– Давай.

Клава запрокинула голову и подставила губы.

Бритый всосался в нее губами, а мозолистая ладонь его грубо прошлась по грудкам и нажала на срединный треугольник.

Клава уперлась ему в грудь. Она даже не могла крикнуть: «Хватит!» захваченными в капкан губами.

Грубая ладонь была противная – словно мусорным совком приласкал кто. А изо рта пахло чем-то резким – вроде тухлой рыбы с чесноком.

Бритоголовый сам отпустил губы.

– Пошли со мной! Прострочу тебя по-десантному.

– Не надо... Мы не так... Мы весталки...

– Весталки? А это куда? – захохотал парень.

Совок его снова прошелся по грудкам и вернулся в срединное место.

– Бабий крест полный – клево.

Клава пыталась оттолкнуться.

– Всё, приложил печать, хватит. Пахнет от тебя чем-то.

– А-а? Это я Марью-Хуану курю. Клевый кайф. Хочешь попробовать? Пошли. Прострочу, и накуришься потом. Или сначала? Многие телки любят строчиться под кайфом. «Двойной удар» называют.

А ведь тогда у метро тоже какие-то рифмы предлагал.

– Пусти! Тут же наши! Закричу!

– А любовь как же? Ваша богиня от вас всем любви обещала – а теперь в кусты? То есть в кусты-то и надо, – захохотал, – а ты отвертеться хочешь. Обещала – дай!

Пошел у них какой-то разговор, и Клаве стало спокойнее. Захотелось даже научить этого невежу.

– Любят нежно, а не клещами рвут. Я бы тебе и целование братское разрешила – со всей любовью.

Если бы такой железный парень стал бы прислуживать как боровок, было бы приятно. Способен разодрать надвое лапами леопардовыми, зубами перегрызть – а он лижет застенчиво.

– Приходи к нам, окрестим тебя во имя Госпожи Божи – и будешь всегда в любви и целовании.

– У вас, небось, со скуки помрешь. Молитвы распеваете и поклоны бьете, да?

Клава показалась сама себе маленькой укротительницей, которая приводит к покорности дикое чудовище, не знавшее прежде любви и добра.

– У нас молитвы нескучные.

– Это как? Трахаетесь, что ли, все вместе? Под музыку Вивальди?

– Ну просто любим все. Не только же так можно. Как ты с телками своими привык.

– А как же еще?

Только что Клава счастлива была от откровенности. Оттого что нет тайн и стыда. А этому грубияну вовсе не хотелось рассказывать, как можно любить – иначе. Показать – гораздо легче, когда он сам участвует, и не может нагло хохотать, как здесь.

– Сначала вокрестись во славу Госпожи Божи, тогда узнаешь.

Удалось воспользоваться мгновенным недоумением парня и выскользнуть из его ручищ.

– А потом – дашь? Ты что – и вправду целка?

Не худшее слово, но почему-то неприличное, приложенное к Клаве.

– Мы – действенные весталки.

– Так сколько ж можно? В пятом классе уже, наверное?

– Седьмой кончаю.

– Ну? Вот и кончим вместе! Знаешь: «Скажи мне, мать, когда давать?» Ваша богиня обещала: будете любовью к истинной вашей бабской вере народ приводить. Вот и приведи, как народного представителя.

– Приходи.

– Так условимся сначала. Слово дай. Сначала дай – слово, потом – дай по делу. Сейчас, знаешь, чего слово стоит? Взял если в долг под слово да не отдал – за краем света найдут и за яйца повесят. И ты слово дай – я поверю. Потому что если кинешь меня – под землей откопаю! И уж тогда проценты накину – всю жизнь расплачиваться хватит. Договоримся, значит, что даешь однозначно, за это поверю хоть в рогатую бабу – какую скажешь. Потому что очень твоей целочки хочется! Скажи спасибо, что толпа здесь. А то бы не ушла! Малолеточка беленькая! Уй!

Такой пыл не мог не растопить сердце. А когда парень узнает Госпожу Божу, он и любить научится иначе – покорно и нежно. Из леопарда в теленка превратится. В молодого бычка.

– А тебя как звать?

– Витёк.

– А помнишь, братик Витя, ты мне у метро стишок читал?

– Какой еще стишок?

– Ну там было: «ангелочек» и еще что-то.

– А-а, чего-то накатило тогда. Погоди... «Бейся, белый ангелочек, дай попасть тебе в пупочек»! Складно. Запомнила, значит? А после этого давать не хочешь. Ну так как – договорились? Повторяю для глупых задание: однозначно крещусь куда хочешь, потом ты за это однозначно даешь. А тебя как звать?

Захотелось назваться Клавой, но ведь все в корабле зовут ее иначе.

– Калерия.

– Чудно. Ладно, будешь Каля. Повторить задание, сержант Каля!

Одно дело выслушивать – и потом отговориться, что не расслышала и не так поняла, что ни на что не соглашалась, а просто посмеялась. И совсем другое – повторить самой, пообещать порушить самый страшный запрет Слабодного Сестричества. Как рассказывала Соня? За ЭТО весталку засекают насмерть, а ее нарушителя обрезают под самый корень. И Клава тогда не решилась спросить, как же позволяет милиция?

Но светило солнце, подросшие листочки зеленели на кустах, высаженных при входе в ДК. Выходили еще отставшие попутчики из-под колонн на улицу – и ясно сделалось, что Соня рассказала сказку, которая ведь чем страшней, тем лучше. Если бы Клава училась немножко лучше, она бы запомнила, что такое же похожее делали с девушками давным-давно, когда еще не было автобусов и микрофонов, когда мальчишки воевали в латах, стреляли из луков и вообразить не могли, что когда-нибудь можно будет носить голубые береты, прыгать с парашютами и строчить, строчить – из Калашей и вообще...

Страшная сказка холодила низ живота, но как-нибудь всё устроится – Витёк окрестится и начнет любить покорно и нежно, Мати Божа благословит Дочу Свою, да и сколько раз Клава не учила уроки – и ее благополучно не спрашивали! Сейчас очень нужно было приручить этого готового прыгнуть леопарда, который называется Витёк, заставить его бежать за собой покорной собакой. Остальное – потом.

– Ну чё? Повторяешь задание, сержант Каля?

«Сержант» – смешно.

– Во-первых, запомни: женщины первей, поэтому не сержант, а сержантка. А задание такое: окрестить тебя в истинную веру Госпоже Боже во имя Мати, Дочи и Святой Души; а за это... за это... – не могла Клава сказать о себе так, как говорил про ЭТО он. Но откуда-то всплыли на помощь слова, слышанные когда-то у Спаса-Преображения: «И раскроются ложесна ее». Когда-то слышала, не понимая, но вдруг вспомнила совершенно ясно – и поняла! – ... за это раскрою тебе ложесна свои.

– Хитро ты докладываешь! Скажи попросту: отдам тебе свою целку!

Клаве уже нравилось это слово – слушать. Слушать про себя. Но сказать не могла, хотя не было ни одного слова, которое она не говорила в школе – в лицо мальчишкам в том числе.

– За это раскрою тебе невинные ложесна свои.

– Лучше. В смысле – конкретнее. Но все равно, исполнять команду, товарка-сержантка, когда старший по званию приказывает! Ну: «Отдам тебе свою целку»!

– Свою маленькую целочку, – прошептала она, холодея животом.

И вдруг ей показалось, она что-то придумала. Что – она не понимала, но уверилась, что придумала. И что всё обойдется очень даже хорошо и прекрасно!

– Тогда давай – хоть сейчас, хоть сегодня. Мне это окрещение – что стакан самогона хватить. Давай адресок.

– Сейчас. Сейчас узнаю. Только про договор наш – молчи! Стой здесь. Жди-и!

Она на миг приоткрыла для него плащ, и сразу же запахнулась, отпрыгнула и побежала искать Мати Божу воплощенную.

Народ почти разошелся – и попутчицы с попутчиками, и обличители их со своими плакатами.

Свами как раз выходила из-под колонн – значит, всем жаждущим наложила наконец Печать Любви.

– Сладкая Свами, – поцеловала ручку Клава, – здесь один невр, очень упорный, послушал тебя и хочет вокреститься во имя Мати, Дочи и святой Души и прийти к нам в корабль.

– Боровком что ли?

Очень не подходило это слово к Витьку, но ведь в корабле другие братья не водятся.

Клава молча кивнула.

– Покажи-ка его, сестричка. Приведи.

Клава посмотрела – и не увидела. Неужели ушел?! Посмеялся только?! Нет, разглядела! Его комбинезон сливался с зазеленевшими кустами. Мощный леопард, невидимый в джунглях!