты меня удостаивала посещением три месяца назад. Если я правильно тебя поняла, ты останешься у меня обедать?

— Да, мама, — ответила Ивонн, листая кинематографический журнал.

— Почему ты решила прийти? Что-то случилось?

— Ничего, — Ивонн подняла глаза и послала матери взгляд, не позволявший усомниться в ее искренности. — Абсолютно ничего, — повторила она и снова принялась рассматривать картинки.

— Ну, допустим. Ты никогда не была большой вруньей, — сказала мадам Прадоне. — Как поживает Эзеб?

— Хорошо.

— А эта Леони?

— У нее какие-то секреты с факиром.

Мадам Прадоне рассмеялась.

— С факиром? Что за факир?

— Расскажу чуть позже.

— Да, я забыла спросить: а как ты, Вовонн?

— Замечательно.

Ивонн долистала журнал и положила его на стопку таких же.

— Ну что, будем обедать? — спросила она.

— Все готово. Я приготовила жаркое. Ты ведь по-прежнему следишь за фигурой?

Стол был накрыт в задней комнате. В кастрюльке на газовой плите что-то томилось. Обе женщины принялись хрустеть редисом. Мадам Прадоне тем временем рассказывала о своих повседневных заботах: невежливый домовладелец, понос у кота, юные покупатели с их пристрастием к воровству и розыгрышам; словом, о тех мелких неприятностях, что отравляют спокойную жизнь. Мадам Прадоне была женщиной невысокого роста и не слишком ухоженной; говорила она рассеянно, явно не ожидая заинтересовать дочь своим рассказом. Она болтала скорее для собственного удовольствия, ну и чтобы заполнить паузу, потому что Ивонн явно пока не была намерена поведать ей историю с факиром. Не переставая говорить, мадам Прадоне отрезала себе большие куски хлеба и запивала их белым вином. Ивонн отметила про себя, что, несмотря на субтильность, аппетит у ее матери почти такой же, как у Леони. Это ее весьма удивило.

— Что ты не меня так смотришь? — спросила мадам Прадоне.

— Ты своим зубам отдыха не даешь, — ответила Ивонн.

— Чего же ты хочешь, в моем возрасте так мало удовольствий. Не то, что в молодости. Ах, знала бы ты, как круто судьба обошлась со мной. Все-таки, твой отец — порядочная скотина. Привести эту женщину в мой дом, а меня выкинуть на улицу, как негодную вещь…

— Ты мне рассказывала об этом сотню раз. Ты не должна была позволить так с собой обойтись. Ведь есть же револьвер, серная кислота, суд…

Мадам Прадоне пожала плечами.

— Все это не по мне, — сказала она. — Но Прадоне однажды заплатит, так или иначе, и ты увидишь, Вовонн, это даже не доставит мне удовольствия. Что же касается этой Леони…

— Да, кстати, я должна рассказать тебе о факире.

— Подожди, я положу тебе жаркого.

Пока мать хлопотала над кушаньем, Ивонн задумчиво раскладывала вокруг своей тарелки хвостики от редиски. Мадам Прадоне, которая считала себя знатоком психологии, поинтересовалась:

— Ты, часом, не влюбилась?

— Я? С чего ты взяла?

— Что же здесь удивительного? Со всеми это рано или поздно случается, и с тобой тоже. Я и сама, если бы у меня не оставалось глубокое чувство к твоему отцу…

Она торжественно подняла вверх вилку с насаженным на нее куском бифштекса.

— Мне порой кажется, что это могло бы снова со мной произойти.

— Не смеши меня, — безразличным тоном отозвалась Ивонн.

Они приступили к мясу, хорошо прожаренному сверху, но полусырому внутри.

— Так что за факир? — спросила мадам Прадоне.

— Его зовут Круйя-Бей. Он сейчас занимает первый павильон справа от главного входа. Не слишком симпатичный, с бородой, лет сорока, смуглый, с магнетическим взглядом.

— Знакомо, — заметила мадам Прадоне. — Я знавала сотни таких. От них лучше держаться подальше.

— Ну вот, — продолжила Ивонн, — представь себе, что когда я выходила на встречу с тобой, я подслушала разговор между ним и Леони.

— Ага! И о чем же они говорили?

— Ну, дословно я тебе не повторю, но в общем речь шла об одном типе, которого Леони любила лет двадцать назад и который ее бросил. Он уже умер, а Круйя-Бей его знал.

— Ты сказала: двадцать лет назад?

— Так я поняла.

Мадам Прадоне что-то подсчитала в уме.

— В те времена мы с Леони были очень дружны. Мы обе плясали кекуок в кабаре «Десять су» возле площади Республики. Мы были молоды (она помоложе), у нас были платья с блестками длиной выше колен и черные чулки. И куча поклонников. Но мы им вольностей не позволяли. Мы были очень разборчивы и не встречались со всеми подряд. Я вот думаю, кем бы он мог быть.

— Понятия не имею. Но самое странное, что она называла Круйя-Бея — «господин Муйеманш».

— Муйеманш! — воскликнула мадам Прадоне. — Какая же я глупая, что сразу о нем не подумала! Муйеманш, ну конечно! Она на нем совершенно помешалась. А когда он ее бросил, она была вне себя от горя. Настоящий красавец, и голос великолепный. Он пел в «Десяти су» (он был тенор), и от его романсов внутри все переворачивалось. За ним бегали все девицы, кроме меня, но он выбрал Леони. Но я на него даже не заглядывалась, потому что мне всегда казалось, что артисты — это ненадежно. Но, как видишь, я ошибалась: чтобы быть ненадежным, не обязательно быть артистом, и твой отец тому пример.

— Бедный папа, — заметила Ивонн. — А он-то считает себя акулой бизнеса.

— Но нельзя не признать, что начинал он с нуля, а теперь он директор Юни-Парка. У тебя хорошее приданое и будет хорошее наследство.

— Это да, — равнодушно согласилась Ивонн. — Но без Леони он не стал бы тем, кем стал.

Не отвечая, мадам Прадоне подала на стол сыр и фрукты.

— Признай это, — сказала Ивонн.

Мадам Прадоне принялась кончиком ножа намазывать масло и «рокфор».

— Признай это, — повторила Ивонн.

— Ну, возможно.

— Так оно и есть. Ты знаешь это не хуже меня.

— Видишь ли, не мне петь дифирамбы Леони Пруйо! — не сдержалась мадам Прадоне.

— Что ты, конечно нет. Бедная мамочка.

Они замолчали и в тишине завершили обед. С кофе мадам Прадоне выпила рюмочку ликера. Ивонн закурила английскую сигарету.

— Она узнала этого Круйя-Бея, — снова начала она тоном человека, которому безразлично то, о чем он говорит. — Не знаю, где она видела его раньше. Он брат того Муйеманша.

— Не думала, что у него был брат.

— Тебе интересно то, что я рассказываю? Потому что мне…

— Что еще тебе удалось услышать?

— Леони очень занимает девушка, из-за которой умер этот Муйеманш.

— Что за девушка?

— Оказывается, Муйеманш умер из-за одной девицы из Палинзака, и Леони не дает покоя, кто она была. И заметь, с тех пор прошло уже лет десять, если я правильно поняла. По-моему, во всей этой истории Леони больше всего интересует именно девушка. Смешно.

— Чтоб ты знала, у Леони, несмотря на ее вид деловой женщины, порой возникали диковинные идеи. Пришло же ей в голову взять в любовники твоего отца! Но в общем я ее понимаю. Когда у тебя появится прошлое, Вовонн, ты поймешь, до чего это странная штука. Со временем оно начинает обрушаться, и целые пласты исчезают в никуда. Какие-то участки зарастают сорняками, и ты их перестаешь узнавать. И напротив, в нем есть уголки, которые кажутся тебе упоительными, и ты год за годом перекрашиваешь их — то одной краской, то другой, пока они не перестают быть похожими на себя. И надо ли говорить, что порой то, что казалось в свое время простым и обыденным, по прошествии лет перестает выглядеть таким ясным. Ну, как будто ты каждый день проходишь мимо чего-то, не замечая, а потом вдруг у тебя открываются глаза. Леони хочется побольше узнать о женщине, из-за которой умер человек, некогда ее любивший. И это так естественно. Подобные желания, и даже еще более нелепые, приходят в голову всем без исключения, и часто. Ты поймешь это, когда, как я, наберешься жизненного опыта.