Профессор говорил о том, что за короткое время он как-то быстро сроднился с нашим коллективом. Весь персонал госпиталя показал горячую заинтересованность в хорошей организации помощи раненым. Ему, как старому профессору, военно-полевому хирургу и топографу-анатому, отрадно было смотреть, как наши хирурги работают, как бережно они относятся к поврежденным тканям, как соблюдают те основы, которые он много лет разрабатывает в Военно-медицинской академии. Профессор специально обучал врачей, как надо обращаться с живыми тканями, с сокращающимися под ножом хирурга мышцами, с брызжущими кровью сосудами, и убедился на практике, что его труд не пропал даром, он побуждает врачей к размышлению и дифференцированной хирургической работе. Генерал-лейтенант медицинской службы профессор В. Н. Шевкуненко поблагодарил всех за теплый прием и внимание, пожелал больших успехов в нашем труде и высказал надежду, что после советов специалистов ГВСУ мы будем еще лучше работать на благо здоровья защитников Родины.

Эти проникновенные слова маститого хирурга-ученого, одного из соратников Н. Н. Бурденко, теперь перекликаются для меня с тем, что писал генерал-полковник медицинской службы Е. И. Смирнов: «Посещения Николаем Ниловичем и его заместителями медицинских учреждений, ознакомление с организацией лечения в них оставляли след в работе медицинского персонала, имели для него большое познавательное значение, а выступления на армейских и фронтовых конференциях хирургов, а также на пленумах Ученого медицинского совета при начальнике ГВСУ превращались в школу повышения хирургических знаний и воспитания подвижничества в работе и мужества в поведении, столь необходимых в условиях боевой деятельности войск»[6].

Разумеется, мы тогда не предавались столь глубокому анализу рабочих поездок на разные фронты известнейших деятелей советской военной медицины, но ее патриотическая суть и высокая практическая эффективность были для нас очевидны. Эти маститые хирурги обучали нас, как надо спасать раненых. Испытывая каждый раз чувство признательности и благодарности за это нашим высоким друзьям и наставникам, мы долго не имели возможности выразить его практически. Во время пребывания Виктора Николаевича Шевкуненко такая возможность вдруг появилась, и мы немедля реализовали ее, пусть несколько неуклюже, зато от души.

Дело в том, что генерал прибыл к нам, говоря мягко, в весьма незаслуженном обмундировании. Шинель его носила явные следы пребывания на передней линии, у костров. В неважном состоянии были сапоги, что встревожило нас прежде всего как врачей, заботящихся о здоровье человека на восьмом десятке лет, да еще в весеннюю непогоду. Судя по всему, старому ученому было не до себя, не до своего внешнего облика. Тем более, что он был одинок, супруга его трагически погибла, и скорбь о ней читалась в его умных глазах.

Словом, обговорили все с моим замполитом и некоторыми коллегами-хирургами, получили «добро» во фронтовом военно-санитарном управлении, установили контакт с вещевиками на самом их высшем уровне, и машина закрутилась. Меньше чем через неделю пребывания у нас, когда генерал подошел к вешалке, собираясь отбывать, обнаружилось вдруг, что шинели его нет, сапог тоже. То есть они были, но явно не его, совсем новые, хотя, как выяснилось тут же, подогнанные под его размер тютелька в тютельку. Я начал было объяснять, что к чему, в тонах возможно более деликатных, почему-то с виноватой улыбкой. Но Виктор Николаевич был обижен, крайне расстроен. Тогда я выложил ему прямо все, как есть, и протянул накладные на его имя с печатями, одну — на шинель, одну — на сапоги, отчего он несколько успокоился. Потом расписался там и тут, вздохнул и, облачившись как должно, даже пошутил:

— Ну вот, наконец-то, я с вашего благословения, стал почти что настоящим генералом…

Подробности всего этого мигом облетели весь госпиталь. А затем сказание о том, как в этом распрекрасном госпитале разодели по-генеральски самого знаменитого из старых докторов, мудрого и доброго, но не заботящегося о себе, стало одной из жемчужин госпитального фольклора, доставляя радость людям.

Позвонили с фронтового эвакопункта:

— На Калининский фронт по приказу Главного военно-санитарного управления прибывает бригада хирургов во главе с профессором Юдиным. Она будет базироваться в вашем госпитале. Подготовьтесь к приему.

— Разрешите вопрос?

— Слушаю.

— На какой срок направлена бригада?

— Два месяца, круглых два месяца будет работать у вас!

Эта приятная новость окрылила меня. И рад я был прежде всего тому, говоря начистоту, что это означало реальное подкрепление нашим хирургическим силам, работавшим на пределе… И тут же подумал о человеке, возглавляющем бригаду, «том самом Юдине, который всегда ведет битву за жизнь», и обрадовался еще больше: какие блистательные уроки получим, какой огромный опыт приобретем!..

Для того чтобы стали понятными мои тогдашние эмоции, следует хотя бы немного рассказать о профессоре С. С. Юдине.

Сергей Сергеевич рано обрел свое призвание. Еще юношей в двадцатые годы он учился хирургии у известного ученого И. К. Спижарного в клинике МГУ имени М. В. Ломоносова, а затем совершенствовался и начал научную деятельность под непосредственным руководством Н. Н. Бурденко. Почитая своих выдающихся наставников, он, однако, с самого начала самостоятельной работы пошел своей дорогой, скоро определившись как яркий и многогранный талант. По справедливой оценке академика Б. В. Петровского, сделанной в предисловии к книге С. С. Юдина «Размышления хирурга», подчеркнуто: «В памяти современников он остается величайшим мастером хирургии, который достиг в этой области виртуозной техники и высокой степени совершенства»[7].

С начала тридцатых годов и до конца своих дней (он умер в 1954 году) Сергей Сергеевич работал в Москве, в Институте, носящем имя прославленного русского хирурга второй половины XIX века Н. В. Склифосовского, крупнейшем лечебном и научно-исследовательском центре скорой медицинской помощи, который и по сей день ведет битву за жизнь при любых внезапных острых заболеваниях, тяжелейших травмах и ранениях. Самый характер деятельности этого уникального медицинского учреждения требует очень многого от его ведущих хирургов, тем более руководителей, в круг которых входил С. С. Юдин. Для их наиболее плодотворной деятельности нужны универсальные медицинские знания наряду с глубоким проникновением в сопредельные науки: физиологию, биологию, биохимию и др. Им требуется быстрая и гибкая работа мысли, высокоразвитая интуиция, абсолютная чуждость слепой приверженности догмам и схематизму, негаснущий пыл, дерзновенная смелость поиска и действий, неиссякаемое трудолюбие. И все это — с позиций высокого гуманизма, непоколебимой верности своему трудовому народу, советской Родине.

Юдин обладал в полной мере такими драгоценными качествами, они к тому же гармонически сочетались у него с рядом примечательных индивидуальных особенностей. Он любил и превосходно знал литературу, искусство, обладал бесспорными способностями к музыкальному исполнительскому мастерству; его перу принадлежал ряд ярких по мысли и стилю эссе философского и публицистического характера; горячий поклонник живописи, он слыл ее первоклассным знатоком и среди известнейших художников. Словом, у некоторых могло создаться впечатление, что он принадлежит к разряду легковесных натур.

Но то было совсем не так. Над многообразием его интересов и увлечений властвовал профессиональный и гражданский долг. Даже любимую музыку он сделал служанкой главного — хирургии. Страстно убежденный — а он вообще во всех делах был страстен, максимален, — что между наукой, под которой подразумевал прежде всего медицину, и искусством нет коренных различий, глухой стены, он стремился возвысить хирургию до степени искусства и достиг этого при хирургическом лечении многих травм и заболеваний, прославившись у нас в стране и за рубежом. Его знали как крупнейшего в мире специалиста по брюшной хирургии, всячески почитаемого за практические и исследовательские работы в этой сложной области медицины.