— Мне не страшно.

— Ты медленно обошла вокруг меня, словно я монстр, от которого надо сбежать.

— Прости…

— Я не обижаюсь. Даже полегчало, что ты остерегаешься таких людей, как я.

Он съел еще одну ложку.

— Не уверена, хвалишь ты меня или оскорбляешь, — ответила я, не спеша располагаясь напротив него.

— То и другое. Ничего из этого. Я тоже не уверен, — заключил он, продолжая есть.

Я сидела молча, пока он не закончил. Он глубоко вздохнул и сказал:

— Не знаю, как объяснить... Я рассказал только Альфреду, и он не требовал больших доказательств.

— Позор ему.

А мне доказательства нужны, и побольше.

— Мой дедушка из тех, кто любит научную фантастику и ужасы. А я? Я непробиваемый романтик. Можешь просто сказать, что ты когда-то был Ромео Монтекки, тем самым Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты», и тогда получишь от меня «о, это так похоже на правду».

— Я не был Ромео Монтекки, тем Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты». Уильям позволил себе лишнего в нашей истории. Как и Артур Брук, а еще раньше них обоих — Мазуччо Салернитанец. В 1378 году я был Ромео Монтеччи из Вероны, а Джульетта на самом деле не Джульетта, а Джулет Капулети. Мы не поженились, но дали клятву. Я пытался сбежать в Египет, но мне сказали, что Джулет хотела меня видеть в церкви, где мы поклялись друг другу. Но там меня ждала только смерть от ножа. Джулет не покончила с собой, а умерла от сердечного приступа, когда пришла в церковь предупредить меня, что это ловушка. И не было никакой Розалины, я никогда не пойму, зачем Уильям добавил ее». (Прим. пер.: — По сюжету, сначала Ромео влюблен в Розалину, племянницу лорда Капулетти.)

Мне пришлось придержать рукой голову, потому что казалось, все вокруг завертелось. И с чего мне нужно было начать? С меньшего по значению — того, что одного из величайших писателей всех времен он назвал просто «Уильям», как будто знал его лично. Или начать с самого важного — что он только что полностью испортил для меня эту историю!

— Ты... это... что... господи, я уже не знаю, кто сошел с ума. — Я подняла руки. — Нет, это ложь. Я знаю, что я не сумасшедшая. Ты себя слышишь?

Он вздохнул и направился к раковине. Включив воду, поставил туда тарелку и потянулся за кастрюлей. Когда я собиралась встать с пола, он продолжил:

— Я не могу заставить тебя поверить. Если честно, лучше бы Альфред тебе не говорил. Думаешь, я хочу быть таким? — Он замер, крепко сжимая губку. — Знаешь, насколько больно помнить не только, как ты сам умер, но и как умерла твоя любимая?

Я не ответила, а он стал чистить тарелку с большей силой.

— Девятьсот девяносто девять — вот сколько раз я ощущал, как умираю, и видел, как умирает она. Порой я не могу дышать, не могу есть, я боюсь, что если закрою глаза, снова провалюсь в воспоминание и буду беспомощно смотреть, как все рушится! Я устал! Я устал так жить! Лучше бы я был сумасшедшим, клянусь, потому что, по крайней мере, нашлись бы какие-то лекарства, чтобы избавить меня от этих мук! А вместо этого я пью кофе, чтобы не заснуть ночью! Я любил ее ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ РАЗ, но вело все только к нашей смерти. Так что к черту это! К черту любовь. К черту роман! Не хочу! Я умру в одиночестве в лесах, прежде чем снова возьмусь за это!

Тарелка разбилась, когда он швырнул ее в раковину. Он схватился за край стола и опустил голову. Я медленно подошла и положила ладони поверх его рук.

— Я верю тебе, это... печально, — прошептала я.

Он посмотрел на меня.

— Это больше, чем просто печально, это кошмар. Я не знаю, за что нас так наказывают…

Он снова схватился за голову.

— Еще одно... воспоминание? — спросила я, быстро прижимаясь к нему.

— Я пойду прилягу, — прошептал он и отодвинулся от меня.

Я смотрела, как он шел к лестнице, сломленный, измученный, абсолютно несчастный. Каждый шаг давался ему с трудом, словно вся тяжесть мира пыталась повалить его. Когда он ушел, я повернулась к разбитой тарелке.

— Говорила же, что он романтик, — прошептала я, осторожно собирая осколки. Девятьсот девяносто девять раз он любил ту же женщину, единственную в мире, предназначенную для него. Печально не то, что они умирали. Печально то, что он не замечает, что она любила его в ответ, все девятьсот девяносто девять раз она любила его, даже зная, что это погубит обоих, а теперь он решил отвергнуть ее. Вот что печально.

Может, они снова встретятся?

Постой, ты, правда, искренне в это веришь?

— Черт. — Я посмотрела вниз и увидела, что порезала палец о разбитую тарелку. Положив палец в рот, я быстро выбросила осколки в мусор и все убрала.

Не важно, верила ли я в это. Он верил, и потому так страдал.