Кэрри
— Ты ей нравишься, — говорю Риверу, когда он подъезжает к моему дому и глушит двигатель.
— Кому? — Не дожидаясь моего ответа, он вылезает из грузовика.
Я выбираюсь со своей стороны и встречаю его у кузова, который он открывает, чтобы вытащить мою елку и украшения.
Я приобрела несколько очень милых елочных украшений по отличной цене. Только не из стекла. Но все равно очень милых. И набор рождественских гирлянд со скидкой.
— Мэйси, — говорю я. Имя слегка застревает в горле. Не знаю, почему.
Не потому что Ривер мне интересен. Конечно, я считаю Ривера красивым. Его тело запредельно, как и другие его части. Но в этом смысле он меня не интересует. У меня вообще нет никакого интереса к мужчинам. Я сосредоточена на ребенке и Бадди и создании для нас прекрасного дома и жизни. Ривер — просто друг. Если его вообще можно отнести к подобной категории. Полагаю, если его спросить, он скажет, что мы не друзья.
А Мэйси была не самой дружелюбной из девушек. Но, возможно, причина в том, что, увидев меня с Ривером, она неправильно все поняла. Наверное, немного приревновала. А Ривер не самый дружелюбный из парней. Они бы идеально подошли друг другу.
— Она меня не знает, — ворчит он, вытаскивая ель из кузова грузовика и закидывая его на свое массивное плечо.
Хватаю подставку и коробку с украшениями и быстро иду за ним к входной двери.
— Я не имею в виду, что ей нравится твой характер, — говорю, балансируя с коробкой в руке, удерживая подставку и доставая ключи из сумочки. Справляюсь кое-как и, отперев входную дверь, толкаю ее. Тут же появляется Бадди, прыгая от возбуждения, как всегда, когда я возвращаюсь домой. — Привет, Бадди. Через минуту у нас начнется суета, так что поосторожнее, пока Ривер устанавливает елку, — говорю я Бадди, пока Ривер заносит дерево через дверь в гостиную.
— Ты же понимаешь, что этот пес ни хера не понял из того, что ты только что сказала.
Он назвал Бадди псом. Определенный прогресс после «шавки».
Я следую за Ривером, ставлю коробку и подставку на пол. Опускаюсь на колени, а Бадди взбирается на меня и начинает лизать лицо.
— Нет, понял... ведь так, красавчик? — Я почесываю Бадди за ушками, зная, как ему это нравится.
Ривер прислоняет дерево к стене и смотрит на нас с Бадди. Он качает головой.
— Что?
— Охрененно странная, — говорит он.
— Ворчливый Гринч, — отвечаю я.
В его глазах вспыхивает веселье.
Мне очень нравится обмениваться с ним колкостями. Понятия не имею, что это говорит о наших отношениях. Не то чтобы у нас они были. Честно говоря, я не совсем понимаю, кто мы друг другу.
Потом вспоминаю, что говорила о Мэйси.
— Ах, да, как я и говорила. — Я опускаю Бадди на пол и встаю. — Мэйси… я не имела в виду, что ей нравится твой характер. Я имела в виду, что ей нравится это. — Машу рукой вверх и вниз, указывая на его тело и лицо.
— Ого, Рыжая. Оскорбление и комплимент одновременно. Я впечатлен. А ты видишь, что елка оказалась охереть какой большой для этой гостиной?
Я останавливаюсь и смотрю на прислоненное к стене дерево. Верхушка согнулась под потолком. Хм... теперь, когда оно здесь, выглядит довольно большим. Возможно, я немного увлеклась, когда выбирала. Может, переоценила высоту потолка.
— Да, — Яя вздыхаю. — Но это всего на несколько недель.
— Конечно, несколько недель, когда ты не сможешь сидеть в гостиной, потому что твоя охеренно большая рождественская елка ее захватит.
— Не драматизируй. Я могу обрезать верхушку, чтобы она не сгибалась под потолком.
Он издает смешок.
— Верхушка — не проблема, Рыжая. Проблема возникнет, когда я срежу с дерева веревку, и оно раскинется по гостиной.
«Ох».
— Серьезно?
— Да. Серьезно.
Я смотрю на елку, перемотанную веревкой и стянутую сеткой.
«Видимо, он прав».
— Блин, — бормочу я.
— Думаю, ты имеешь в виду, «бл*дь».
— Нет, я определенно имела в виду «блин». — Прижав палец к губам, размышляю. Но ничего не приходит на ум. — Как думаешь, что мне делать?
— Откуда, мать твою, мне знать?
— Но ведь у тебя раньше были рождественские елки.
Он замолкает и смотрит на меня.
— Почему у тебя никогда раньше не было елки, если ты любишь Рождество так, как говоришь?
«Ах».
— Ну… я не говорила, что у меня ее никогда не было. Просто я... — прикусываю губу, — никогда раньше не принимала участия в покупке или установке.
Он долго смотрит на меня. Я переплетаю пальцы, складывая руки перед собой.
— Обрезать. Или выбросить.
— Я не собираюсь ее выбрасывать! — в ужасе говорю я.
— Тогда, судя по всему, ты ее обрежешь.
— Ага, — я вздыхаю.
— Хочешь, я перережу веревку? — спрашивает он. — Посмотрим, с чем придется иметь дело.
— Наверное, так будет лучше. Если это сделаю я, то могу остаться погребенной под ним.
Он смотрит на меня, потом на дерево.
— Точно. Передай мне подставку.
Я протягиваю ее ему и наблюдаю, как Ривер вставляет основание дерева в подставку, закрепляя его. Затем отодвигает кофейный столик, так что он упирается в диван, отчего Бадди, который в данный момент находится на диване, оказывается в ловушке.
Я подхожу к Бадди и беру его на руки, чтобы он не мешался.
Ривер достает из кармана джинсов швейцарский армейский нож. Щелкает кнопкой и начинает резать веревку.
Я отступаю назад, когда ветви распрямляются, потому что… адские колокола. Елка огромная. Она закрывает половину дивана и журнального столика. Нависает над телевизором. Занимает практически половину комнаты.
«Вот… блин».
— Что ж… это… — Я беспомощно жестикулирую.
— Слова, которые ты подыскиваешь, — охеренно нелепо. На самом деле, она напоминает мне тебя.
— Нелепостью? — Я хмурюсь.
— Напористостью и надоедливостью. — Ривер бросает на меня взгляд.
Все еще хмурясь, прижимаю Бадди к груди.
— Я не напористая и не надоедливая. — Я наименее настырная из всех, кого знаю.
— «Ты нравишься Мэйси», — он снова плохо передразнивает мой голос.
— Ты понимаешь, что я говорю совсем не так?
— Плаксиво и раздражающе?
— Да.
— Это ты так думаешь, Рыжая.
— Придурок. И я просто хотела сказать, что ты нравишься Мэйси. Знаешь, пытаюсь быть милой. Тебе стоит как-нибудь попробовать.
— Новость дня: я не милый. И не хочу быть милым. Некоторым нравится быть мудаками. Я один из них.
— По-моему, кто-то слишком много отпирается от очевидного. — Постукиваю указательным пальцем по подбородку. — Ты милый, Ривер. Смирись с этим.
Он складывает нож и убирает его обратно в карман.
— Ладно, объясни, какой я милый.
Я немного запинаюсь.
— Ну… иногда ты бываешь добр ко мне.
— Нет. Иногда я терплю тебя.
Я смеюсь.
— Ты повез меня за елкой. Это было очень мило.
— Нет, не было. Я все равно туда собирался. Просто взял тебя с собой, потому что ты беременна, и независимо от того, мудак я или нет, моя бабушка поднимется из могилы, придет и надерет мне задницу за то, что я оставил беременную женщину тащить рождественскую елку.
— Вполне справедливо. И… я сочувствую по поводу твоей бабушки.
— Она была стара. — Он пожимает плечами. — И это случилось много лет назад.
— Мне все равно жаль.
Хочу спросить о его маме, но не знаю, как. Поэтому возвращаюсь к нашему разговору.
— В магазине ты был добр к Элли.
— Я был почтителен. Меня учили уважать старших.
Его бабушка.
— Уважение. Ясно. — Я киваю. — Ты был мил с Мэйси... ну, после моей подсказки.
— Подсказки? Больше похоже на принуждение. И если ты считаешь, что это я вел себя хорошо, то тебе нужно проверить голову.
Я широко улыбаюсь.
— Может, и нужно.
— Тут нет других вариантов. А теперь, может, хватит страдать херней? Мы попусту тратим время, и это меня раздражает.
— Тебе куда нужно?
— Нет.
Я наклоняю голову в сторону, мне приходит мысль.
— Чем ты зарабатываешь на жизнь?
— То тем, то сем.
— Звучит неопределенно.
— Так и есть.
— Я работаю в закусочной.
Он смотрит на меня так, будто я распушилась, как рождественская елка.
— Э-э, я знаю. Потому что ты уже, бл*дь, мне говорила.
— Я официантка.
— Ого. Да что ты? Я потрясен.
— Я могла бы работать поваром, — говорю я ему.
— Нет, не могла, потому что повар — Гай, и он все еще там работает. Кроме повара и официантки, в закусочной нет другой работы. Итак, давай перейдем к сути нашего разговора.
— Ну, — я пожимаю плечами, — я просто подумала, если расскажу тебе о своей работе, ты, возможно, расскажешь мне о своей.
— Ты ошиблась.
— Почему?
— Потому что это не твое дело.
— Ты грубишь, Ривер.
— Если верить тебе, раньше я был милым.
— Да, был. А теперь грубишь.
— Я грубый. Злой. И мудак.
— С этим я спорить не буду.
— Хорошо. Так что прекращай спорить немедленно и тащи, бл*дь, садовые ножницы, чтобы я мог подстричь твое чертово дерево.
— Откуда ты знаешь, что у меня есть садовые ножницы?
— Потому что видел тебя в саду, когда ты подстригала свои кусты.
Из меня вырывается смешок.
— Ты ведь понимаешь, как это прозвучало?
Он бросает на меня невинный взгляд.
— Понятия не имею, о чем ты.
— Конечно, не имеешь. — Я закатываю глаза. — А ты понимаешь, что, предлагая подстричь мое дерево…
Я фыркаю, а потом зажимаю рот рукой, и он смеется.
— У тебя грязные мысли, Рыжая. — Он медленно качает головой, выдерживая мой взгляд. — И ты только что фыркнула?
— Ты тоже засмеялся.
— Но я не фыркал. — Его глаза темнеют от какого-то непонятного чувства. — И я никогда не утверждал, что мои мысли чистые.
«Ох… адские колокола и рождественские бубенцы».
Что-то сжимается у меня в животе, вызывая между ног боль. Стиснув бедра, прикусываю щеку изнутри.
— Ты снова милый, — говорю я уже тише.
— Нет. Я предлагаю подрезать дерево, потому что ты вдвое меньше него и беременна; следовательно, ты не будешь лазить по лестницам.
Я делаю глубокий вдох.
— Да, ты прав. Это не мило. Это называется быть добрым и заботливым.
— Твою ж мать, — стонет он.
— А я, между прочим, не такая и маленькая.
Его брови вопросительно поднимаются.
— Ты можешь достать до верхушки дерева?
— Ну... нет.
— Неси еб*ные ножницы, Рыжая.
«Ох».
— Ладно.
Я иду за садовыми ножницами, достаю их из шкафчика под раковиной, где держу садовый инвентарь, и отдаю их Риверу.