Утром ее снова пытался проводить в школу Кирилл. Она его опять прогнала, тогда тот сказал:
– А то что, твой хилый защитник снова будет меня бить?
Аня промолчала и быстрым шагом ушла от преследователя. Три дня Кирилл не появлялся, а на четвертый подошел к девочке и попросил прощения, мол, был неправ и больше не буду. Пропал и Сережа, но это ее не смутило, он часто уезжал на рыбалку с матерью, для которой это странное для женщины занятие было единственным хобби. А тут еще Таня как-то зашла к ней в гости и, выпучив глаза, рассказала, что во-первых, влюбилась в новенького, а он на нее не смотрит; а во-вторых, у них в поселке появился Зорро в черном костюме и маске, который преследует новичка, нападает на того под покровом ночи с дубиной, избивая красавчика до полусмерти.
Рабочий поселок, в котором проживали девочки, никогда не отличался толерантностью, драки тут происходили каждый день, к тому же Таня всегда любое событие пыталась изобразить в виде триллера, поэтому Аня об этом инциденте быстро забыла. Вернулся с рыбалки Сережа, загорелый и веселый, подарил ей целое ведро отборных раков, размером с омара, и еще десяток толстеньких с икоркой тараней. Аня рассказала про извинения новичка, тот даже не удивился, и на этом они расстались до завтра.
И вот Аня сидит на любимом чердаке и пытается разобраться в смутных подозрениях по поводу поведения Сережи-маленького. Ничего не придумав, девочка отложила решение задачки назавтра. А утром, когда Сережа по традиции провожал подружку до школы, она спросила:
– Скажи, пожалуйста, а ты случайно не имеешь отношения к синякам, которые появились на лицах моих обидчиков из «художки»?
– Хотелось бы, конечно, – грустно улыбнулся мальчик. – Только ты посмотри на меня и сама подумай, способен ли я кого-то побить.
Аня повернулась к нему и долго смотрела в серые с прищуром глаза за толстыми линзами очков.
– Пожалуй, ты прав, – кивнула она со вздохом. – Ты меньше всего похож на хулигана. Ладно, прости, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть.
– Да ничего страшного, я привык, – полушепотом ответил мальчик, склонив голову. Аня почувствовала девчоночью жалость к своему другу детства, такому слабенькому, маленькому, очкастенькому… Впрочем от ее внимательного взгляда художника не ускользнула и едва заметная ухмылка, которую с трудом пытался скрыть ее приятель. Сережа заговорил о контрольной по математике, и все вернулось на круги своя.
А что же Народная бабушка Лена? Неужели художественные дарования любимой внучки никак не заинтересовали ее? Ну, во-первых, старушка никогда не оставляла ежедневной молитвы за внучку и иных прочих близких. Она верила в силу своей молитвы и много раз слышала от старцев: «Не надо волноваться за близких, ты только молись за них, и увидишь, как Господь Сам всё управит как нужно». Во-вторых, дарования Анечки Народная бабушка объясняла милостью Божией, которую изливает Спаситель на любящих Его.
Кроме художественного таланта, бабушка Лена разглядела у внучки еще более ценные качества: доброту, кротость, послушание старшим, жалость к униженным и оскорбленным и – самое главное – веру, хоть и малую, хоть и тихую, почти беззвучную, но такую по-детски чистую и благодатную. Вера в Иисуса Христа для девочки была чем-то вполне естественным и реальным, она искренно любила Того, Кто дарил девочке невидимую защиту, радость без видимых причин, свет, льющийся из Небесных высот; совершенно незаслуженную надежду на торжество добра. Иначе, как объяснить вот эти сквожения райской совершенной красоты сквозь материальную грязь, разруху, пошлость, сквернословие.
Анечка с раннего детства видела немножко больше, чем обычный человек. Её взгляд на окружающий мир был гораздо глубже и обширней. Да, от её глаз не ускользала тьма, в которую погружался мир, но тут же девочка замечала, как на всё земное уродство изливался из Царства Небесного мощный поток света. И чем более уродливо и агрессивно было мрачное зло, тем мягче и светлее покрывала его любовь Подателя любви и света. И что еще заметила девочка с помощью Народной бабушки, что ее так обрадовало и утешило – это то, что из глубоких пластов памяти всплывают райские картины и даруют ей крепкую надежду на торжество красоты, любви во всём огромном мире. Не эту обреченную на уничтожение больную землю с ее безумным населением, а именно рай приготовил Бог для людей света, для детей Своих – и именно там жить нам всем в прекрасной вечности.
Ане исполнилось всего-то шесть лет, когда она после причастия, вся такая светлая и счастливая, спросила у бабушки по дороге домой:
– Бабусь, я часто вижу красивое. Смотрю на домик, а вижу большой дворец. Смотрю на черное небо, а вижу солнце, большое-пребольшое и красивых людей там. А еще много цветов и большой сад, реку и море, синее небо и птиц. Слышу красивые песни. Откуда это?
– Ах, ты моя любименькая причастница! Как же ты меня радуешь! Смотри, ты сейчас в церкви приняла из ложечки частицу самого Господа Бога. А Он ведь живет в раю. Стало быть, ты и частицу рая внутри себя поселила. Вот оттуда, из твоего сердечка, где живет Бог в раю, оттуда к тебе и приходит твоя красота. Туда мы все со временем и перейдем – и ты, и родители твои, и бабка твоя непутевая.
– Почему непутёвая! Очень даже путёвая! И не говори о себе плохо. Я тебя люблю и мне нехорошо это слушать.
– Да не расстраивайся ты, внученька, – улыбалась Народная бабушка, – так положено говорить о себе нам, христианам. Это для смирения, чтобы не забывали мы, что все хорошее даёт нам Господь, а мы только принимаем это в дар, ну как подарок в день рождения. Всё от Бога. Всё хорошее от Него. А мы сами – слабые и ничтожные Его детки. А домой придем, я тебе прочту очень интересные слова одного удивительного старца по имени Варсонофий из Оптиной пустыни. Монастырь такой древний стоит в лесу, в самом сердце России. Может и ты как-нибудь сподобишься туда съездить.
Когда они пришли домой, бабушка взяла с полки в маминой комнате тоненькую брошюрку, открыла ее на закладке и прочитала:
– …Раньше, чем человеку родиться в мир, душа его видит небесные красоты и, вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. (Преп. Варсонофий Оптинский, «Беседы схи-архимандрита оптинского скита старца Варсонофия с духовными детьми»)
– Видишь, какое дело, Анечка, – бабушка развела руками, – пока ты жила в мамином животике, Ангел тебя на крыльях своих забирал в рай и показывал красоту Божиего Царства. Для чего? А для того, моя хорошая, чтобы ты всю жизнь вспоминала рай и всю жизнь туда стремилась попасть. Когда ты видишь красивые райские картинки – это значит Бог тебя зовет к Себе, чтобы ты не забывала для чего ты живешь и куда тебе дорога.
Как всякий человек, Аня надолго забывала этот разговор. Это и понятно, у нас много дел, много разных бед и переживаний – всё это заслоняет на время наше главное призвание. Но Аня, нет-нет, да и вспомнит чудесные бабушкины слова. И тогда будто свет из райских садов облистает чистое сердечко девочки, нахлынет радость и такая великая любовь разгорится в душе, что уносит прочь неприятности и хочется тихонько плакать от счастья и, замерев, наблюдать как в душе и вокруг, и всюду разливается свет и заполняет вселенную…
Триптих
Все древнерусское религиозное искусство
зародилось в борьбе со звериным искушением:
"все сие дам тебе, егда поклонишися мне".
В ответ на него древнерусские иконописцы
с поразительной ясностью и силой воплотили
в образах и красках то, что наполняло их душу,
− видение иной жизненной правды и иного смысла мира.
Е.Трубецкой. Умозрение в красках
Народная бабушка узнала о поступлении внучки в художественную школу от своего старого знакомого. Много лет назад они с Назаром подвизались вместе у одного чудотворного старца. Елена всё больше по хозяйству, а Назар – тот был иконописцем старой школы. Вот однажды в храме после обедни он подошел к моющей полы Елене и сказал:
– Внучка твоя у нас в школе учится.
– Это как же она туда попала?
– Вторая бабушка ее устроила, Стеша. Знаешь, Елена, посмотрел я работы Анечки и почуял в душе «глас хлада тонка». Уж не знаю как, а только веди её ко мне, я обязан девочке передать свое искусство. А больше некому, окрест одни язычники голимые.
– Приведу, Назар, – кивнула Народная и добавила: – Только благословение у отца Георгия возьму и приведу.
Старый иконописец не зря беспокоился, в последний год сильно ослаб и потихоньку готовился перейти в объятия отцов. Аня с полчаса молча бродила по его мастерской, зачарованно разглядывала иконы, прописи, краски, кисти, иконные доски. Особенно девочку заинтересовал образ Казанской Богородицы, он словно живой переливался, сиял и дышал. Аня перекрестилась, сделала поясной поклон и приложилась к прохладной иконе. В момент касания, будто искра проскочила между глазами Пресвятой Богородицы и губами девочки, и ноздрей достиг тончайший цветочный аромат. Икона благоухала раем, Аня узнала этот запах. С той минуты в жизни девочки появилось самое главное – иконопись.
Аня даже хотела бросить светскую живопись и художественную школу, чтобы полностью посвятить жизнь святому искусству, только отец Георгий не велел бросать мирское, чтобы на всякий случай имелась у девочки специальность, приносящая хлеб. Так и писала Аня всю жизнь – на рабочем месте зарабатывала, а после работы создавала иконы. Перед уходом Назар передал Ане не только приёмы иконописного письма, не только свою мастерскую в частном домике, но и минералы с полудрагоценными камнями для растирки красок, а также запасы листового сусального золота.
Долгое время письмо с объяснением в любви, полученное в десятый день рождения не давало Ане покоя. Иногда казалось, что это ей приснилось во время болезни. Ведь она на самом деле заболела после ухода отца. В минуты сомнений она открывала потайной ящик стола, доставала желтый листок с водяными знаками, перечитывала строки, написанные размашистым почерком решительного благородного мужчины… И вера в благородного Сероглазого короля возвращалась. Есть он, есть! Только где? И как его найти? И почему он не может явиться во плоти и протянуть ей живую теплую руку, чтобы хоть разок коснуться и увидеть взор его серых королевских глаз. И пусть бы потом ушел навсегда, ведь если он скрывается, у него есть серьезная причина, и она обязана ее уважать. Человек, написавший такие красивые строки, не может быть плохим, не может играть чувствами девочки или желать чего-то низменного, о чем и думать не хотелось.