«Когда ж это я давал ей деньги?» — подумал Сварог. И понял вдруг.

– Готов спорить, если мы вдруг вернемся, дома уже не найдем на этом месте? — спросил он, стараясь говорить спокойно, хотя спокойствием и не пахло. На лбу выступили капельки пота. В висках стучало.

Старуха медленно кивнула. Глаза у нее были зеленые. Цвета весенней яркой листвы. Сварог ощутил не страх, а легкое стеснение, не представляя, что еще сказать и как держаться. Он торопливо поклонился, вышел и в два прыжка сбежал по ступенькам, услышав настигший его, словно бы ставший бесплотным и удивительно напоминавший шум крон под ветерком молодой девичий голос:

– Не все, что в лесу, нравится лесу...

И окружающий хижину лес согласно закивал ветвями, словно накатился и ушел прочь внезапный порыв ветра.

Кони уже были выведены из конюшни. С копыт сняли тряпки — чтоб не помешали, окажись Арталетта проворней, чем ожидается.

Он прыгнул в седло, крутнул плеткой в воздухе, давая сигнал выезжать со двора. Небо из неуловимо-серого становилось неуловимо-синим, мир словно рождался заново, стоял тот волшебный миг рассвета, когда нет ни мрака, ни света, ни ночи, ни дня, но любоваться этой красотой было некогда. Еще и оттого, что непонятное обычным людям и неописуемое обычными словами неудобство в спине, ощущение тяжелого взгляда в затылок прямо-таки вопило: Арталетта уже в седле...

Подметив, что Шедарис с помощью довольно неуклюжих маневров остался в арьергарде, а рядом с ним держится Бони, Сварог бросил Маре повод своего заводного коня, подскакал к обоим заговорщикам и сказал:

– Значит, улучить момент, вернуться тихонько... А?

– Так ведь не нами придумано, что если прикончить такую вот вещунью... — мрачно сказал капрал. И не успел увернуться от низко склонившейся ветки. А звук этой пощечины в рассветной тишине показался неожиданно громким.

Бони решительно кивнул:

– Меня старики учили, как делать...

– Соколик ты мой, а про Лесную Деву тебе твои старики ничего не говорили? — спросил Сварог. — Ну-ка, рысью марш, герои!

Очевидно, его бравые подчиненные только после этих слов что-то поняли. У обоих на лицах появилось глуповато-виноватое выражение. Шедарис оторопело потер щеку, покрасневшую после приветствия веткой, открыл рот что-то сказать, но ничего не сказал и пришпорил коня.

Вскоре впереди открылась большая ложбина. По ее дну струился быстрый ручей, а подъем и спуск оказались довольно крутыми, коням поневоле пришлось перейти на шаг. Сам Сварог именно здесь и устроил бы засаду. Стороной не объедешь — чащоба. Он пропустил всех вперед, огляделся. Никто, конечно, не увидел того, что открылось ему — а он видел словно бы черные клочья дыма, все еще реявшие меж желтыми стволами сосен на фоне росной паутины, над изящными листьями папоротника. Здесь их поджидало Зло, ушедшее с рассветом.

Не следовало терять времени, однако он все же спрыгнул с коня, сделал несколько кругов, пригибаясь к самой земле, словно пес, ищущий след. И в одном месте, где не росла трава, отыскал-таки на влажной песчаной почве смазанный четырехпалый след, напоминавший птичий, только огромный. И сразу вспомнил Ямурлак, мертвого верхового ящера с нелепо задранной четырехпалой лапой — похожа... Открытие оказалось бесполезным — все равно никто, даже Гаудин и домовой Карах, не знали, что это за твари, откуда берутся, зачем приходят и куда уходят потом...

Стоя рядом с камнем, он напряг слух. Сквозь ставший оглушительным птичий гомон где-то далеко, на пределе восприятия, пробивался глухой ритмичный перестук копыт — кони шли полным карьером. Выходит, далеко не всякому рассвет — помеха. Впрочем, и мы не лыком шиты. Губы Сварога превратились в тонкую бескровную ниточку. В глазах не осталось ничего, кроме холодной ненависти, именно холодной, питаемой рассудком, а не чувствами.

Он вскочил в седло. Достал кожаный мешочек и покопался в нем двумя пальцами. Наследство бабки-гусятницы оказалось не столь уж и большим — колдуны передают свои знания всерьез только лежа при смерти, а если сложится иначе, тебе достанется пара подручных мелочей... Очень полезных, правда, в дороге. Там лежал маленький клубок желтых ниток, две красные ленты, одна синяя, большой моток бечевки и грубо вырезанный из черного камлота силуэт — так рисуют дети, то ли собака, то ли волк, ясно лишь, что это не корова и не крокодил. К камлоту был плотно приметан белыми нитками волчий зуб. На ощупь камлот был чуть тепловатым. Словно под каменной оболочкой теплилась искорка жизни.

Ленты не годились — Сварог не нашел бы в душе сил ни поджечь этот лес, ни затопить его водой. Он взял за хвост волка, швырнул через правое плечо левой рукой. Что бы там ни завладело Арталеттой и ее людьми, под ними самые обычные кони, все прекрасно получится...

Он негромко произнес, как учила старуха:

– Дует ветер от Камня Блуйгне, от Крепости Королей, несет ветер жизнь неживому, острые зубья к зубу, пламя глаз и шерсть черного цвета, цвета смерти и печали, чтоб сверкнули клыки, как семью семь печалей, и вонзились, как тридцать три тоски, чтобы сверкнули глаза, как семью семь невзгод...

И подхлестнул коня. Конь прижал уши, испуганно всхрапнул и отчаянными скачками взобрался на песчаный склон. Сварог оглянулся и успел еще увидеть, как из папоротника беззвучно поднимается черная лоснящаяся спина громадного волка. И подумал, что заклятье, должно быть, ужасно древнее, сочинено в забытые эпохи, когда цветом смерти и печалей не считался еще белый...

Ветер запел в ушах. Песок брызнул из под копыт. В глазах зарябило от несущихся навстречу, перечеркивающих небо ветвей. В заросли шарахнулся какой-то зверек, до этого с любопытством обнюхивающий следы только что прошедших лошадей. И было неясно, испугался ли он мчащегося всадника или звериное чутье подсказало ему, что в лесу объявился некто, неизмеримо сильнее любой обычной твари.

Кавалькаду Сварог догнал быстро. Все внимательно слушали Делию, а она рассказывала:

– ...и когда королю предсказали, что он будет поражен на балу ударом в сердце, сам он лишь посмеялся, потому что был совершенно бесстрашным человеком. Но начальник тайной полиции обязан относиться серьезно решительно ко всему, когда речь заходит о жизни монарха. Начался бал, где ликторов в маскарадных костюмах было едва ли не больше, чем гостей. Короля опекали искусно и неустанно, не отступая ни на шаг, отчего то и дело происходили разные мелкие недоразумения. Бал близился к концу, а злоумышленник все не появлялся. И тут вошел курьер с письмом. Любимый и единственный сын короля погиб на попавшем в шторм корабле. Король рухнул как подкошенный и в ту же ночь скончался...

– Это сказка? — спросил Сварог, просто чтобы что-то сказать. Сам же мучительно прислушивался к окружающему, однако подозрительных звуков не было. Даже кони ничего не чуяли. Даже Мара.

– Это правда, — ответила Делия. — По крайней мере, именно так хронист описывает конец династии демурских Рогесов...

На некоторое время повисла гнетущая пауза. Только сухие ветки негромко хрустели под копытами и где-то в отдалении чирикала неведомая пичужка — не грустно и не весело, как будто выполняла будничную работу.

Сварог чувствовал себя очень неспокойно, все чувствовали себя очень неспокойно. И Сварог был бы благодарен тому, кто заговорит о чем угодно, лишь бы не об оставленных за спиной и ждущих впереди опасностях.

Потом Шедарис — очевидно, его не оставляли мысли об услышанном пророчестве — вспомнил про одного своего дружка из Вольных Топоров, которому было предсказано, что смерть он примет от кошки. К пророчеству дружок отнесся с величайшей серьезностью, ни за что не останавливался в доме, где были кошки, более того, со временем пошел дальше, стараясь прикончить любую мурлыку, имевшую несчастье попасться ему на глаза, за что в конце концов заработал среди своих прозвище Кошкодав. Несмотря на все предосторожности. Кошкодаву все же случилось раньше срока отбыть из нашего мира, когда во время пустячной стычки в крошечном городишке на голову ему рухнула тяжеленная вывеска трактира «Синяя кошка»...