Глава 12

Самсон стоит, опершись на столик в гостевой ванной, и прижимает к носу полотенце, чтобы остановить кровотечение. Я сижу на грелке в пустой ванне. Дверь в ванную комнату слегка приоткрыта, и нам слышно все, о чем говорят отец с Аланой, хотя они сейчас в дальнем конце коридора.

— Он нас засудит, — говорит отец.

Самсон тихо посмеивается.

— Я не буду подавать на него в суд, — шепотом говорит он.

— Он не будет подавать на нас в суд, — возражает Алана.

— Откуда тебе знать. Мы едва его знаем, а я сломал ему нос, — говорит отец.

Самсон смотрит на меня.

— Нос не сломан. Он ударил не так сильно.

Я смеюсь.

— Ничего не понимаю, — доносится голос Аланы. — Зачем ты его ударил?

— Они были в уличной душевой. Я подумал, что он…

— Мы вас слышим, — кричу я. Не хочу, чтобы он заканчивал эту фразу. Ситуация и так слишком неловкая.

Отец подходит к ванной и распахивает дверь.

— Ты пьешь противозачаточные?

О господи.

Алана пытается вывести его из ванной.

— Не в присутствии мальчика, Брайан.

Самсон убирает полотенце от лица и смотрит на меня, прищурившись.

— Мальчика? — шепотом переспрашивает он.

Во всяком случае, он относится к ситуации с юмором.

— Наверное, тебе лучше уйти, — предлагаю я. — Становится слишком неловко.

Самсон кивает, но отец снова загораживает выход из ванной.

— Я не утверждаю, что тебе нельзя заниматься сексом. Ты почти взрослая. Я лишь хочу, чтобы ты соблюдала меры предосторожности.

— Я уже взрослая. Нет тут никакого «почти», — возражаю я.

Самсон стоит рядом с моим отцом, но тот, разговаривая со мной, преградил весь дверной проем. Он не замечает, как парень пытается протиснуться мимо него и уйти.

— Это единственный выход, — говорит Самсон отцу, указывает ему через плечо. — Выпустите меня, пожалуйста.

Отец понимает, что преградил путь, и отходит в сторону.

— Извини, что разбил нос.

Самсон кивает и уходит. Мне бы тоже очень хотелось сбежать, но уверена, что в ноге еще остались жгутики, поэтому двигаться очень больно.

Отец вновь сосредотачивает внимание на мне.

— Алана может отвести тебя к врачу, чтобы тебе выписали таблетки, если ты их еще не принимаешь.

— Мы не… мы с Самсоном не… забудь. — Я отталкиваюсь от дна ванны и встаю. — Разговор очень напряженный, а у меня так болит бедро, что кажется, будто оно сейчас отвалится. Мы можем поговорить об этом позже?

Оба кивают, но отец идет за мной следом.

— Спроси Сару. Мы открыто обсуждаем такие вопросы, если тебе захочется их обсудить.

— Это я уже поняла. Спасибо, — отвечаю я и спешу наверх в свою комнату.

Ух ты. Вот, значит, каково иметь участливых родителей? Не уверена, что мне это по нраву.

Я иду прямиком к окну спальни и смотрю, как Самсон заходит в свой дом. Включает свет на кухне, упирается локтями в кухонный стол, затем наклоняется и прижимается лбом к гранитной столешнице. Сжимает шею с затылка обеими руками.

Не знаю, что и думать. Это значит, что он жалеет о случившемся? Или просто его переполняют эмоции оттого, что его дважды ударили, а он не дал сдачи? Его реакция вызывает во мне череду вопросов, на которые он вряд ли даст мне ответы. Он как сейф, и мне бы очень хотелось иметь ключ.

Или взрывчатку.

Мне хочется найти повод, чтобы пойти к нему и посмотреть на него поближе, чтобы понять, что именно так сильно его беспокоит. Мне нужно знать, не стало ли причиной то, что он чуть было меня не поцеловал.

Попытается ли он сделать это снова, если я дам ему такую возможность?

И мне хочется ее дать. Я хочу этот поцелуй почти так же сильно, как не хочу, чтобы он состоялся.

У меня осталась его карта памяти. Можно вернуть ее ему. Хотя я еще не посмотрела фотографии. А мне очень хочется сперва их увидеть.

В спальне Сары есть компьютер, и, достав карту из рюкзака, я иду в ее комнату.

Несколько минут жду, пока загрузятся снимки. Их много. На первых загрузившихся фотографиях запечатлена природа. Все то, что он, по его словам, и фотографирует. Бесчисленные рассветы и закаты. Снимки пейзажа. Фотографии не всегда приятные. Они успокаивающе печальные. На большинстве снимков фокус наведен на случайные объекты вроде мусора, плавающего на поверхности воды, или выброшенной на берег водоросли.

Любопытно. Он будто бы специально делает акцент на самых печальных объектах пейзажа, попавших в объектив, но картинка все равно остается целостной и прекрасной.

Фотографии, на которых он запечатлел меня, начинают загружаться. Их больше, чем я думала, и он явно начал фотографировать меня еще до того, как я вышла на переднюю палубу парома.

На большинстве кадров я в одиночестве наблюдаю закат с боковой палубы парома. На всех снимках он сосредоточил фокус камеры на мне. Больше ни на чем. И судя по другим его фотографиям, видимо, это означает, что он счел меня самым печальным элементом кадра.

Один снимок производит на меня особенное впечатление. Камера приближена и сфокусирована на маленькой дырочке на спине моего платья, о существовании которой я даже не знала. Но даже с таким печальным центральным объектом в виде моего платья, кадр все равно потрясающий. Мое лицо вне фокуса, и будь на фотографии кто-то другой, я бы сказала, что это прекрасное произведение искусства.

Но я испытываю одно лишь смущение оттого, что он так пристально рассматривал меня, когда я еще не успела его заметить.

Я просматриваю все фотографии со мной и замечаю, что нет ни одного снимка, на котором я ем хлеб. Задумываюсь, почему он не стал это фотографировать.

Это многое говорит о нем. Я жалею, что так отреагировала, когда он в тот день дал мне денег на пароме. По всей вероятности, Самсон порядочный человек, и снимки на его карте это доказывают.

Я вынимаю карту памяти из компьютера. Мне все еще больно и хочется забраться в кровать и заснуть, но я спускаюсь вниз, выхожу из дома и иду через двор. Самсон всегда пользуется черным ходом, и я иду в его направлении. Поднимаюсь по ступенькам и стучу.

Жду какое-то время, но не слышу его шагов, и кухню мне отсюда не видно. Но слышу, что сзади меня кто-то есть. Оборачиваюсь, и вижу, что наверху лестницы сидит ПиДжей и смотрит на меня. Слегка улыбаюсь. Мне нравится, что он по-прежнему рядом.

Наконец, Самсон открывает дверь. С того момента, как я наблюдала за ним из окна своей комнаты, он успел переодеться. Теперь на нем одна из футболок Маркоса с надписью «ИсПаника», кроме которых он, похоже, ничего не носит. Мне нравится, что он поддерживает идеи Маркоса. Их дружба вызывает умиление.

Самсон стоит босиком, и я сама не знаю, почему пялюсь на его ноги. Затем поднимаю взгляд к его лицу.

— Возвращаю твою карту памяти. — Я протягиваю карту ему.

— Спасибо.

— Я ничего не удаляла.

Самсон улыбается уголком рта.

— Я и не думал, что удалишь.

Он отходит в сторону и жестом приглашает меня войти. Я протискиваюсь между ним и дверным косяком и прохожу в темное пространство дома. Он зажигает свет, и я пытаюсь подавить вскрик изумления, потому что изнутри дом еще больше, чем выглядит снаружи.

Все кругом белое и бесцветное. Стены, шкафчики, отделка. Пол из темного, почти черного дерева. Я поворачиваюсь кругом, любуясь им и вместе с тем понимая, насколько это место не похоже на дом. В нем нет ни капли души.

— Он такой… стерильный. — Я тут же жалею о сказанном. Он не спрашивал моего мнения о доме, но сложно не заметить, каким необжитым он выглядит.

Самсон пожимает плечами, будто его не волнует мое мнение.

— Это дом под аренду. Они все так выглядят. Очень однотипно.

— Здесь так чисто.

— Иногда люди арендуют в последнюю минуту. Мне проще держать дома в таком состоянии, чтобы их можно было сдать в любой момент. — Самсон подходит к холодильнику, открывает его и указывает рукой внутрь. В нем почти пусто, если не считать нескольких соусов на дверце. — В холодильнике ничего. В кладовой тоже. — Он закрывает дверцу.

— Где ты хранишь еду?

Парень жестом указывает на шкаф возле лестницы на второй этаж.

— В этом шкафу мы храним все, что хотим спрятать от арендаторов. В нем есть небольшой холодильник. — Затем он указывает на стоящий возле двери рюкзак. — А все остальные свои вещи я храню в этом рюкзаке. Чем меньше вещей, тем проще переезжать из дома в дом.

Пару раз я видела его с рюкзаком, но не заострила на этом внимания. Довольно иронично, что, несмотря на огромную разницу в нашем финансовом благосостоянии, мы оба таскаем свою жизнь в рюкзаке.

Я смотрю фотографию, висящую на стене возле двери. Единственный в доме предмет с характером. Подхожу к ней. На снимке маленький мальчик лет девяти гуляет по пляжу. Позади него в белом развевающемся платье идет женщина. Она улыбается автору снимка.

— Это твоя мать? — Снимок напоминает мне об идеальных образцах фотографий, которые кладут под рамку до покупки.

Самсон кивает.

— А это ты? В детстве?

Он кивает снова.

На фотографии у него светлые, почти белые волосы. С тех пор они потемнели, но все равно я считаю их белокурыми. Но не уверена, что зимой они такие же светлые. Похоже, его волосы меняют цвет в зависимости от времени года.

Мне любопытно, как выглядит отец Самсона, но здесь нет ни одной его фотографии. А это единственные снимки в этой части дома.

Я рассматриваю фотографию, и меня переполняют вопросы. Его мать выглядит счастливой. И он выглядит счастливым. Интересно, что же произошло, раз он стал таким замкнутым и отрешенным. Его мать умерла? Сомневаюсь, что он мне что-то расскажет, если я спрошу.

Самсон включает больше света и облокачивается на кухонный стол. Не пойму, как он может вести себя так непринужденно, тогда как у меня все мышцы сводит от напряжения.

— Как твоя нога, лучше? — спрашивает он.

Очевидно, что он не хочет говорить ни о фотографии, ни о своей матери, ни о чем-то еще, что лежит глубже под еще одним слоем. Я прохожу на кухню, встаю напротив него и опираюсь о центральный кухонный островок. Тот самый островок, на котором несколько ночей назад сидела Каденс, когда я наблюдала, как он ее целует.