– Неужто эта макулатура может вызвать такой интерес? – прозвучал хрипловатый голос соседа по столику.

– Не поверите, сам удивляюсь, как можно так бездарно, непрофессионально писать столь интересные книги, – пробурчал в ответ.

– А хотите расскажу, как это делается? – сосед протянул жилистую загорелую руку и представился: – Макаров.

– А по имени?

– Макаров… – улыбнулся сосед. – Помните, фильм с одноименным названием, если не ошибаюсь, Хотитенки Вовы.

– Да. Мне там понравилась фраза, сказанная поэту Макарову спонсором: «Что, не пишется? Зря я вам деньги дал. Расчувствовался, принципам изменил! А поэт должен быть голодным!» – Потом вспомнил об этикете и представился: – Игорь. А что касается такой вот литературы, – Игорь покачал книжкой над столом, – думаю, не стоит даже время тратить, всё и так ясно. А вы, Макаров, лучше дали бы что-нибудь почитать хорошее. На ваш взгляд.

– Вот извольте, – он извлек из-за пазухи смятую пополам рукопись и со вздохом протянул. – Только попрошу вернуть по адресу, – он положил визитную карточку на стол, – а то ведь единственный экземпляр.

– Не жалко отдавать незнакомцу? – Игорь глянул на карточку: «Макаров» и адрес.

– Какой же вы незнакомец! Я знаю у кого вы остановились, откуда приехали, адрес прописки, сколько здесь живете и сколько вам осталось. Городок-то маленький, каждый приезжий на виду, а я тут вроде местного авторитета. Нет, не криминального. Полковник в отставке. Как и вы, из столицы, переехал по совету Бродского. Помните: «Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря»?

– Да, «Письма римскому другу», – кивнул Игорь.

– Верно. К тому же вы… читатель! Нынче вашего брата немного, по пальцам одной руки можно пересчитать. Ну ладно, пойду. Приятно было пообщаться. – Макаров встал из-за стола и вразвалку побрел по набережной.

Игорь бережно раскрыл рукопись, расправил на сгибе и прочел первую строку: «Очнулся в госпитале после смертельного ранения и понял нечто важное. Господь даровал мне еще немного времени, чтобы я описал главное событие своей жизни». Казалось бы, офицеру боевому, чудом выжившему «в горячей точке», логично было бы описать события войны, ан нет! Это была повесть о любви всей жизни.

Игорь погрузился в глубины текста. Он не замечал, верней, не обратил внимания на то, как покинул кафе, сел на кожаное сиденье такси, по серпантину с визгом тормозов поднялся на Горку. Не отрываясь от текста, прошел, спотыкаясь, по пустому двору, кивнул на приветствие заспанной хозяйки из окна, погладил горячую пыльную холку огромной овчарки, вскарабкался по ноздреватым каменным ступеням в сарайчик. Вдохнул приятный аромат прелого сена и вяленого кизила, присел на жесткую кровать, облокотился на фанерную столешницу парты и так провел весь день и ночь до рассвета.

Повесть писалась что называется на коленке, но притом ровным почерком человека, привыкшего к порядку, стиль напоминал раннего Гайто Газданова, мужской, аскетичный, с глубиной такой плотной и таинственной, которую обнаруживаешь не с первого раза. Такую книгу хочется перечитывать, к ней тянет снова и снова. По мере погружения на глубину, открываются параллельные миры, казалось бы второстепенные персонажи, внезапно круто меняют сюжет, выходя на авансцену. Множество перипетий, встреч, диалогов выстраиваются в ровную композицию, основа которой – великая, чистая, солнечная любовь мужчины к женщине, женщины – к мужчине, солдата – к Родине, друзей – к солдату. Окончание автор прописал неожиданно – открытый конец, оставляющий недоумение и вопрос. …И желание прочесть еще раз, встретиться с автором и засыпать его каскадом жгучих вопросов. И еще…

Игорь это обнаружил в самом себе, встал, вышел на сырой прохладный воздух, прогулялся по двору, поднялся наверх, побродил по щебеночным дорожкам сада-огорода, присел под навес, взглянул на рассветное бледно-синее небо и только после этого признался: я хочу написать нечто такое же, только своё. Чтобы любить так!.. Нет, это вам не проходной романчик мальчика с девочкой, это не гормональные вздохи на скамейке под луной, не мечты о счастливой семейной жизни – тут такая любовь, ради которой человек жертвует всем: покоем, сытостью, должностью, собственностью – да самой жизнью!

Конечно же эта любовь, ниспослана детям света Богом Любви, иных источников и быть не может. И эта мысль, эта идея краеугольным камнем должна быть заложена в основу самой жизни и тем более отражения этой вечной жизни в книге.

Наконец, Игорь нащупал то, ради чего стоит жить, ради чего можно пройти сквозь огонь мучений и потерь.

Закончив читать, он заглянул на кухоньку, вскипятил чайник, заварил крепкого чаю, обжигаясь выпил и быстрым шагом направился по адресу на визитной карточке.

Макаров сидел на веранде, завернутый в купальный махровый халат цвета хаки, со вздохом и хлюпаньем пил чай с абрикосовым вареньем и густо выдыхал пар изо рта. Столь раннему приходу читателя он не удивился.

– Доброе утро, Игорь, – улыбнулся чаёвник, – присоединяйся, вот чашка, ложка, хлеб под салфеткой.

– Спасибо, я уже, я не… – бегая воспаленными глазами, пролепетал гость.

– Сначала выпей моего чаю, а потом – все остальное, – прозвучало как приказ.

А на самом деле, что я буду говорить, когда у меня в голове каша, никакой ясности, только одни восторги и миллион вопросов. Игорь, осадил себя, заставил унять дрожь в пальцах и с удовольствием предался чаепитию. Хозяин тоже больше молчал, только изредка поднимал палец и шептал: слушай, это шакал плачет, а это горлица поет, а сейчас была сирена с пограничного катера, а вот и ворчание дизеля сейнера, ставриду везет, надо будет купить парочку ящиков, что-то давно не брал, а ведь это одно удовольствие − свежей рыбкой побаловаться.

Наконец, Макаров допил третью чашку крепкого душистого чая, вытер пот со лба, откинулся на спинку плетеного кресла и сказал:

– Теперь понимаешь, почему я здесь якорь бросил? В такой тишине и красотище помирать старому солдату – самое то.

– А не рановато ли? Вы же еще не издали книгу!

– Я ее написал, этого достаточно. Как поставил последнюю точку, так и понял: всё, больше я ничего и никому не должен.

– А мне, Макаров? У меня куча вопросов. Как же я теперь?

– У тебя, Игорек, все будет хорошо. Ты наверное заметил, что я не пытаюсь ответить на все вопросы. Нет у меня ответов и на половину. Да и зачем? На войне неверующих нет, там поняли мы самое главное: всем правит Бог. Господь наш – это любовь. Всю жизнь человек ищет Бога, чтобы выпросить у Него этого самого драгоценного богатства. – Устало вздохнул и закончил: – А если нет в душе любви – значит, жизнь прожита впустую.

– Могу я придержать у себя рукопись, чтобы отснять копию?

– Да, конечно. Делай что хочешь. Я же сказал: написал и всё. «Еже писах, писах.»

– А где она? Та самая прекрасная и самая верная?

– Там же, где и мои однополчане – на кладбище телом, душою в раю.

Из дома вышел человек и, поздоровавшись, присел за стол. Взглянул на Игоря, оглядел с ног до головы, особо внимательно остановился на глазах. Макаров, словно забыв о вежливости, не спешил представлять гостя, а Игорь сам не решался протянуть руку для знакомства. Он был тих и скромен, только Игорю показалось, что там, внутри простого человеческого естества, будто стальной стержень звенит. Ну понятно, военный, как и хозяин. Наверное, из секретных войск, какой-нибудь военной разведки. Внезапно, таинственный гость едва заметно улыбнулся Игорю и по-дружески ободряюще кивнул: мол, все будет хорошо, мы еще повоюем, победа будет за нами, не сомневайся.

Игорь почувствовал, как нежданно-негаданно накатила теплая светлая волна. Хотелось плакать и смеяться. Он приобнял Макарова, коснулся щекой тщательно выбритой щеки старого солдата, встал и чуть ли не бегом удалился. Всю дорогу до Горки Игорь едва сдерживал слезы, а уж, добравшись до своей сараюшки, упал на белую подушку и дал волю накатившему счастью. Теперь он знал, что ему делать. И как.

Что такое наныс

Такова духовная жизнь, дорогой читатель −  вверх по лестнице, ведущей вниз,  кверх ногами, подняв очи горе опустив глаза долу

Иван Ахметьев. Cтихи, сочиненные ночью

во время бессонницы, 1980-85

Как водится в классических произведениях, сначала было слово. Не то Слово, что с большой буквы «С», а которое с малой. Впервые услышал его сквозь сонные мрежи, во время утренней зычной переклички соседок − и крепко задумался. Три дня ни ел, ни спал, лишь бродил по горам, глядя под ноги, копаясь в голове. Почему случилось оно, спрашивается? Да мало ли разных слов придумал человек и уж тем более сказал и повторил. А это неказистое словечко клещом вцепилось в мозг, и не давало покоя.

На второй день из таинственных глубин всплыл и прозвучал в уме головы стих английского поэта Йейтса, не Ричарда, а того, который Уильям Батлер. Даже название припомнил: «Похвала». Там в конце раскачивалась на лианах рифм некто «она», но никто не знал кто это, автор не объяснил, да и не важно. Интересно было то, что там описывается примерно тот же осеннее-южный антураж, что и вокруг, а также любезный каждому христианину нищий и потребность пообщаться с ним. Вот, снова заиграли поэтические строчки, на этот раз в виде баллады, что читают нараспев, перебирая струны гуслей:

Я не буду более говорить о книгах или долгой войне, Я пойду вдоль сухого терновника, Пока не встречу нищего, прячущегося от ветра И там смогу говорить…

Вторично прозвучало таинственное слово, когда поднимался по лестнице. Перед ним две женщины с тяжелыми сумками в руках отдыхали через каждые три ступеньки. На одной из остановок Игорь обогнал их, в тот миг и услышал:

– Ты наныс бегала? Скупилась? В старом-то гречку с утра давали. Досталося, чи шо?