— Не хочу, не буду, — пробубнила Вика, по-прежнему улыбаясь. — Пойдем в кафе, тебе надо согреться, горячего кофию испить, а то никаких детей от тебя не дождешься.

— Знаешь, что мне в голову пришло, — прошепелявил я с набитым ртом, проглатывая огромный чебурек с горячим кофе в ближайшем кафе. — Там на глубине, там в тишине и покое…

— Неужели в такой холодрыге что-то может в голову прийти!

— Да не было холода, что ты выдумываешь. Я же говорю: тишина и покой. — Поводил рукой, изображая плавную волну. — Значит так, слушай внимательно, чтобы записать в семейную летопись и в старости прочесть детям на годовщину семейной драмы.

— Слушаю, слушаю, — пробурчала Вика, — только прожуй чебурек сначала. И как ты их ешь, о них же зубы сломать можно.

— Можно, конечно, если здорово постараться, а можно есть и получать удовольствие. А насчет зубов мы еще поговорим. Ты просто обязана сдать своего стоматолога. Мне уже пора заняться зубами мудрости, а то совсем замудрею. А то ведь вернемся к работе, и снова-здорово, тащи, верблюд, тюки на горбах, пока не надорвешься.

— Это деда про караван тебе наговорил?

— Ну да, кто же еще! А верблюд в этой постановке, простите, я. Да я не против. Нам только давай, если, конечно, на благо Родины.

Мы вернулись к воде, сели спина к спине, чтобы согреть друг друга, чтобы слышать биение сердец.

— Не увиливай, говори! — прозвучало сквозь грудную клетку. — Что в семейную летопись записать?

— Так вот. Каждая нормальная семья проживает череду критических лет, это обычно три-пять-семь. Большинство пар именно в эти годы совместного проживания не выдерживает напряжения и разводятся. Мы с тобой переживаем наши кризисные моменты еще до заключения брака, в период бросковых испытаний, выражаясь по-военному. И смотри сама — мы вместе. Видишь, это ты, а это я — мы рядом на этом клочке суши, в этой огромной вселенной с многомиллиардным населением.

— Пока всё правильно, — кивнула она, слегка ударив лопаткой по моему позвоночнику. — Так ты предлагаешь, как говорят в голливудских мелодрамах, перейти на новый уровень отношений?

— Вроде того! Только в голове начинает крутиться сюжет из «Ромео и Джульетта», когда они прежде всего венчаются, а уж после…

— Ты предлагаешь венчаться? Прямо здесь?

— Почему бы и нет? Как вариант, вполне подходит. По-моему.

— И по-моему…

— Тогда встаем, едем в ЗАГС, а после — в церковь!

— Встаем и едем, — прогудела она грудной клеткой мне в спину, даже не пытаясь подняться.

Поначалу-то я пытался удивиться и даже возмутиться вопиющим бездействием подруги, пока не услышал противный зуммер телефона, который обязан носить повсюду. Я крутанулся, глянул на Вику, безмятежно рассматривающую вершины гор в облаках, и понял: как всегда, в нашу жизнь вмешивается рок, непреодолимое препятствие — и Вика это предвидела.

— Юра, вы сейчас вместе? — раздался хрипловатый голос Генерала. — Включи громкую связь. Вы должны решить это вместе с Викторией. — Я включил динамик. — Дело в следующем: Артур просится на волю, говорит, что его на зоне сильно прессуют, а могут и порешить сгоряча. Ну, не любят в местах заключения мажоров!

— Этого следовало ожидать, — сказал я, — не так ли?

Виктория полоснула меня по лицу ненавидящим взором почерневших глаз. Ладонь девушки, лишь с полчаса назад ласкавшая мою руку, жестко вцепилась в запястье — и меня в тот миг заполнила черная ревность.

— Как решите, так и поступим, — сказал генерал.

— Отпускайте, — проскрипел я, — если, конечно, это возможно. — Захват девичей ручки ослабел, тьма в душе сгустилась.

— Уже отпустил, — сознался генерал. — Более того, они уже где-то рядом с вами.

— Кто «они»? — спросил я.

— Артур и твой сосед Иван Павлович — у него там в ваших краях домик, он туда нашего мажора и поселит, для реабилитации. А заодно вы там помиритесь. Будем надеяться, парень изменится и после испытаний и вашего прощения станет хорошим человеком. Всё, удачи!

— Юра, Вика! — раздался крик в наступившей гробовой тишине. С набережной махал рукой Иван, рядом с ним похудевший, посеревший Артур стоял, опустив повинную голову. Вика вскочила, хлопнула меня по плечу.

— Спасибо тебе, Юра, — воскликнула она. — Ты не представляешь, как меня это всё угнетало. Это же мальчик из детства, из прошлой жизни.

Пока Вика трясла безвольно опущенные костлявые плечи Артура, я вцепился клещом в руку Ивана и потащил его в сторону. Меня разрывала изнутри черная туча с молниями, я готов был растерзать всех этих людей. Мне было плохо, стыдно и гневно.

— Ну что, успокоился? — спросил Иван, когда «мальчик из детства» с девочкой оттуда же скрылись из глаз.

— Нет! Откуда вы только взялись! — просипел я. — Так всё хорошо было. Мы уже решились венчаться…

— Ну, во-первых, такие судьбоносные решения с бухты-барахты не принимают. — Загибал он пальцы на левой руке. — Во-вторых, меня послали, я должен продержаться. А в-третьих, считай, что вы спасли жизнь, хоть и паршивому, но человеку.

— И заодно разрушил свой брак.

— Помнишь, наш разговор у отца Иоанна? Я тебе сказал тогда, что если будет угодно Господу, Он может и брак разрушить, и в монахи тебя постричь…

— Ой, уйди ты с глаз долой! — возмутился я. — Я семью хочу, детей! Я люблю эту сумасшедшую девчонку!

— Хорошему ничего не будет, а плохого не жалко, — философски изрек Иван. — Да что ты так разволновался! Ну, поболтают мальчик с девочкой — и разойдутся как в море корабли. Артур теперь знает, что с ним могут сделать, если сделает что-то не так. Ты бы видел, каким он вышел из ворот тюремных — тень, а не человек. Даже у меня сердце сжалось.

Иван тряхнул меня, крепко сжал руками плечи, громко сказал:

— Значит так, сейчас сгоняем на гору, там в домике у меня пара комплектов для дайвинга. Мы с тобой занырнем и поплаваем на глубине. Там ты точно успокоишься.

Пока Иван вместе со мной совершал свои плановые манипуляции, у меня перед глазами реяли противные картины пошлого содержания. Я знал, кто навевает эту мерзость, даже слышал смех за левым плечом, но ничего поделать с собой не мог. Меня трясло от ревности и злобы.

Наконец мы облачились в черные прорезиненные гидрокостюмы, ласты, маски, трубки — и поплыли на глубину. Темнота под нами сгущалась. Но Иван был прав — медленное кружение рыб, покачивание водорослей, тишина и покой несколько остудили мое душевное волнение. И все же на берег я вернулся по-прежнему мрачным. Глубинная терапия не помогла. Иван сложил обмундирование в багажник и предложил «план Б».

Мы сидели за столиком пустого кафе, в самом темном углу, перед нами мгновенно вырос типовой набор «южная ночь»: коньяк, вино, цыпленок-табака, помидоры с перцем, виноград.

— Юра, ты хоть закусывай, что ты как с цепи сорвался — надо же, в одиночку коньяк выдул. Давай, давай, поешь…

— Да не берет меня твой коньяк, и еда в горло не лезет. Ладно, давай сменим тему. Слушай, Иван Павлович, а что за домик у тебя? И откуда? И почему в таком неудобном месте, на склоне горы.

— Как-то раз бродил в этих краях, забрался на гору, хотел заглянуть за перевал — что там? Оказалась долина, застроенная коттеджами. Стал спускаться и набрел на лагерь хиппи. Они меня очень радушно встретили. Усадили у костра, накормили бобовой похлебкой. Я понял, что с провизией у них не густо, ну, и дал им немного денег. Они еще больше обрадовались и предложили пожить в домике. Помню, забрался на второй этаж, вышел на балкончик, глянул оттуда на море — и обомлел. Море с высоты выглядело огромным, небо над морем — бездонным. В голове сразу мысли о высоком появились. Словом, узнал кто из хиппарей хозяин, купил у него бунгало, оформил документы. И всем хорошо — у меня домик, у них деньги. К тому же я там появлялся не так часто, их не выгонял. Зато на балконе всегда получал вдохновение, начинал новые книги, на закате там Иисусова молитва сама собой лилась. Ну вот так всё и вышло, можно сказать не по моей воле, а по воле Пославшего меня. Ну, ладно, Юра, давай вернемся в домик, пора на покой.

Очнулся среди ночи от холода. На соседнем топчане храпел как ни в чем не бывало Иван. Виктории с Артуром в домике не было — накатила ревность. Меня тошнило, мутило, всё раздражало. Вышел из домика, глянул на звезды, сел на теплый камень и прислушался к себе. Нет, не было там внутри покоя, не было радости прощения, мутный вязкий мрак плескался где-то у горла. Я сполз на колени, стал класть поклоны, много поклонов, до рези в голенях, до тянущей боли в спине, до головокружения. Выл мытаревым воем, как пёс, избитый хозяйским сапогом. Рухнул на спину, залюбовался круговертью звезд на черном небе. От земли исходил теплый запах тлеющих листьев, вянущих цветов, прокисшего кизила. В полной тишине далеко внизу шипело волной, скрипело прибрежной галькой остывающее море, готовое сорваться в новый осенний шторм. Ну что ж, пусть сильнее грянет буря!

…И тут на мой пылающий лоб опустилась теплая ладошка. На вздымающуюся грудь опустилась легкая девичья головка. Раздался шепот, похожий на песню, на детский беспомощный плач, на шорох звезд на спокойном небе. Я не расслышал ни слова, и понимал всё. Я ненавидел свою черную злобу, любил внезапную нежность, злоба таяла, утекала в землю, нежность заполняла освободившуюся полость в груди. Словно огненная стена окружила нас, растянувшихся на теплой земле на толстом ковре из сухих листьев, прозрачное безвидное пламя спустилось с небес, опалило, согрело, пронзило светом, подхватило и унесло высоко-высоко…

Наутро мы с Викой вернулись в гостиницу, а Иван поселил у себя в домике Артура и взялся его воспитывать. Как сказал он позже, Артур со всем соглашался, был тихим и послушным, но в глубине зрачков тлела смертельная обида, которая когда-нибудь может вспыхнуть и наделать немало бед. Особенно учитывая, что идти в храм на исповедь он наотрез отказался. Поэтому Иван через три дня отправил его домой, под генеральский надзор.