25

БЫЛ ГОСТЕМ Ассоциации сельскохозяйственных работников. И совершенно случайно встретил там Аугусто Миранеса, одного из сподвижников Сандино, которых мало уже осталось в живых. Тяжелый груз прожитых лет мучительно отразился на нем. Голова опущена, руки дрожат, ноги подкашиваются. На рассказы скуп. На мою просьбу поделиться воспоминаниями о Сандино он ответил категорично:

— Сандино невозможно ни описать, ни обрисовать. Он неповторим.

Жена Аугусто Миранеса моложе его и более разговорчива.

— Больше всего я любила Сандино за то, что он уважал людей, — вступила она в разговор. — На нашей свадьбе с Аугусто мы сказали Сандино, что любим друг друга, на что Сандино мне ответил: «Жена борца за народное счастье должна знать, что ее ждут большие муки и мало радости». «Знаю!» — ответила я. «Она должна помогать ему всем, чем может, и даже жизнью своей». «На все готова», — сказала я по-военному. «Она должна родить ему много детей и воспитать их настоящими патриотами». «Тут и Аугусто должен сказать свое слово», — ответила я ему, немного смутившись. «Поздравляю!» — сказал Сандино и обнял меня. Такой была наша свадьба — без церкви, без веселья, но забыть ее я не могу.

Аугусто оживился, глаза его блеснули.

— С ним было легко. Четыре года я провел в его армии, но готов был служить всю жизнь.

Мимо нас прошла влюбленная пара, и я смотрел на них, пока они не свернули в ближайший переулок.

Потом я встретился с Сильвией Торес, заведующей отделом пропаганды Ассоциации сельскохозяйственных работников. Она рассказала мне, что за один год ассоциация сильно разрослась. Сообщила мне и другие факты, затем неожиданно замолчала. Наверное, что-то вспомнила.

— Я подумала: как смешны мы со своими миниатюрными цифрами, — сказала она после продолжительного молчания.

— Но вы ведь только сейчас начинаете новую жизнь, — поспешил я ее успокоить.

— Я видела ваши села, ваши аграрно-промышленные комплексы и еще там, в Толбухине, говорила товарищам, что, если бы при вашей организации и технике иметь нашу землю, вы были бы самыми богатыми людьми в мире. Вы могли бы обеспечить продовольствием население десяти Болгарии!

— А с чего вы начинали? — попытался я вернуть ее к начатому разговору.

— Сейчас в 1200 кооперативах трудится 48 тысяч крестьян. Первые кооперативы мы начинали создавать с бедняками. Середняк пока еще сторонится. Выжидает, все до грамма взвешивает, но со временем и он согласится. Вы ведь тоже прошли этот путь?

Их начало — это наши почти забытые воспоминания. Бедняки, которые на клочок земли смотрели как на единственное средство существования, сейчас удивляются сами себе. Коротка человеческая жизнь, а как много в ней всего собрано! С Педро, средним землевладельцем, мы разговорились о человеке и земле.

— Земля — это я. Отдам землю в кооператив — сам погибну.

Мне понятна его тревога. Он был настолько искренен, что мне и в голову не пришло иронизировать над ним. Он напомнил мне моего соседа, который при создании кооператива со слезами упрашивал: «Возьмите жену, но оставьте землю! Земля — это моя жизнь!» А через пять-шесть лет, когда сосед стал бригадиром, мы его спрашивали: «Как жизнь?» «И земли много, и женщин много, да поздно до меня дошло, — смеялся он. — Как я не додумался создать кооператив, когда был моложе?!»

Я рассказывал Педро о борьбе, которая шла в душах наших крестьян, о минувших трудностях, об их сегодняшней жизни, а он смотрел на меня подавленно.

— У вас другое… А здесь человек без земли все равно что без рук и ног.

Середняк любит землю. Эта любовь может стать хорошим стержнем кооперативов. Земледелие, как каждая работа, требует умения и любви. И можно ли не любить землю, которая дает по три урожая в год? Здесь всего в изобилии — и солнца, и воды.

Педро присел, взял горсть рыхлой земли и пересыпал ее из руки в руку.

— И у этой горстки земли, — сказал он мне, — есть душа. Она способна и любить, и ненавидеть.

Да, любовь — великая сила. Она преображает людей, она дает жизнь. В блокнот я записал три цифры. Они раскрывают всю структуру собственности на землю. Я тебе их назову: 43 процента обрабатываемой земли когда-то были собственностью Сомосы. Сейчас она стала народной собственностью. Средним и бедным крестьянам принадлежат 34 процента, 23 процентами земли владеют богачи. Последних меньше, чем пальцев на руках. Некоторые из них только на снимках видели свои банановые плантации.

Сегодняшние хозяева, подобные Педро, по-настоящему любят землю. Они чувствуют ее душу, разговаривают с нею, отдают ей свою жизнь.

Каким будет наш разговор с Педро лет через восемь? Поймет ли он истинную радость того, к чему сегодня призывает его революция?

— До свидания, Педро.

Он задумчиво пересыпал из ладони в ладонь горстку земли и молчал.

Его боль напомнила мне об одной встрече с крестьянином из нашего края. Марином его звали. Встретился я с ним на пшеничном поле, и он поделился своей болью: «Здесь был и мой клочок земли. И груша стояла вон там. Плоды у нее были мелкие, но сладкие и очень душистые».

Как сейчас, вижу его побелевшие обвислые брови, его слезящиеся глаза, уставшие от многолетнего труда. Так бывает с пожилыми — и скорбь, и радость вызывают слезы.

«Когда создавали кооператив, — продолжал рассказывать мне Марин, — председателем избрали моего брата. Плохо мне было, болел за землю, но, чтобы не позорить брата, записался в кооператив. Работал, как и раньше, с утра до вечера. На следующий год избрали меня бригадиром. Я ведь неграмотный, говорю я им, а они настаивают: неграмотный, зато трудолюбивый и честный, земля это любит. Такие хозяева нужны земле. Если бы сказали, что люди так хотят, так бы не радовался, как тому, что земля меня хочет. Знаю, земля не каждого любит. А там, рядом с делянкой брата, была земля попа. Набожный был человек, а земля его не любила. Если засеет пшеницей, так сорняки ее задушат. Если засеет кукурузой, так съест ее пырей. И земля выбирает себе товарищей. Но не о том мой рассказ, а о груше. Каждый вечер бригадиры собирались в правлении и отчитывались. Брат отдавал новые распоряжения. В тот вечер я докладывал, что мы сделали за день, а брат вдруг и говорит: «Пошли завтра кого-нибудь, пусть срубят грушу». «Что? — вскочил я. — Только посмей тронуть дерево, кровь прольется!»

Спокойным человеком был брат. На удар ударом никогда не отвечал. Я понял, что и ему трудно. И мне стало плохо. Но легко ли расстаться с тем, что выросло в твоем сердце? Груши были мелкие, с черными точечками, но ничего слаще не найдешь на всей земле. Ночью мне снились и нива, и груша, и брат, сердито смотревший на меня. До этого случая мы друг другу грубого слова не сказали… До утра я не мог выдержать и поделился своей болью с женой.

«И как тебе не стыдно! — закричала на меня жена. — Ты землю отдал, чтобы не позорить брата, а сейчас из-за одной груши скандал устраиваешь! Бери топор, иди и сам ее сруби! А уж раз она тебе дорога, выкопай ее отростки и посади в саду за домом».

Жена нашла выход. Взвалил я на плечи кирку, топор и пошел. Выкопал с корнями молодые побеги и решил возвращаться. В это время увидел сельского сторожа, одногодки мы, и попросил его срубить дерево. Когда он срубил грушу, я не выдержал и заплакал. В тот нее вечер сторож все рассказал брату.

Осенью погибло много деревьев. Новые заботы и радости тревожили мое сердце, и я забыл о груше. Спустя лет пять заболел мой брат и начал чахнуть. Врачи сказали, что он уже не жилец на этом свете. Пошел я попрощаться с ним. Брат попросил остаться только наших сыновей. Их было у нас по два. Он так сильно ослаб, что едва мог поднять голову и шепотом в присутствии детей попросил у меня прощения за срубленную грушу.

«Она мешала новому, брат», — сказал он и замолк. В его глазах блеснули слезы. Я наклонился, вытер их и поцеловал ему руку. Она горела, как солнце в петров день. — Марин надолго замолчал, не отводя взгляда от того места, где когда-то росла груша. Сделал несколько шагов и тихо, словно боясь разбудить тишину над почерневшим полем, сказал мне: — С тех пор всегда, когда косим здесь, думаю о брате…»

— До свидания, Педро, — снова сказал я.

Он подал мне руку:

— Приезжайте еще. Всегда найдете меня здесь, на этой земле.

Понимаешь, какой человек Педро? Хочу забыть его и Марина, а не могу. Наверное, таких людей трудно забыть.

А когда поедешь в село, не забудь полить молодые деревца. Подвяжи их к колышкам, чтобы не согнулись. Дерево хорошее, когда оно стройное.