– Ладно-ладно, берите вещи, какие надо. Елена, до того как в мистику ударилась, обожала по квартире голой ходить. Это связано. Вот и нашла, чего хотела. Генитальное сообщество.

Мудро Свами сказала про всех таких невров: в гробу походном и в склепе смрадном пребывает. Но даже он признал, что сообщество – гениальное.

– Ну короче, – заговорил наконец Витёк, морщась, – нехорошо, профессор, девочек невинных обижать.

– Как это – обижать?

– Пришла к тебе девочка невинная, одной Госпоже Боже преданная, пришла по просьбе сестры своей духовной кое-каких вещичек собрать, а ты набросился и изнасиловал. Нехорошо. За малолетку, знаешь, сколько полагается? Пятнадцать на всю катушку и вплоть до расстрела. Сто семнадцатая, часть третья, статья серьезная, для настоящих мужчин. Многия лета тебе обеспечены.

– Да вы что?! Я ее пальцем не тронул и не трону! А явились шантажировать, скажите, чего вам нужно? Квартиру, наверное? То-то Елена клялась, что жилплощадь ее больше не интересует.

– Нас справедливость интересует, – перехватил разговор Григорий. – Для закона все равны, словно голые в бане: наделал – отвечай. А в бараке за пятнадцать лет и адрес свой забудешь, не то что квартиру.

Профессор совсем спрятался за компьютер свой, создание мужское, дьявольское:

– Скажу вам, молодые люди и девушки, не с того боку вы взялись. Убили бы – и точка. Самоубийство инсценировать можно, а изнасилование – нет. Если я ее пальцем не трону. Экспертизы существуют – кто и чего.

– Мы когда начинаем, уже не сворачиваем, профессор, – снова взялся Витёк. – Убийство или самострел – тут копать могут. А за сто семнадцатую, кроме тебя, искать некого. Отправят попариться на нарах – и точка. Положим тебя на нее, никуда не денешься.

– Я не сексуальный автомат. Как положите, так и снимите.

– Дело твое. Без сто семнадцатой мы тебя здесь не оставим. Если желаешь, можешь сам ее отоварить, получить удовольствие напоследок, чтобы было, что вспомнить на нарах. Мы добрые – дарим ее тебе хоть на час. Ну, а если не хочешь, кто-нибудь из нас ее вскроет без наркоза – но плевучки свои не оставит. А тебя выдоим как племенного бычка и ей туда как сто грамм в стакан! Ну коров так отоваривают, если кроме ящика этого немного животноводство знаешь. То да сё, мы ей синяков оставим, особенно поближе к эпицентру событий, она тебе личность раскорябает, чтобы явственное сопротивление для экспертизы. И она бежит до ближней ментовки.

– Да кто же ей поверит?! У меня характеристики, меня коллеги знают, что я не склонен!. .

– Ошибались коллеги. В тихой заводи... А профессора с двойным удовольствием раскручивать будут. Всем приятно, что такой умный и лысый – такой же оказался. Как последний бык, который лохов колет. Все об одном мечтают – и академик, и плотник! Что ты и докажешь. Так тебя раскрутят, что и сам всё рад будешь подписать. Тем более – экспертиза стопроцентная.

– Погодите, я не понимаю. Значит вы считаете, что можете это инсценировать? Сами несовершеннолетнюю изнасилуете, мое семя вольете, синяки и царапины сделаете – и обвинят меня?

– Правильно излагаешь! Профессор все-таки – понятливый. Обвинят и посадят. Мы, правда, доберемся до нее на добровольной основе, сестричка нас любит, но целку ей порвем в клочья от твоего имени.

– И вы, девушка, будете им помогать?! Будете потом лжесвидетельствовать, чтобы погубить невинного человека?! Такая юная и славная?!

– Ты ему уже нравишься, сестричка Соня, – заулыбался Григорий. – Может, передумаешь, Сеня, сам ей вдуешь – а? Парочка: Соня плюс Сеня. В сумме статья. Сто семнадцатая. Госпожа Божа предусмотрела, еще когда крестили тебя. Предусмотрела, что Сеня на Соне споткнется. Давай в атаку, профессор. Держи наперевес. А то ведь потом жалеть будешь, что такой шанс упустил. Сидеть – так хоть за дело! Уж уступим тебе. Если способен. А то жена о тебе – не очень.

Профессор и не заметил подначки – мужской гордости в нем не замечалось.

– Я девушку спрашиваю. Неужели вы с ними заодно?! Вы же хвастаетесь, что уж так веруете! Греха не боитесь?!

– Ясное дело, – презрительно сморщилась Соня. – Ты злой. Тебе все равно в аду погибать, потому что Госпожу Божу не любишь. Все невры – хуже дьяволов. Мог уже давно покаяться, прийти за сестрой Эмилией в корабль и дочку свою привести. Тебя уведут, так хоть дочка твоя спасется, а пожалеть тебя – дочку невинную обречь аду. Тебя отправить на нары не грех, а подвиг.

И одарила взглядом – почти как у Свами.

– Ах, вот что – и квартиру, и Ксюшу вам надо.

В какие-то моменты профессор Сеня становился Клаве не очень отвратителен: все-таки он не боялся, это было видно. А смелость – единственное, что с самого детства ценила в людях Клава. Хотя выпрыгнуть из тонущей машины, как Витёк, лысый и очкастый Сеня, конечно же, не сможет. Но Клава заглушала в себе эту грешную слабость, потому что правильно сказал Гриша: невры – хуже дьяволов. Госпожа Божа их отвергнет. Выметет с мусором человеческим. Клава даже боялась, что какое-нибудь зловредное излучение из безбожьего Сени осквернит ее, и только ее вера и усердие помогут ей очиститься.

– Дочь твоя, сестра нам незнакомая, но любимая издали, хочет спастись, а ты ее тянешь за собой на погибель вечную! – сказала Клава.

– Еще одни святые уста отверзлись, – сказал профессор. – Только Ксюши вам не видать. За Ксюшу я себя разрезать дам на куски.

– А Ксюша узнает, что ее папочка девочку сильничал, такую же, как она, – сказал Григорий. – Она тебе и не напишет ни разу.

– Важно, чтобы я сам ее не предал. Чтобы совесть сохранить. Совесть для себя, а не напоказ.

– Тебе в бараке последний парашник не поверит. А за малолетку самого опустят. Там таких не любят.

– Видно, святой брат предмет знает близко, – сказал Сеня. – Как вас звать-то, кстати? Все-таки хотите со мной через сестру вашу Соню породниться в известном смысле.

– Какая разница, – оборвал Григорий. – Зови меня Петром, его – Павлом, а сестру вот – Марией.

– Годится. Ну так вот, Петр и Павел, я – не довесок к своим семенникам, поэтому помогать вам никак не буду. Насилуйте сами эту несчастную несовершеннолетнюю, делайте всё сами. Расскажу следователю – может, он и поверит.

– Поверят козлу, что не он капусту жевал.

Еще тем был неприятен профессор Клаве, что брезговал словами нормальными, которыми говорит она, говорят братики Витёк и Гриша: не «малолетка», а «несовершеннолетняя». И все остальные. Свысока смотрит, как училка Виолетта, которая Клаве, не спрашивая, готова всегда была двоек понавесить. За то – что рожей не вышла.

Состоялось короткое производственное совещание:

– Ну что, сначала трахнем ее. Профессор посмотрит – легче доиться будет. Кто ее?

Клаве хотелось, чтобы Григорий. Так Витёк же не уступит! Везде первым суется, и распинался, как ему целку хочется.

– Давай ты, – сказал Витёк. – Если придержать его придется, чтобы у меня руки не заняты.

И горячая благодарность залила Клаву. В прямом смысле горячая: волной вниз по животу.

– Значит прямо тут на тахте. Он будто вскочил от своего компутера – и на нее. На покрывале.

Соня подошла к своему рабочему месту, Григорий показательным жестом разорвал на ней плащ, хотя легко ведь сбросить и так – накидку беспуговчатую.

– Вот как ты, профессор, сорвал покровы с малолеточки невинной. Смотри, чего ты с нею дальше сделал.

– Раком ее поставь, – посоветовал Витёк. – Интереснее.

Григорий принял братский совет, пристроился.

– Стойте! Стойте! – закричал профессор. – Не могу видеть такую мерзость!

– Какая же мерзость? – отвлекся Григорий. – Все через это прошли, даже королевы и принцессы. Кроме старых дев, которых за людей не берут. Сестра Соня не возражает, сейчас будем вместе счастливы. Совет да любовь, а никакая не мерзость.

– Стойте! Не могу смотреть. Я сейчас сам!

– Ага, разобрало профессора, – обрадовался Витёк. – Хочет сам. Ну что? Ты еще добрый, Петр или Павел?