VIII

Парижские вечерние газеты приходили в Палинзак не раньше половины девятого вечера, а то и в девять. Тогда жаждущие новостей, особенно спортивные болельщики, дружно устремлялись в газетно-книжную лавку Поля. Затем заглядывали еще два-три жителя городка, чтобы разжиться книжкой на сон грядущий.

Один из постоянных клиентов Поля никогда не являлся раньше девяти часов вечера, незадолго до закрытия лавки. Он брал газету, препоручал свои несколько су блюдцу, призванному собирать дань честности с покупателей, затем (правда, редко) разворачивал газету и, если у него возникало желание, со знанием дела и не без оригинальности комментировал ее содержимое.

Поль слушал его выступления столь же внимательно, как разглагольствования прочих посетителей лавки, и мог бы, сопоставляя множественные мнения и различные оценки и используя метод разумной критики, составить объективную картину событий. Но Полю было наплевать. Это здорово упрощало ему жизнь.

Посетитель бросил взгляд в газету и воскликнул:

— Какая чепуха, дружище Поль! Какая чепуха все это! Политика, войны, спорт — ничего интересного. Лично меня больше всего занимают происшествия и судебные тяжбы. Общество, это старое пугало — я его знать не знаю. А вот индивидуумы и то, как они себя ведут — это мне о чем-то говорит. Все остальное — вздор, туман, дым. Доказательство тому: как только в споре участвует более одного человека, начинается невнятица. Чтобы совершить убийство, нужны двое, а если к этой паре добавляется третий, то кого-то точно украсят рога. Ошибка, преступление, адюльтер — вот что делает людей интересными. В больших масштабах это, конечно, к добру не приводит, но на уровне отдельного человека — это развлекает.

Поль не ответил: эти рассуждения показались ему довольно бессвязными. Однако они его не удивили, поскольку были ему не в новинку.

— Как вы поживаете? — флегматично спросил он после короткого молчания.

— Неплохо, спасибо. Разве что мелкие неприятности, связанные с работой. Вот два великолепных попугая-ара только что сдохли. У них как раз начало отлично получаться забираться на велосипед, я думал сделать из них тандем, и на тебе, прости-прощай. Я сделал из них чучела и рассчитываю все же выручить за них несколько франков. У Милу, одной из моих обезьян, понос; она, верно, тоже помрет. А такая миленькая была. И смышленая. А еще…

— А что в газете пишут? — спросил Поль.

— Об этом уж точно не пишут. Ну вот, смотрите сами… Три колонки о войне… Рядом еще две про перестановки министерстве… Одна о боксерском матче… Одна о выборах в Академию. Все это слишком коллективное, как эпидемия чесотки. Повторяю вам, друг мой Поль, чтобы быть столь же интересным, как какое-нибудь животное, человек должен быть один, или, точнее, их, человеков, должно быть меньше трех. Вы слышали о двуспинном звере, дружище Поль? Это нечто, дружище Поль, это что-то совершенно особенное. Как жаль, что ни в одном музее не найти чучела этого животного. Повадки у него довольно диковинные, и ему нет дела до урбанизма, санитарных норм, филантропии и какой-либо вежливости и учтивости. Ха! Ха! Удивительный гибрид!

— Месье Вуссуа, месье Вуссуа! Какой вы, однако, забавник! — Поль тоже не удержался от смеха.

— Я предпочитаю вызывать смех, а не слезы, — сказал Вуссуа. — Я ведь не унылый сыч по натуре.

— Черт вас возьми, месье Вуссуа! А в колонке происшествий о чем пишут?

— Сейчас посмотрю. Ну, о чем я говорил? Послушайте только: «МУЖЧИНА В ПОРЫВЕ ЧУВСТВ КУСАЛ СВОИХ КРОЛИКОВ». Что вы об этом думаете? Этот тип разводил кроликов, а теперь общество защиты животных преследует его, потому что он так любил своих питомцев, что подкидывал их в воздух и ловил зубами. Ну разве это не замечательно? Это больше говорит об устройстве людей, чем восемнадцать войн и тридцать шесть мирных договоров. Не правда ли, дружище Поль?

— Не мне вам возражать, — откликнулся Поль.

— А вот еще любопытная заметка: «РАССЛЕДОВАНИЕ ПРИЧИН ПОЖАРА В ЮНИ-ПАРКЕ».

— Я однажды был в Юни-Парке, — сказал Поль. — После свадьбы моей кузины Мюш. У всех у нас были бумажные колпаки на голове и свистульки. Мы не пропустили ни одного аттракциона, смеялись, понятно… Вот это было настоящее веселье, я вам скажу, и вот какая забавная вещь, месье Вуссуа, именно во «Дворце веселья» (почему я его запомнил), во «Дворце веселья» я узнал много нового… насчет парижанок… О-ля-ля! Когда я думаю об этом…

— Позвольте мне кое-что вам сказать, — прервал его Вуссуа.

— Сделайте одолжение.

— Я хочу сказать, что нахожу все эти трюки глупыми, непристойными, вульгарными и примитивными. Они обращены к самым низменным человеческим инстинктам: склонности к обману, распущенности, унижению ближнего и беспорядку. Серьезные люди, труженики и артисты, не могут не осуждать подобные представления. Если на то пошло, я был рад узнать, что все это безобразие сгорело.

— Вы это уже говорили.

— Читая газету, я буквально слышал, как трещат огнеупорные конструкции и как вспыхивают легковозгораемые. Какое наслаждение!

— А виновного нашли?

— Его никогда не найдут. Следствие пришло к выводу, что имел место несчастный случай.

— Тем лучше, — сказал Поль. — Одним преступником меньше.

— Но сжечь Юни-Парк — это не преступление!

— Месье Вуссуа, месье Вуссуа! Будь вы в тот день в Париже, вас первого можно было бы заподозрить!

— Но ведь не подлежит сомнению, что я находился здесь?

— Это была шутка, — произнес торговец газетами Поль.

Наступило недолгое молчание. Затем Вуссуа повторил:

— Нет, сжечь Юни-Парк — это не преступление!

Он сложил газету и сунул ее в карман.

— До свидания, дружище Поль. Сами видите, как может быть занятно читать про происшествия.

— Особенно когда они происходят не с тобой.

Поль любил посмеяться.

Дом Вуссуа стоял на отшибе, и жители городка встречали дрессировщика не часто. Он жил среди своих зверей. Его дом окружала высокая стена, и никто не знал, что происходит за этой стеной. Изредка видели, как на территорию владения заводят животных или как они (животные) выходят оттуда. Из-за ограды доносились только разноголосые крики. Но в целом все было настолько непримечательным, что даже туристам, которые интересовались, что есть любопытного в окрестностях, не указывали на этот дом. Усадьбу не баловали визитами. Мэр, человек увлекающийся, мечтал превратить Школу дрессуры в цель экскурсий. На вокзале обезьяны могли бы компостировать билеты, слоны — переносить багаж, верблюды — перевозить путешественников. В ресторанах дикобразы предлагали бы свои иглы в качестве зубочисток, а кенгуру разносили бы телеграммы в карманах-сумках на животе. Но это была только мечта, о которой мэр не осмеливался поведать господину Вуссуа, имевшему репутацию человека с непростым характером.

Идя через сад, Вуссуа заметил свет в столовой: кто-то его ждал. Но он догадывался, кто это мог быть, поэтому сперва отправился проведать своих животных — потрепать их по мордам, похлопать по спине и по бокам, задать корм. Милу, укрытый одеялами, дрожал от лихорадки. Его клетка пахла особенно плохо из-за поноса; он протянул Вуссуа маленькую изящную лапку, сейчас мягкую и безвольную. Вуссуа ласково сказал ему несколько ободряющих слов, хотя и понимал, что зверек умирает. Милу закрыл глаза и отнял лапку.

В столовой гость Вуссуа с жадностью расправлялся с тем, что осталось от обеда. В качестве приветствия он помахал ножом, к которому прилипли волоконца мяса. Вуссуа сел напротив и налил себе бокал вина.

— Итак, — спросил он, — там в самом деле все разрушено?

— Да, — ответил гость, при этом изо рта у него вылетели частички холодной телятины. — Ничего не осталось.

— Почему ты мне не написал?

— Лень было.

— А часовня?

— Не тронута.

— Это правда? От Юни-Парка ничего не осталось, а часовня цела и невредима?

— Именно. Я сам видел.

Вуссуа довольно потер руки. Он дождался, когда его гость закончит набивать себе живот, и попросил:

— Расскажи мне, что там.

— Ну представь себе: все на земле, черное, искореженное, оплавленное. От карусели с самолетами и «Альпийской железной дороги» осталась только арматура. Но ты же сам читал в газетах?

— Читал. Так, значит, все это правда?

— Ну, я же сказал.

— Просто эти газетчики любят пофантазировать, я-то их знаю.

— Руины, вот во что превратился Юни-Парк. Руины.

— И что теперь?

— Я разговаривал с Прадоне после «катастрофы», как он это называет. Он хочет построить на этом месте гигантский дворец с аттракционами от цоколя до седьмого этажа, не считая парашютной вышки на крыше. Как видишь, амбиций ему не занимать. Единственное черное пятно — это мавзолей. Он не прочь купить землю и снести часовню, но здесь тупик — Муннезерг не хочет ничего продавать.

— Отлично. И что говорит Прадоне?

— Он в печали.

Собеседники дружно рассмеялись и закурили, потягивая вино из бокалов.

— Кстати, — сказал гость, — кое-кто узнал во мне брата Жожо Муйеманша.

— Да ладно!

— Правда. Мне сказали примерно следующее: «Судя по вашему выговору, вы, случайно… погоди, как это?.. не из Сартрувиля, и, следовательно, не брат ли вы Жожо Муйеманша?»

— И что ты ответил?

— А что бы ты хотел, чтобы я ответил? Я сказал «да».

— Кто тебя расспрашивал?

— Вдова Пруйо.

— Она была знакома с Жожо Муйеманшем?

— Да. Она была его любовницей.

— Вдова Пруйо?

— Да. В те времена она танцевала в одном ночном клубе.

— В те времена… В какие времена?

— Лет двадцать назад.

— Двадцать лет?

Вуссуа надолго задумался.

— Нет, не помню.

Он перебрал тех, кто был рядом с ним в те годы, и попытался эксгумировать тогдашних своих любовниц. Однако, несмотря на все усилия, не смог среди этих женщин, покрытых пеплом в тон сезону, отыскать некую Леони, которая отплясывала в кафешантане.

— Не помню, — повторил он.

— Зато она тебя помнит, и, хотя ты ее так внезапно покинул…