Два десятилетия спустя на моей свадьбе он говорил мне то же самое.

Несмотря на своё радикальное мнение о браке, мой дед был очень традиционным человеком в вопросах женственности. Кто определяет то, что навязывается традициями и культурой? Конечно, мужчины, а женщины, не задаваясь вопросами, со всем соглашаются. По словам моего деда, в любых обстоятельствах нужно оставаться «сеньорой». Не стоит углубляться в то значение понятия «сеньора», какое придавала этому слову моя семья, поскольку можно запутаться. Пожалуй, будет достаточным сказать, что возвышенным живым примером может послужить бесстрастная, приятная во всех отношениях и выдающаяся английская королева Елизавета, которая в шестидесятые годы была ещё очень молодой, но уже тогда держалась безупречно и в этом отношении не менялась всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, именно так она ведёт себя на людях. Мой дед считал неприличным то, что женщины — и особенно моего возраста — высказывали своё мнение, которое, возможно, никого не интересовало. Мои рассуждения о феминизме попадали в эту категорию.

Каким-то образом я заставила его прочитать «Второй пол» Симоны де Бовуар и статьи, которые я забыла у него дома, а он, делая вид, что не обращает на них никакого внимания, тайком перелистывал. Его нервировал мой прозелитизм, но он вытерпел мою вспыльчивую речь о том, как мы, женщины, абсолютно по-разному страдаем от последствий нищеты, нехватки здоровья и образования, от торговли людьми, войны, стихийных бедствий и нарушения прав человека. «Откуда у вас эти факты?» — подозрительно спрашивал он меня. Честно говоря, я не знаю, потому что располагала скудными источниками информации; до изобретения Google оставалось ещё сорок лет.

«Не выводи из себя папу и дядю Рамона, Исабель, — просила меня мама. — Всё можно сделать изящно и без шума». Но, как мы убедимся далее, феминизма без шума не бывает.

В семнадцать лет я начала работать секретарём, делая копии статистики лесного хозяйства. На свою первую зарплату я купила жемчужные серьги своей маме, а после начала откладывать на замужество, потому что вопреки собственным фаталистическим прогнозам мне случайно удалось подцепить молодого человека. Мигель был студентом инженерного факультета, застенчивым парнем высокого роста и наполовину иностранцем; мать — англичанка, а дед — немец. Он с семи лет учился в английской школе, в которой палочными ударами ему прививали любовь к Великобритании и викторианским добродетелям, мало востребованным в Чили.

Я отчаянно зацепилась за Мигеля, потому что он и вправду был порядочным молодым человеком, а я, романтичная натура, к тому же была ещё и влюблена и, в явное противоречие собственным феминистским проповедям, не на шутку боялась остаться старой девой. Мне было двадцать лет, когда мы поженились. Мама вздохнула с облегчением, а дед предупредил жениха, что со мной у него будет много проблем, если прежде не удастся обуздать меня, точно коня. А меня спросил саркастическим тоном, мол, я и вправду думаю, что не нарушу клятву верности, уважения и послушания, пока смерть не разлучит нас.

У нас с Мигелем было двое детей, Паула и Николас. Я прилагала невероятные усилия лишь бы справиться с ролью жены и матери. Я не хотела признавать, что умирала от скуки, вместо мозга в голове плавал какой-то вермишелевый суп. Я брала на себя множество поручений и бегала сломя голову, только бы не думать слишком много. Я любила своего мужа и запомнила первые годы с детьми как поистине счастливое время, хотя где-то внутри меня постоянно точило беспокойство.

Для меня всё изменилось в 1967 году, когда в качестве журналиста я начала сотрудничать в журнале «Паула», женском феминистском печатном издании, недавно появившемся на рынке. Название журнала не имеет ничего общего с моей дочерью. Паула просто одно из женских имён, которое тогда внезапно вошло в моду. Его директором была Делия Вергара, молодая и красивая журналистка, какое-то время прожившая в Европе и имевшая очень чёткое представление о типе желаемых публикаций в периодическом издании, опираясь на которое она сформировала небольшую команду. Этот журнал спас меня, задыхавшуюся от разочарования, от физической и моральной гибели.

Нас было четыре женщины примерно лет двадцати, намеревавшихся встряхнуть непробиваемое лицемерие наших граждан. Мы жили в крайне консервативной в социальном отношении стране и к тому же с провинциальным менталитетом, в которой не сильно изменились обычаи прошлого века. Мы вдохновлялись журналами и книгами из Европы и Северной Америки. Мы читали Сильвию Плат и Бетти Фридан, а затем Жермен Грир, Кейт Миллет и других писательниц, помогавших нам отточить идеи и выразительно их изложить.

Я отвечала за юмор, потому что быстро догадалась, что легко воспринимать и самые смелые идеи, если они заставляют улыбаться. Так родилась моя колонка под названием «Образовывай своего пещерного человека», высмеивающая мужской шовинизм и по иронии судьбы ставшая чрезвычайно популярной именно среди мужчин. «У меня есть друг точь-в-точь как твой пещерный человек», — говорили мне. Какой-нибудь друг находился всегда. Некоторые читательницы, напротив, чувствовали угрозу в свой адрес, потому что упомянутая колонка основательно переворачивала основы их житейского мира.

Я впервые почувствовала себя на своём месте. Я не была помешанной одиночкой — миллионы женщин разделяли схожую обеспокоенность; по другую сторону гор Анд уже существовало движение за освобождение женщин, и наш журнал стремился распространить его и в Чили.

От живущих за рубежом умных людей, чьи книги мы читали, я узнала, что бесцельный гнев бесполезен и даже вреден, и, если я хочу изменить ситуацию, то должна действовать. Журнал «Паула» как раз и дал мне возможность воплотить в жизнь огромное беспокойство, преследовавшее меня с самого детства.

Я могла писать! На страницах журнала освещались множество табу. Они напрямую приписывались женщинам: секс, деньги, дискриминирующие законы, наркотики, девственность, менопауза, противозачаточные средства, алкоголизм, аборт, проституция, ревность и т. д. Мы обсуждали священные понятия, например, материнство, требующее от одного члена семьи и жертв, и полного самоотречения, и раскрывали тайны домашнего насилия и женских измен. Об этом никогда не говорилось, считая подобное исключительно чертами мужчин, хотя хватало элементарного подсчёта, в результате которого можно было увидеть, что, оказывается, и мужчины, и женщины неверны одинаково — если это не так, с кем они, мужчины, спали? Ведь не может их постоянно обслуживать одна и та же группа женщин-добровольцев.

Мы с моими тремя подружками писали так, будто шагали по лезвию бритвы, мы были устрашающей бандой. Что именно мы хотели изменить? Ни больше, ни меньше — мир в целом и высокомерие молодёжи, мы думали сделать это за какие-то десять-пятнадцать лет. Я говорю о том, что имело место более полувека назад, и посмотрите, где мы находимся до сих пор, но я всё же верю, что можно этого достичь, и мои тогдашние коллеги, которые теперь, как и я, естественно, состарились, верят вместе со мной. Прошу прощения, что пишу «состарились», что в наше время считается уничижительным. Я поступаю так намеренно, поскольку горжусь быть именно такой, «состарившейся».

Каждый прожитый год вместе с каждой новой морщинкой рассказывает мою историю.

Активистка и поэт Сильвия Плат говорила, что величайшая трагедия её жизни заключается в том, что она родилась женщиной. В моём случае это, наоборот, благословение. Мне пришлось участвовать в феминистской революции, которая, сплачивая народ, меняет цивилизацию, хотя и медленным рачьим шагом. Чем долее я живу, тем всё более довольна своим полом, именно тем, что я — женщина, и особенно потому, что родила на свет Паулу и Николаса, заодно приобретя важный опыт, которого до сих пор лишены мужчины и который определил мою жизнь. Самые счастливые моменты моей жизни — те, когда я прижимала к груди своих новорождённых малышей. А самый болезненный момент, несомненно, Паула, умирающая на моих руках.

Мне не всегда нравилось быть женщиной, в детстве я хотела быть мужчиной, потому что моих братьев, очевидно, впереди ждало куда более интересное будущее, нежели представлялось мне. Меня предали гормоны, и уже в двенадцать лет у меня обозначилась талия, а над рёбрами появились две сливы; тогда я стала думать, что, мол, если я не могу быть мужчиной, то, по меньшей мере, всё равно буду жить так, словно бы я мужчина. И в этом, безусловно, помогли мои настойчивость, усилия и удача.

С рациональной точки зрения, немногие женщины могут быть довольны принадлежностью к своему полу, как довольна ею я, поскольку они терпят бесконечную несправедливость, словно бы она какое-то божественное проклятие, но, оказывается, большинству из нас, несмотря ни на что, нравится быть женщиной. Альтернатива представляется нам в разы хуже. К счастью, всё растёт и продолжает расти количество тех женщин, которым удаётся преодолеть наложенные на них ограничения. От них требуется чёткое представление ситуации, пылкое сердце и героическая сила воли, чтобы преодолевать усталость и идти вперёд по дороге, полной неудач и поражений. Вот что мы твердим нашим дочерям и внучкам.

Я спросила нескольких своих подруг и знакомых, довольны ли они тем, что являются женщинами, и почему. В наше время это непростой вопрос, ведь понятие «пола» изменчиво, но чтобы не усложнять, я буду пользоваться терминами «женщина» и «мужчина». Тут могут возникнуть очень интересные диалоги, но я уточню, что речь идёт о крайне ограниченной модели.