— К счастью, не из «этих», — иронично улыбнулась девушка, вытащив руку из-под моего локтя, которым я сильно прижимал ее к себе. — Ну и ручищи у тебя! Сильные. Что касается моего здесь появления… — Она замялась, — То я, прости за выражение, единственная тут по блату.

— Это как?

— Видишь ли, я-то сама хотела на филфак поступать. Но дедушка взял меня за руку и привел сюда. — Она наконец подняла голубенькие глаза. — Илья Сергеевич — мой родной дед.

— Слушай, какой он у тебя славный! Нас с Борькой сюда заманил, тебя вот тоже. Просто гений рекрутинга! А он у тебя, случайно, не верующий?

— Да, верующий, — с вызовом подтвердила она. — А ты что-то имеешь против?

— Нет, что ты, Вика, — испугался я, что невольно огорчил девушку. — Меня и самого бабушка в церковь за ручку с детства водит. А мы с Борей сейчас изучаем бабушкино духовное завещание. Знаешь, как здорово разбираться в этом! — Потом осекся и спросил, как попросил: — А ты?

— И я, — также просто ответила она.

— Значит и тут мистика! — зашептал я, склонив голову. — Видишь ли, в последнее время у нас с Борисом одно событие за другим — и все необычные, неожиданные. Знаешь, как мне всё это видится? В церкви наши с тобой верующие дедушка с бабушкой изрядно помолились о нас с тобой. И, как они говорят в таких случаях, доверили нашу судьбу в руки Божии: мол, Ты, Господи, отныне веди по жизни наших детей. Отсюда и пошла цепочка судьбоносных событий. Понимаешь!

— Да я и сама примерно так думаю. — Она оглянулась, убедилась, что все заняты бутербродами, соками, кофе и чаем. — Только попрошу об этом не кричать. Мистика, она, знаешь ли, тишину любит. А то испугаешь и прогонишь её.

— Прости, ты права, — согласился я. — Это я малость того, увлекся.

— Это ничего, какое-то время нам это будут прощать. По молодости. Но скоро потребуется такое самосокрытие, что… Как недавно один батюшка сказал: «Проходит время икономии, наступает время суровой аскезы». Что такое икономия и аскеза знаешь?

— Знаю. Я ведь говорил, что бабушкины записи читаю и с Борисом обсуждаю. А он, к тому же, много святоотеческих книг прочел. Так вот мы с ним и пытаемся понять, почему в нас вся эта тысячелетняя мудрость входит с таким трудом.

— Ну, тут как раз всё понятно, — снова полушепотом произнесла она. Потом громко посоветовала: — Ты, Юра, возьми мне бутерброды с осетриной и с сыром, пожалуй, еще вон тот грейпфрут. Дома такого не часто поешь. Да ты не стесняйся, всё бесплатно.

— Слушай, а мы с Борисом шли сюда и рассуждали: не может быть, чтобы вся эта роскошь была куплена только на сбережения трех стариков. Пусть даже и с академическими зарплатами.

— Конечно не только! Эта академия готовит кадры для самых высоких структур. Вот академикам и удалось привлечь их внимание, ну и конечно, средства. Мы же их будущие кадры, топ-менеджеры!

— Поня-а-атно, — разочарованно протянул я, жуя сыр с огромными дырками, погружая край в розетку с черной икрой.

— Как здорово у тебя получается! — изумилась Вика. — Будто всю жизнь дефицитами питался.

— Какое там, — криво усмехнулся я. — Мы, простите-с, из пролетарской среды. Так что… Просто, как бы это объяснить… Всё это дефицитное, номенклатурное — мне побоку. Как-то больше всего мне нравится общение — с тобой, например; с Борькой, с бабушкой. Вот это по-настоящему интересно. — Потом тряхнул головой и сказал, понизив голос: — Прости, я тебя прервал. Ты сказала что-то очень важное. А! вот что: тебе понятно, почему от нас ускользает мудрость веков. Так почему?

— Наверное, бабушка тебе рассказывала, как происходит воцерковление?

— Да, конечно. Только со мной у нее не очень получается. Я могу выстоять только до «Отче наш».

— Сочувствую. Так вот, когда проходишь, круг за кругом, череду церковных таинств, как бы поднимаешься по ступеням в небеса. Ну и по мере подъема, тебе открывается мистика все больше, яснее. Тут без церковных таинств никак не обойтись. Умом высокие истины постичь невозможно. Только верой. А вера укрепляется таинствами, молитвой и постом.

— Вот ведь, какой феномен! То, что ты сейчас сказала, мы с Борисом много раз слышали и читали. Но ты сейчас своими словами сказала, и все стало понятно. — Я почесал висок, проглотил осетрину, запил соком и только после этого признался: — Хоть и не факт, что завтра вспомню. Ми-и-и-стика!..

— А ты, Юра, ходи в храм. Исповедуйся, причащайся, советуйся со священником — и все сомнения отпадут. Наоборот, станет легко и просто. Слышал же наверное: где просто, там и ангелов со ста.

— …А где сложно, там ни одного, — продолжил я. — Кстати, как раз сейчас мы с Борисом приступили к изучению феномена человеческой простоты, как уподоблению простоте Божией.

— Что ж, вы на правильном пути! — улыбнулась девушка. — А так, глядя на вас, и не скажешь.

7

— Если вам с Борисом и Диной дозволено сдавать экзамены экстерном, то помогите и Диме — куда же он без тебя, Юра! — произнесла директор школы, заискивающе глядя мне в глаза.

Так должно быть на режиссерском прогоне в трепетном волненье исполняет партию Джульетты меццо-сопрано на сцене Ла Скала. По давней традиции, юную девушку изображают певицы возрастом не менее пятидесяти лет, весом — не легче ста двадцати кило. Наверное, для максимальной степени впечатления, чтобы на полную мощность отработать огромную стоимость билетов. Ну, в конце концов, кто же купит билет за тыщи долларов, если по сцене будет скакать девчонка джульеттиных четырнадцати лет с девичьим голоском! А вот, когда придет на оперу солидный господин, заплатит за билет как за автомобиль в салоне, сядет в кресло, раздвинутся шторы кулис, и вот на сцене, прогибая доски пола, переливаясь пудами избыточного веса, развеваясь безразмерными одеждами, выйдет дама пенсионного возраста, ведомая худеньким волосатым отцом Капулетти, который представляет дочь:

Вот вам моя Джульетта, прошу вас быть снисходительней к ней.

Хор женщин нахваливает девочку:

Ах, как красива! Точно лань, трепетна, пуглива, и поднять не хочет очей!

Народная артистка Итальянской республики выпучит глаза, откроет пошире рот и

натужно вскричит:

Что за мир волшебства окружает меня? Всё волнует и чарует, и восторгом согрета, душа на праздник света к небу, как пташка, летит!

Сеньор мясник, приехавший в культурный северный Милан из южных недр сицилийской мафии, любуется певицей, привычно пересчитывая в уме убойный вес артефакта на доллары, прикидывая, сколько мог бы он купить на вырученные деньги… И всем хорошо, и все довольны.

После непредумышленных оперных ассоциаций, передо мной пронеслась картинка из параллельного пространства, расположенного в двухстах тридцати метрах от школы: члены нашего педсовета, в полном составе, в мрачном подвале универмага, примеряют модные вещи, которые грузчики не успевают подвозить на тележках. Пока аттестат Димы, в руках этих педагогических модниц, надо же выкупить побольше кофточек. Кстати, откуда деньги у педсовета на столь недешевый товар? Не из подношений ли других родителей, детишки которых так же нуждаются в завышенных отметках и красивых аттестатах без двоек…

— Конечно помогу, — киваю, возвращаясь из туманов оперно-вещественных миражей в жестокую реальность школьного образования.

Как-то подозрительно быстро, всего за три дня, мы сдали экзамены, получив аттестаты с золотыми медалями. Вышли из школы и присели на лавочку в пришкольном сквере. Дима, философски помолчав пару минут, сбежал. Интерес к нам упал у него до нулевой отметки. Дина второй ушла домой, где ее ожидали с тортом, салатом и шампанским восторженные родители. Мы с Борисом прикрыли глаза, подставили физиономии под поток солнечной энергии и принялись мечтать.

— Помнишь, Борис, ты как-то намекал на персики, которые купишь после шашлычной, а один вручишь мне для последующего поглощения? У тебя есть опыт южных приключений?

— Есть, — вяло промолвил сосед. — У меня денег на это нет. Всё, что оставил отец перед убытием в командировку, я уже растранжирил.

— Если возьмете меня, я могу взять расходы на себя, — прозвучал мужской голос рядом.

— Это кто? — спросил Борис. — И насколько можно ему доверять?

— Это Федя, верить ему можно, — откликнулся я, не открывая глаз. — А это…

— Борис. Я уже знаю.

— А ты куда делся, Федор? Тебя, почитай, с год не было видно.

— А я, когда служил в группировке скинов, меня слегка подстрелили, — монотонно, как недавно мы на экзамене, пробубнил бывший бандит. — Потом месяц в больнице, в отдельной палате. Потом полгода в монастыре. Там меня и почистили. Вернулся в мир, устроился в охранную фирму к нашему генералу. Тому самому, который уничтожил нашу ОПГ. Платит генерал хорошо, работы немного. Только меня все по-прежнему боятся. Так что, если вы не боитесь, возьмите с собой. Я буду вас охранять и оплачивать расходы.

— Нет, Федор, не боимся. Я недавно листал фотоальбом, так нашел фото, где мы с тобой в детском садике сидим на соседних горшках и улыбаемся. Такое не забывается. Горшок — вещь культовая. Это вам не рэкетом заниматься, калеча должников в случае отказа.

— А я никого и не калечил, — прошептал Федор. — Меня подстрелили, как шпиона какого ненашего. Да и в монастыре многому научился: прощать, молиться и терпеть.

— Ну как, Борис, простим и потерпим благоразумного разбойника?

— А что, давай! — предложил Борис. — Сдается мне, что появление мужа сего — из той самой цепочки, которая так ладно выстраивается в нашей непростой судьбинушке.

— Расскажете? Ну про цепочку? — спросил Федор.

— Конечно, — кивнул я, по-прежнему не открывая глаз.

— Я не договорил, — сказал Борис. — …В нашей непростой судьбе, с целью стяжания Божественной простоты.

— Я и про это могу рассказать, — подал голос Федор. — Меня монахи идеологически подковали.

— Хорошо, давай попробуем, — подытожил я и открыл глаза.