V

Муннезерг готовил себе обед, когда в дверь позвонили. Он как раз высыпал картофель на сковородку и прикрутил огонь. Он никого не ждал. На мгновение ему пришла в голову сентиментальная мысль, что это снова тот юноша, который интересовался историей часовни. Возможно, он пришел, чтобы послушать его рассказы или просто заглянул по-приятельски. Муннезерг открыл дверь и увидел Прадоне.

Он пригласил гостя в столовую, где уже был приготовлен прибор, затем достал бутылку вина и два бокала. Мужчины выпили.

— Давненько вы меня не беспокоили, — сказал Муннезерг. — Что нового?

— Ничего, — ответил Прадоне.

— Тогда?..

Прадоне выпил еще.

— На днях я показывал Юни-Парк с высоты моей террасы одному посетителю. И он, естественно, обратил внимание на черное пятно — вашу часовню. Скажите, Муннезерг, что вы так держитесь за этих полдевских князей?

— У вас все? — поинтересовался Муннезерг.

Очевидно, это было все, поскольку Прадоне не ответил.

— Почему? — спросил Муннезерг. — Почему вы ждете, что я переменю свое мнение? Я ведь не сумасшедший.

— Да черт возьми! — закричал Прадоне. — Еще раз: что вас связывает с этими князьями? Вы не получаете от них ни единого су. Они попросту испарились. Кому будет плохо, если снести этот мавзолей и похоронить вашего драгоценного князя на кладбище, как всех людей?

— Прадоне, — ответил Муннезерг. — Вот уже десять лет мы периодически возвращаемся к этому разговору. Старая привычка, по которой мы будем скучать, когда сумеем услышать друг друга.

— Но я хочу эту землю. И простите меня, Муннезерг, я вполне обойдусь без этих наших разговоров.

— Так же как и я обойдусь без ваших денег. И вы это отлично знаете.

Они допили свои бокалы.

— Еще? — спросил Муннезерг.

Прадоне не стал возражать. Муннезерг снова наполнил бокалы.

— И уж конечно, — продолжил он, — я не передумаю оттого, что невежливый гость заметил вам, что участок не в полной мере закруглен. Нет. Князь Луиджи будет покоиться в часовне, и я приму все меры, чтобы это оставалось так и после моей смерти.

— А если я заложу бомбу в вашу часовню и она взлетит на воздух? Или найму кого-нибудь похитить кости вашего Луиджи? Что бы вы тогда сказали?

Муннезерг засмеялся.

— Прадоне! Быть не может, чтобы вы сами дошли до таких мыслей. Наверняка здесь не обошлось без мадам Пруйо.

Прадоне вздохнул.

— Будьте уверены, Муннезерг, если бы мадам Пруйо посчитала нужным присоединить этот участок к Юни-Парку, это давно было бы сделано. Но ее это не интересует. Она полагает, что подобная сделка ничего нам не даст.

— Она разумный человек, — заметил Муннезерг.

— Зато вы — нисколько. Отказываться от реальных денег ради того, чтобы какой-то невнятный иностранец покоился с миром!

— Вот именно, с миром! Каждый имеет право покоиться с миром! Вы думаете, это весело, когда ваш скелет выставлен за стеклом в каком-нибудь музее? Или вспомните о тех египетских фараонах, которые веками спокойно спали, а теперь их мумии занесло даже в Америку.

— Вот видите! — вскричал Прадоне. — Однажды вашего князя Луиджи тоже выкопают, как всех других.

— Это только предположение. Кроме того, хоть сколько-то лет его никто не потревожит.

— Достаточно, — сказал Прадоне. — Прекратим этот абсурдный разговор.

Он поднялся.

— Подождите, — остановил его Муннезерг. — Я хочу еще кое-что вам сказать. Вы все время жалуетесь, но у меня тоже есть причина быть недовольным.

Прадоне знал эту причину, но его собеседник твердо вознамерился рассказать о ней еще раз.

— Вы считаете, это нормально — соорудить парк аттракционов вблизи могилы? Как насчет уважения к мертвым, а? Отвечайте!

— Уж не хотите ли вы, чтобы я закрыл свое предприятие?

— Я не знаю. Решайте сами.

Прадоне пожал плечами. Муннезерг встал, чтобы проводить гостя до двери.

— До свидания, Прадоне.

— До свидания, Муннезерг.

Один вернулся к своей теперь уже давно обуглившейся картошке. Другой не спеша направился домой, потому что для него тоже настало время обеда. Однако по пути он на несколько мгновений задержался перед скромным мавзолеем князя Луиджи. Необычная архитектура памятника вызывала у него смутное беспокойство. Но глядя на него, Прадоне подумал совсем о другом. Странно, но он подумал о своей жене. Впрочем, к мысли о ней он пришел не сразу. Сперва поток ассоциаций увлек его к удивительной кончине Жожо Муйеманша, первого любовника Леони, после чего его мысли изменили направление, и прихотливая река, по которой он плыл, вынесла образ Эжени, его законной супруги. Прадоне вернулся домой, не отдавая толком себе отчета, что же его так взволновало.

Во время обеда он вынужден был констатировать два факта: мечтательное настроение Леони и отсутствие Ивонн. За стол пришлось сесть без нее. Время от времени Прадоне ворчал:

— Что она себе позволяет, эта мерзавка?

Ивонн всегда являлась без опозданий. Она была хорошо вышколена. Но тем сильнее бросалось в глаза ее отсутствие. Разумеется, первое, о чем подумали отец и мачеха, было: какая-нибудь интрижка.

— И где только шляется эта девчонка, хотел бы я знать, — не унимался Прадоне.

Однако проклятия, которые он посылал на голову дочери в связи с ее отлучкой, не вызывали никакой реакции у Леони. Прадоне сперва удивился этому, а потом вовсе умолк. Изредка в его голове возникали неясные вопросы насчет Круйя-Бея или его покойного брата-тенора, но ответов на них не было. В девять часов Леони отправилась на свой наблюдательный пункт, оставив Прадоне одного перед бокалом вина. Поразмышляв еще какое-то время, Прадоне пришел к выводу, что лично ему больше всего не дает покоя гражданская регистрация Круйя-Бея: ведь факир показывал ему свои бумаги, и нигде, ни в одном документе он не назывался Муйеманш. Как же он может быть братом человека по фамилии Муйеманш? Получается, он дурачит Леони? Тогда, в первый день, подобная мысль не стукнула ему в голову, и только сейчас он задумался над этим несоответствием. Мысли его текли медленно, но он упорно продолжал размышлять, уже сам толком не понимая, куда его завели раздумья. Наконец он сказал себе, что, наверное, у Круйя-Бея была какая-то простая причина (правда, не понятно, какая именно), чтобы на законных основаниях не зваться Муейманшем, как его брат. Придя к такому заключению, Прадоне решил больше не углубляться в эти обстоятельства и, поставив вопрос на голосование, единодушно высказался за, после чего поднялся на террасу.

Как всегда, парк взрывался светом и грохотом, но внимание Прадоне сосредоточилось на областях тишины и мрака: сначала на полдевской часовне, а потом — еще один повод для раздражения — на цирке «Мамар», который не так давно обосновался по другую сторону авеню Шайо, прямо напротив Юни-Парка, на пустыре, куда несколько лет назад свезли сиротливые останки Всемирной выставки[6]. Леони считала, что цирковые представления не отнимут у них клиентов, а скорее привлекут к ним новых. Возможно, думал Прадоне, но он предпочитал царствовать один. Его взгляд переходил с мавзолея на шатер и с шатра на мавзолей, пока, пресытившись, не остановился умиленно на суматошном бурлении внизу, виновником которого Прадоне гордо почитал себя.

Внезапно это бурление как будто стало более организованным. Появилось что-то вроде воронки, куда хлынула волна, разбиваясь о края. Со своего насеста Прадоне слышал гул голосов, перемежающийся пронзительными криками. Затем он разглядел маленький хвост дыма, медленно поднимающийся к небу: философы (он в первую голову подумал о них) подожгли «Дворец веселья». Вдоль тротуара возле главного входа выстроились полицейские автомобили и вскоре Прадоне с мрачным удовлетворением наблюдал за манипуляциями стражей порядка и отдавал должное их тонкой тактике разгона зрителей. Там, внизу, все вертелось, плясало и тяжело сталкивалось. Явились пожарные и залили то, что горело, а также то, что казалось им подозрительным или готовым вспыхнуть. Пожарные убрались первыми, за ними последовали полисмены. Карусели вновь принялись вращаться, а человеческий поток опять пришел в движение, ненадолго задерживаясь на месте пожара.

Тогда Прадоне вспомнил об отсутствии дочери. Он склонился к подзорной трубе и поискал ее тир. Ивонн там не было. Прадоне спустился в столовую, не на шутку раздраженный свалившимися на него неприятностями. Здесь он пропустил стаканчик и не торопясь двинулся дальше вниз. Выйдя через небольшую калитку на заднем дворе дома, он сразу оказался в Юни-Парке прямо за каруселью с самолетами. Стоящий напротив «Дворец веселья» являл собой жалкое зрелище; опаленный и полинявший, он походил на скорбное письмо со следами слез. Прадоне заметил Тортоза, который жестко что-то выговаривал одному из служащих. Копы отгоняли зевак.

— Эй, куда! — крикнул Прадоне один из блюстителей.

— Это хозяин, — объяснил Тортоз и воскликнул, обращаясь к Прадоне: — Вот так история! Комиссар заявляет, что уж теперь он точно закроет мой аттракцион.

— Что здесь произошло? — спросил Прадоне очень ровным голосом и очень олимпийски-спокойно. И с очень-очень легким оттенком грусти.

— Расскажи патрону, — велел Тортоз Мальчику-с-пальчику.

— Достало уже рассказывать, — проворчал Мальчик-с-пальчик.

Он, очевидно, поймал лицом пару-тройку зуботычин и теперь вытирал кровь с уголка рта.

— Что здесь произошло? — спросил его Прадоне.

— Я ни при чем, — сказал Мальчик-с-пальчик. — Меня теперь что, уволят?

— Вам дадут работу в другом аттракционе, — заверил его Прадоне.

— Правда? — усомнился Мальчик-с-пальчик.

— Обещаю.

Тортоз был озадачен. Сам-то он, похоже, влип по-крупному. И если патрон решит, что он разорен… Интересно, что на него нашло?

— Рассказывай! — приказал Прадоне.

— Вот как все было, — начал Мальчик-с-пальчик. — Уже второй день, как мы работаем только вдвоем, а этого мало. Сегодня нас было еще меньше — один я. Парадиз, мой напарник, не пришел; не знаю, что он там себе думает, может, заболел, не знаю, в общем, я был один, а этого мало. Зато народ валил валом, и все философы были тут как тут, мы их уже в лицо запомнили, все как миленькие на своих местах, прямо напротив поддувала, чтобы за дамочками подглядывать. Представление начинается. Я на подхвате, готовый помочь цыпочкам одолеть лабиринт. Вот. Но я же не могу быть везде. Перед «бочкой» — никого. Барышни идти не хотят. Те, у которых под рукой кавалеры, прибегают к их помощи. Ну и конечно, на сквозняке они не задерживаются. Философы не видят задранных юбок и, разумеется, недовольны. Больше того — они в бешенстве. Две симпатичные блондинки прошли прямо у них перед носом, а им выше колен ничего не обломилось. Дело плохо. Эти типы ярятся все больше. Потом еще одна, у которой они не разглядели исподнего. У них уже пена изо рта; меня честят почем зря. Ну я спускаюсь к «бочке», а тогда в лабиринте дело не идет. Я прямо разрываюсь. Тут самые ушлые берутся мне помогать. Они залезают на эстраду, хватают женщин и тащат их к воздуховоду. Господа этих дам находят, что они, эти философы, ведут себя немного слишком грубо. Начинается потасовка. Кто-то, разумеется, сверзается вниз, подбодренный тычком по скуле. Бах! Бум! Я тебя вышвырну отсюда, а я тебе глаз высосу. Сатиры как с цепи сорвались. Женщины визжат. Те, кто потрусливее, просто бранятся. Самые изголодавшиеся не упускают случая воспользоваться ситуацией и пощупать дамочек за задницы. Мужчины продолжают дубасить друг друга и пинать ногами. Одна крошка (я сам видел) двумя пальцами пыталась выставить глаз типу, который вознамерился ее исследовать. И тут вдруг всем сразу, да, именно, вдруг и всем, не понятно почему, совершенно необъяснимо, пришла в голову мысль добавить огонька. Чудо да и только, как скоро все случилось: не пара спичек — эта публика не успокоилась, пока целый факел не разгорелся. Потом нагрянули копы, но им не пришлось особенно трудиться, чтобы вывести людей — все как-то сразу угомонились. Ну а в довершение заявились пожарные и развели тут везде сырость.