Глава 18

В толще бетона

Два года, одиннадцать месяцев и одна неделя спустя…

Я смотрелась в зеркало над раковиной в ванной и видела это.

Суровость во взгляде, жесткие линии возле губ.

Я уставилась на них.

Затем убрала волосы с лица и собрала их в хвост.

Такое случалось часто. И даже спустя почти три года, все равно происходило. Воспоминания накрывали меня. Иногда я могла с ними справиться и все проходило терпимо. Иногда они причиняли адскую боль.

Но каждый год в этот день они убивали.

День рождения Грея.

Когда мне удалось сбежать от Кейси, я вернулась в Мустанг.

До этого я звонила раз пять, и всякий раз отвечала бабушка Мириам и бросала трубку. Я звонила ему и на мобильный, но номер больше не обслуживался. Я также дважды звонила в «Рамблер», и оба раза Джейни кидала трубку.

Я ничего не понимала.

Поэтому отправилась в Мустанг.

И проехала прямо через него.

Потому что, двигаясь через площадь, увидела, как по тротуару прогуливается Грей с симпатичной девушкой примерно моего возраста, он обхватил ее рукой за шею, притянул ближе, их лица находились очень близко, а его улыбка с ямочками на щеках была обращена ей.

Так что я поехала дальше.

Я отсутствовала три месяца.

Три.

И мне нашли замену.

На самом деле, я не должна была удивляться. До меня были Сесилия и Конни, Донна, Дебби, Нэнси, и еще Эмили.

За три месяца у меня не возникло ни единой причины для улыбки, кроме Грея. А он гулял по улице, обнимая хорошенькую девушку, и дарил ей свои ямочки.

Как я могла поверить, что он захочет меня? Кидалу в бильярд. Девственницу, которую до него никто никогда не целовал.

Чему тут удивляться?

Но я верила, и это тоже причиняло адскую боль.

Я чувствовала себя настолько опустошенной, что сердце разорвалось в клочья.

Признание этого меня убивало, но мой глупый, глупый брат оказался прав.

Я не должна была рисковать.

Теперь я поняла. Усвоила урок. Потребовались месяцы, чтобы просто научиться дышать, не боясь, что сердце разорвется на части от одного лишь вдоха. Но как только мне это удалось, когда рана затянулась, я приступила к работе. Слой за слоем, участок за участком, я возводила вокруг своего сердца бетонную стену. А рядом с ней еще одну. Затем еще. И еще. И еще. Пока сердце не утонуло в толще бетона.

Оказавшись на самом дне.

Никто больше не приблизится к нему.

Моя мать была шлюхой, сукой и неудачницей. Мужчины, которых она водила в наш дом, представляли опасность, но ей было на это насрать.

Особенно, один из них.

И на него ей тоже было насрать.

Брат спас меня, а затем использовал, чтобы скрыть тот факт, что он тоже неудачник.

И первому мужчине, которого я полюбила, было насрать, что я ушла. И его бабушке. И его друзьям. Я исчезла в ночи, оставив записку, где написала, что попала в неприятности, а он просто продолжил жить дальше.

Просто жил дальше.

Так что с меня хватит. Довольно. Никто другой не доберется до моего сердца.

И поэтому, да, часть цемента, что я использовала для защиты сердца, коснулась моих глаз и осела вокруг рта. Пусть будет так.

Умным людям достаточно было одного взгляда на меня, и они все понимали. Тупицы понимали суть по-другому, и обычно ее им объясняла я.

Никто не подходил близко.

Никогда.

Я научилась не рисковать, и это единственный путь, которым я пойду в своей жизни, пока не перестану дышать.

Я услышала гудок машины, и повернула голову к двери.

Выйдя из ванной в спальню, взяла дизайнерскую сумочку со стильного цветастого пухового одеяла и на дизайнерских босоножках с ремешками и высокими каблуками процокала через дом к входной двери, вышла из нее и направилась к ожидающей меня машине.

*****

— Как дела у моей девочки этим вечером?

Я повернула голову к двери гримерки и увидела входящего Лэша.

Лэш был моим боссом. Клуб принадлежал Лэшу. Лэш лишь бросил взгляд на меня, когда я подавала напитки в скудном наряде в казино, и тут же нанял. Высокий, стройный, красивый, Лэш выглядел, как мачо-альфа, но, на самом деле, был скрытым геем.

Из всех девочек Лэша об этом знала только я.

Все девочки Лэша считали, что он спит со мной.

Мы с Лэшем не отрицали.

Быть прикрытием красивого, богатого гея — лучшее, что можно пожелать, поверьте. Если бы я могла поделиться этим секретом, не раскрывая тайну Лэша, я бы так и сделала. Каждая девушка должна это знать. Это избавило бы меня от многих огорчений.

Я знала, что он гей, потому что Лэш был моим единственным настоящим другом во всем мире, и я была таким же другом для Лэша.

Он знал меня. Знал обо мне все.

А я знала все о нем.

И я знала, что он будет охранять мои секреты ценой своей жизни, также как и он знал, что я буду хранить его.

— Все хорошо, — ответила я, поворачиваясь к большому зеркалу с крупными круглыми лампами, и вновь поднося кисточку к глазам и нанося тени.

Макияж уже и так был насыщенным, как и всегда, но таков шоу-бизнес.

— Народу много? — поинтересовалась я.

— Милая, это Вегас, и у звезды моего шоу лучшие сиськи, задница, ноги и волосы во всем этом гребаном городе, и ты живешь здесь почти три года, и знаешь это и что это означает. У мужиков есть члены. И эти мужики ежедневно толпами проезжают через этот город. Так что, да, зал чертовски переполнен, даже несмотря на стоимость билета в сто пятьдесят долларов, надо очень постараться, чтобы попасть сюда и увидеть тебя, а затем уехать и весь следующий год провести в воспоминаниях об увиденном, — ответил Лэш.

Кстати, я обнаружила, что у меня есть два таланта.

Умение играть в бильярд.

И умение раздеваться.

То есть раздеваться, как это делали девочки Лэша.

Я была звездой бурлеск-шоу Лэша. Места в первом ряду стоили триста долларов. В задних — сто пятьдесят.

У Лэша работали двадцать девочек.

Но зрители шли на меня.

Я знала это. Лэш знал это. Девочки знали это (одна из причин, по которой моим единственным настоящим другом в этом мире был Лэш, потому что, хотя девочки и притворялись, за глаза все меня ненавидели).

Триста долларов за первый ряд, и два танца за вечер. Оба по пять минут, две из этих минут в одних трусиках со стразами и туфлях на шпильках, кричащих «трахни меня», с двумя огромными веерами из перьев, которые я держала так, чтобы никто ни смог увидеть ничего лишнего.

Я была обладательницей длинных ног, великолепных волос, упругой округлой попки и красивого личика, но дело было не в этом.

Мой танец мог заставить возбудиться мужчину, который десять лет сидел на Виагре.

Итак, очевидно, что таланты, дарованные мне Богом, вывели меня на мой жизненный путь.

Я на собственном горьком опыте научилась идти вперед, не сворачивая, не пытаясь найти какую-то нелепую мечту, которая включала бы неидеальные городские площади и красивых ковбоев с милыми ямочками на щеках, а просто идти туда, куда вела меня жизнь.

Даже если это бурлеск-шоу, которым руководил латентный гей.

Я со всей серьезностью принялась за дело. Лэш платил мне хорошо. И предоставил мне водителя, чтобы забирать и отвозить домой, главным образом потому, что среди зрителей нет-нет, да и находились неудачники, которые частенько считали, что могут трахнуть меня на парковке или проследить за мной до дома.

Брут (это не его имя, я так его прозвала, в жизни его звали Фредди), мой водитель, — чернокожий здоровяк весом двести пятьдесят фунтов и ростом шесть футов пять дюймов.

Неудачники, которые следили за мной до дома, проезжали мимо, когда видели, как Брут выходит из машины, чтобы открыть мне дверцу.

Еще у меня была собственная гримерная. Потому что я была звездой шоу.

Но еще и потому, что Лэш знал, другие девочки тайно ненавидели меня.

Это была не роскошная гримерная из тех, где стояли шезлонги и шелковые ширмы.

Но это лучше, чем сидеть с теми сучками, которые притворялись со мной милыми.

Лэш подошел сзади к моему стулу и опустил руки мне на плечи, я отложила кисточку для теней и потянулась за блестками, которые наклею вокруг глаз.

— Ладно, Айви, я спросил — ты ответила, ты солгала — я спрошу еще раз, — тихо сказал он. — Как дела у моей девочки этим вечером?

От его странного вопроса и тона мои руки замерли, и я посмотрела на его отражение в зеркале.

— Лэш, у меня все хорошо.

На мгновение он удержал мой взгляд в отражении, затем прошептал:

— Сегодня его день рождения.

У меня перехватило горло.

Это был Лэш. Такое он бы не забыл.

С другой стороны, в первый раз, когда он пережил этот день со мной, я напилась, выболтала всю историю и закончила ночь, рыдая в его объятиях.

Так что такое дерьмо не забывается.

— Я в порядке, милый, — прошептала я в ответ.

Он продолжал смотреть мне в глаза. Затем сжал мои плечи. Опустил свою красивую голову, коснулся прекрасными губами моего плеча.

Он отпустил меня и, выходя, напомнил:

— Твой выход через десять минут.

— Хорошо, — ответила я ему в спину.

Он вышел за дверь.

Я посмотрела на себя в зеркало.

Боже, серьезно, я любила Лэша.

Наклонившись вперед, я начала наклеивать блестки вокруг глаз.

*****

Я танцевала три с половиной минуты.

С помощью макияжа и прожекторов мне удавалось скрыть суровость в глазах и вокруг губ.

Но никто все равно бы их не заметил.

Все, на что смотрели зрители, — это волосы и плоть, и все, что они видели, — то, как я двигалась.

Танец я начинала в лифчике, корсете, трусиках и с веерами из перьев. Их у меня было десять комплектов. Фиолетовый с оттенками розового и бледно-розового. Изумрудно-зеленый с оттенками синего и нежно-голубого. Ярко-розовый с оттенками алого и насыщенного красного.

И так далее.

Мне нравились мои наряды. Они были бомбическими. И они были такими, потому что Лэш выложил кучу денег, чтобы достать для меня лучшие из всех.

Корсет исчезал первым. За ним — лифчик. Вот тогда-то и шли в ход веера.

Я поворачивалась, выгибалась, приседала, выпячивала и медленно покачивала попкой, взмахивала веерами и бросала призывные взгляды, сопровождая их соблазнительной улыбкой и фальшивыми обещаниями большего, что не составляло труда, макияж делал всю работу.