Тем не менее вопреки его привычкам и порожденному ими довольно ходкому до войны представлению о нем как о заядлом эгоцентрике, который никогда не сходит с облюбованного им пути, тем более в основном русле своей жизни — медицине, Сергей Сергеевич в конце июня 1941 года ограничил работу в брюшной хирургии, как бы перечеркнув разом все достигнутое им в этой трудной сфере деятельности. А взамен стал упорно совершенствоваться в совсем иной области человеческой патологии — в костно-суставных огнестрельных повреждениях и операциях на костях и суставах, что, по логике вещей, потребовало от него изрядного дополнительного напряжения сил.

Разумеется, такая звезда первой величины, как профессор С. С. Юдин, вполне могла бы и в период войны продолжать привычное вращение по своей орбите — надобность в операциях на органах брюшной полости никогда не исчезала. Но он, очевидно, знал, во-первых, что среди действующих войск наиболее распространены ранения в конечности, костно-суставные повреждения, во-вторых, что раненных в живот, требующих незамедлительной помощи, оперируют в медсанбатах, в зоне огня, куда его на постоянную работу не пустят. А если он и пробьется туда, то из-за слабого здоровья да и шестого десятка лет удержится там не очень долго…

Словом, судя по решительности, с какой профессор переключился на новую сферу хирургической деятельности, он считал, что именно в ней его знания и опыт, его редкостный хирургический дар будут наиболее полезны во время войны. Таким образом, Юдин отнюдь не изменил себе, как мнилось иным, напротив, это было красноречивым подтверждением его нерушимой верности самому себе в наиболее дорогом и важном для каждого честного человека — в непреклонной преданности своему народу, своей отчизне.

Многогранные достоинства Сергея Сергеевича позволили ему стремительно освоиться в новой для него сфере хирургического лечения и ведения борьбы за каждую жизнь. Более того, он вскоре и здесь проложил новаторскую юдинскую тропу, которая спасла многих от инвалидности, а то и преждевременной кончины. Но об этом мы впервые узнали от него самого. Как и о кое-чем другом, что он делал тогда, важном для военно-полевой медицины и благотворном для жертв борьбы за справедливое дело. Вот что, собственно, и привело профессора С. С. Юдина с его хирургической бригадой в эвакогоспиталь № 3829 Калининского фронта.

Этот высокий, худощавый человек, как бы вытянутый в струну, с целеустремленным взглядом, с длинными, сильными пальцами, выглядел именно таким, каким запомнился мне по ряду его портретов, выполненных маститыми художниками, — устремленным вперед, сильным и в то же время нервическим, с пронзительным взором за стеклами очков, со строгим выражением лица и легкой иронической улыбкой. Правда, живописцы изображали его преимущественно в предоперационной подготовке или в белом халате, а тут он был в отутюженной военной форме, и она шла ему.

Встречая гостей, я представил им нескольких военврачей, которые были в это время рядом со мной, и попросил Юдина, если это ему удобно, ознакомить в общих чертах с программой работы бригады в нашем госпитале. Он охотно согласился.

Из его сообщения следовало прежде всего, что такие бригады во главе с инспекторами-хирургами, каким он был по нынешней должности, побывают сейчас на всех фронтах. Направленные Главным военно-санитарным управлением Вооруженных Сил СССР, они должны непосредственно поработать с ведущими хирургами и старшими операционными сестрами каждой госпитальной фронтовой базы, показать им на практике в ходе обследования раненых диагностические приемы и методики хирургического лечения огнестрельных повреждений, разработанные на основе опыта войны и утвержденные главным хирургом Красной Армии Н. Н. Бурденко.

Все подумали, что речь пойдет именно о повреждениях живота, поскольку профессора Юдина знали как выдающегося мастера брюшной хирургии. Но он повел разговор об инфицированных (загрязненных микробами) ранениях и повреждениях крупных суставов и длинных трубчатых костей. Если вначале, трактуя об общих моментах, он был сдержан и нетороплив, то, перейдя к хирургическим мотивам, стал говорить горячо, акцентируя их выразительными жестами. Мы услышали впечатляющую лекцию об огнестрельных повреждениях различных органов и систем организма, о всевозможных комбинированных ранениях, об инфекциях, угрожающих жизни, и средствах предотвращения заражения крови при ранении и о другом, не менее существенном при таких ранениях. Нельзя сказать, что Юдин сплошь открывал для нас неведомое, но емкий анализ всей проблемы, сделанный им, был полезен сам по себе, и, кроме того, многое, издавна известное, приобрело в его освещении особенно выразительные черты, помогающие врачу.

Затем, вернувшись к суховатому, деловому тону, профессор ознакомил нас вкратце с режимом работы своей бригады, ее планами и подчеркнул, взглянув на меня, что многих из тех, кого он будет оперировать в госпитале, хотелось бы отправить для дальнейшего наблюдения и лечения в Москву, в Институт имени Н. В. Склифосовского. Мне оставалось ответить, что решать такие вопросы я неправомочен, но сегодня же все обговорю во фронтовом эвакопункте.

В тот же день развернулась всесторонняя подготовка к показательным операциям, которые намерена была провести бригада хирургов под руководством С. С. Юдина. Наряду с ее устройством в госпитале следовало позаботиться и о более 100 слушателях своеобразного курса хирургической практики на войне, представляющих все 55 военных госпиталей Калинина, предупредить их о днях и часах занятий, чтобы они могли заранее договориться с руководством об освобождении от работы на это время. Кроме того, с избытком хватало обыденных госпитальных хлопот. Поэтому, когда мне позвонил Юдин уже из своего госпитального кабинета, я не смог сразу ответить на его вопрос о том, когда его бригада сможет приступить к работе. Ознакомившись с нашим графиком, в котором было отведено два дня на все подготовительные мероприятия, профессор вроде бы успокоился. Но в заключение все же сказал несколько ворчливым толом:

— Вы же знаете, какие задачи на нас возложены. А времени мало, всего лишь два месяца…

Такая ворчливость была мне по душе.

На следующий день, после утреннего обхода, Юдин попросил меня с ведущим хирургом подняться для совета в операционно-перевязочный блок, где он со своей бригадой наводил привычный ему порядок и нуждался в некоторой помощи наших хозяйственников.

Объясняя свой замысел, он говорил:

— Все здесь имеет свое значение — и расположение операционных столов, и место для операционной сестры (это он особенно подчеркнул), и освещение, и пути доставки раненых в операционную, и их эвакуация в палаты, все должно быть продумано от начала до конца. Да, надо найти место для переносного рентгеновского аппарата, подвести к нему электропровод, расставить столы так, чтобы ассистенты друг другу не мешали, поскольку я работаю одновременно на трех операционных столах.

И на прощанье сказал мне:

— Не забудьте выделить место для гипсовых бинтов вблизи трех цуг-аппаратов, необходимых для нашей работы.

Признаться, я услышал впервые это название и поэтому спросил Юрия Семеновича:

— Вы видели эти аппараты?

— Конечно, можете не беспокоиться! — ответил он лихо.

Зная уже довольно неплохо нашего ведущего хирурга, я мигом безошибочно заключил, что он тоже впервые слышит об этих цуг-аппаратах. Но то было не столь важно, главное заключалось в том, что если Мироненко сказал так уверенно, значит, все будет сделано вовремя и как надо.

Ночью отправили большую партию раненых для завершения лечения в специализированных госпиталях далекого тыла. Отправка проходила нормально, без налета вражеской авиации, без неприятностей из-за ошибок в отборе раненых, никого не возвратили после проверки на вокзальном эвакопункте.

А под утро прибыл смешанный санитарный поезд, формировавшийся в действующих частях. Значительную часть тяжело раненных в бедро и суставы, находившихся в поезде, направили к нам, в эвакогоспиталь № 3829.