– Куда голубку добрую Дэви?! Не отдам!

Ей заломили руки и отбросили.

– Не противься, сестра. Не в силе телесной правда. Госпожа Божа накажет сарацин поганых. Невров и неверок безбожьих! Близок час.

Клава плакала, но шла спокойно. Госпожа Божа ведет ее твердо, и значит, так нужно.

Да и Додик не оставит, когда она на следующую гастроль понадобится. В шоуях другие деньги крутятся. И законы для шоуев другие.

Под изъятых малолеток нарочно пригнали автобус. Клава оглядывалась: не мелькнет ли знакомая тачанка?

Ну да Витёк увидит, сообразит не соваться.

Сонька уселась рядом, шепнула:

– Всем уже сказано: лишнего не болтать. Молились и учились, больше ничего.

Валерик подполз, заканючил:

– Сестрички, дайте целование. А то развезут всех – и не свидимся.

И попытался под подол.

Сонька дала ему коленкой в нос.

– Вали! И забудь про эти целования. Расскажешь – Госпожа Божа червя твоего под корень отсушит. И всем скажи: под корень!

Клаву привезли в глухой дом за каменной стеной. Приемник – это похуже даже, чем парник.

Поганое место, и дыхание в воздухе – поганое. Заразиться хочется. Только если Госпожа Божа оградит.

И Клава прошлась по своим святым местам – оградила себя женским крестом животворящим.

Всех привезли, но Клаву отделили. Ее усадили в комнате со столом и диваном, похожую на директорский кабинет в школе.

За стол уселся седой дядька, хотя не слишком старый. Еще мужик, а не дед. Мент или не мент – не понять. Пиджак.

Ментуха тезка не отстала, уселась на диван рядом с Клавой.

– Ну, девочка, давай поговорим спокойно, как человек с человеком, – мужик с подъездом. – Меня зовут Владимир Петрович, а тебя как?

– Каля Дэви.

– Красивое имя. А раньше как звали?

– Никак.

– В школу ходила когда-нибудь?

– Не помню.

– А как звали в то время, про которое ты не помнишь?

– Не помню.

– Ну правильно, раз про время не помнишь, то и не до имени. А давно ты проживаешь с Зоей Николаевной?

– Со Свами?

– Вы ее Свами называете? – обрадовался мужик, и Клаве стало досадно, что проговорилась.

– Да, – не отпереться.

– Что оно значит – такое имя нерусское? Почему не Зоя, а Свами?

– Не знаю. Уважение.

– И давно ты у этой Свами?

– Не помню. Давно.

– И чего делала у нее?

– Ничего. Жила. Молилась. Потом выступать стала.

– А как молилась?

– Как положено: «Госпожа Божа, помилуй мя!» Ну и «Во имя Мати, Дочи и Святой Души».

– Кем же это положено? Вашей Свами?

Клава по-настоящему задумалась.

– Самой Божей. Свами только передала волю Её-Их.

– Чью волю – Ёх?

Клава объяснила как ребенку:

– Она же одна, но вмещает Мати, Дочу и Душу – значит Её воля и Их вместе. Чего тут не понять?

– Действительно, чего не понять, – кивнул Владимир Петрович. – И как же вы молились – все вместе?

– Все вместе. Каждая и каждый могли и свое рвение проявить, но и все вместе.

– А что делали при этом?

– Ничего. Молились. Пели.

– А не наказывала вас Свами? Не била?

– Нет. Мы все в любви живем – как семья. Сестричество.

Тезка-ментуха вмешалась нетерпеливо:

– В семьях тоже – еще как лупцуют.

Клава признала про себя, что ментуха – не дура. Будто знает по папусю с мамусенькой. Но повторила только:

– А мы в Сестричестве – в любви.

– И как же в любви? – не отставала ментуха.

– В любви и есть. А как?

– Целовала вас эта Свами?

Родители все целуют, тут скрывать нечего.

– Целовала.

– А почему вы в одних этих накидках ходите? Без белья, без рубашки нижней?

– А зачем?

– Для тепла. И вообще. Вдруг раскроется накидка. Вон и пуговиц даже нет. Ваша Свами с вас накидки эти снимала? Трогала... – тезка затруднилась в термине и показала пальцем, – вот здесь?

– За пизду, что ли? – спокойненько так, без вызова.

Потому что поняла, что здесь в ментовке жалеек нет, здесь язык их сестрический недействителен, здесь всё просто – как в прежнем доме, когда папуся с мамусенькой разговаривали.

– Нельзя так говорить! Говори: «за половые органы»!

– А почему нельзя? Пизда, она и есть пизда, как не назови. У всех она. И у тебя тоже.

Ментуха вскочила.

– Что ты говоришь, мерзкая девчонка?! Как ты смеешь?!

Чем больше кричит – тем смешнее.

– А что у тебя – нету? Тогда ты больная, пойди к доктору. Есть такие доктора, которые пизды из лишнего живота сворачивают.

Госпожа Божа не оставила Клаву, укрепив в ней дар прозрения. Клава видела, что ментуха и перед мужиком этим Владимиром Петровичем стесняется, но не слова, а что тот вообразит на секунду, что у нее – нету. Зато Владимир Петрович, хоть и молчал, но не сердился, а забавлялся.

– Ну как это... – глупая тезка и руками затрепыхала, только что не указала на себе верное направление, – как это... Я нормальная женщина. Но говорить надо иначе. приличными словами.

– Как ни говори, какая разница? Хоть звездой назови, хоть бездной. Какая создана Госпожой Божей, такая и есть. Цветет и пахнет.

Ментуха махнула рукой и уселась снова – но подальше от Клавы.

– Нет, девочка развращена безнадежно. В нормальный детский коллектив ее не вернешь. Она всех испортит.

Ну смех и не грех даже.

– То-то девки-детки слов не знают. Не хохочите меня. Меня бы не испортили. Потому что мальчишки девчонок портят. Им по статусу положено. Госпожа Божа одностороннее движение на дорогах постановила: от них к нам. Да меня не удалось. Я – весталка действенная!

У тезки и челюсть отвисла:

– Да откуда ты такие слова знаешь?!

И такие слова ей тоже не нравятся!

– Между прочим, существенное заявление, – вступил наконец снова Владимир Петрович. – Чтобы потом не пала тень на...– он усмехнулся, – неиспорченные коллективы. И все-таки, ласкала тебе твоя Свами – звезду, бездну – говори, как хочешь? Мне слова не важны.

Вот это правильно – не в словах правда.

– Нет.

– Подумай. Может, когда целовала. Или когда наказывала все-таки. Если вы как в семье у нее, она – как мать. Ведь родители тоже не стесняются. Когда купают, например.

Что они знают! Даже этот Петрович, хоть он и умнее ментухи своей!

– Какие купания?! У нас и ванны-то никакой не было. В кухне под краном, пока идиот-Павлик не влезет! А приласкать родители рады, как же! Мамусенька за ноги держит, а папусик ремнем наяривает, да пустой рукой норовит пизду мне пощупать, звезду интересную: мокрая уже или нет!

Чего это она наговорила?! А темнила, что не помнит.

Владимир Петрович помолчал. Спросил словно виновато:

– Значит, были родители прежние? И как они звали тебя?

– Клава.

Тезка дернулась. Наверное, подумала, что Клава ее передразнивает. Но смолчала.

– Ну вот, родителям возвращать, значит, Клаву нельзя. Будем лишение прав оформлять. Придется в детский коллектив помещать. Авось не испортится окончательно от одной Клавы.

И Клава поняла, что Госпожа Божа снова всё правильно решила за нее, развязав ей язык: чтобы не вернули домой к папусику с мамусенькой. И к идиоту Павлику с колдуньей-мамашей.

– Если не врет она всё! Такие наговорят. Вот и про девственность! Надо проверить.

– Врач у нас. Пусть Анна Михайловна.

– Такие всегда нафантазируют, – продолжала тезка в ожидании Анны Михайловны. – Она ведь и артистка у нас, вы не забыли, Владимир Петрович?

– Да меня на все стены наклеили, – без обиды, презрительно сообщила Клава. – «Рок-святая Каля Дэви». За мной на трех тачанках приедут, когда зал поднять надо будет. На «роллс-ройсах». Иначе погорит «Формула». А в шоуях, знаете, какие миллионы крутятся?!

– Между прочим, я эти афиши тоже видел, – заметил Владимир Петрович. – И что же ты делала?

– Заводила. И все Госпожу Божу славили. Вот так!

Она вскочила и стала хлопать сама себе в такт над головой: