— Она... — Рик мотает головой.

Я поднимаю руку, сжатую в кулак, но прежде чем успеваю ударить, Рик падает на колени. На этот раз он сворачивается калачиком, защищая лицо, и всхлипывает. Я даю ему минуту, потому что он близок к тому, чтобы расколоться. Его просто нужно ещё немного подтолкнуть.

— Мы говорили, — шепчет он.

— О чем?

— Это началось с того, что... она повесила на своё окно листок с надписью «привет». Она была хорошенькой девушкой. Я не знал, что она несовершеннолетняя. Я ответил «привет». И с этого всё началось. Мы оставляли друг другу маленькие записки, пока не начали разговаривать летом, когда её родители были на работе. Она заставила меня поверить, что учится в колледже. Только намного позже я узнал, что она несовершеннолетняя. Но её родители были строгими, особенно отец. Он бил её, когда она была недостаточно хорошей. Она говорила мне о своих чувствах, о том, что никогда не сможет оправдать его ожиданий.

— Её мама была хорошим человеком, но оставалась с ним жить только потому, что... думаю, она считала, что ей некуда больше идти. Она была очень религиозной. Не верила в развод, по крайней мере, Наташа говорила, что именно поэтому они были вместе.

Рик делает глубокий вдох.

— Наташа... Я любил её... Я не причинял ей вреда. Клянусь. Каждый синяк и каждый удар достался от её отца. Однажды она попросила меня увезти её отсюда, а я сказал, что мы не можем это сделать. Ей было шестнадцать. Мне тридцать... Она была так расстроена из-за меня, но я думал, что она успокоится. Вернувшись домой с работы, я нашел записку на кухонном столе. Это было похоже на прощание. Что-то о том, что она всегда будет любить меня, но теперь хочет навсегда остаться в нашем любимом месте.

— Я понял, что она имела в виду лес, поэтому побежал туда. И когда добрался до места... нашел её мертвой. Она застрелилась.

— Почему ты не вызвал полицию? Позволил бы кому-то другому разбираться с этим?

— Не знаю... по нескольким причинам. В своей записке она просила меня оставить её в нашем любимом месте. Я знал, что они заберут её, и чувствовал... чувствовал, что это меньшее, что мог сделать. Мне казалось, что, если бы я просто... — у него вырывается рыдание. — Если бы я просто... увез её куда-нибудь, она до сих пор была бы жива. Я похоронил её там, сделал это для неё.

— Ну а когда её нашли, почему не признаться тогда?

Его рыдания звучат ужасно. Я не привык слышать, как люди плачут не о себе. Этот человек оплакивает любовь, которую потерял.

— Я не знаю. Я боялся, что попаду в тюрьму... другая часть меня была рада, что её мать не знала о том, что Наташа покончила с собой. Она и раньше говорила о самоубийстве... но говорила, что её семья очень религиозная. И что покончить собой — значит отправиться в ад.

Я фыркаю при этой мысли.

— Не так-то просто попасть в ад, — говорю я. — Может, ты и хотел сохранить это в тайне, но они должны знать, иначе не остановятся, пока ты не сядешь за это в тюрьму. — Я раздумываю о том, что хочу сделать, но есть только одна вещь, которая кажется правильной. — Идем.

— Куда? — неуверенно спрашивает он.

— Вставай.

Он медленно встает и идет обратно к грузовику. Когда он забирается внутрь, я снова привязываю его руки к ручке, сажусь за руль и завожу машину.

Рик пристально смотрит на меня, затем произносит:

— Спасибо, что поверил мне.

— Я научился распознавать ложь. — Человек так не плачет о себе. Так ведет себя только тот, кто потерял частичку себя.

Подъезжаю к полицейскому участку и паркуюсь возле него.

— Если не расскажешь им правду, мы снова увидимся. Понял?

Он согласно кивает, его лицо покрыто слезами и кровью.

Вылезаю из машины и звоню в участок. Отвечает мужчина.

— Добрый вечер. Мистер Рик Берг сидит в своем грузовике на стоянке, и он хотел бы рассказать вам, ребята, о том, что случилось с Наташей Гиббс.

— Кто это?

Вешаю трубку и продолжаю идти. Путь до моей машины будет неблизким, поэтому решаю найти место, где кто-нибудь меня подвезет.

Но теперь, когда мои мысли не заняты Риком и Наташей, моё настроение мрачнеет. Всю жизнь у меня не было никого, кто бы заботился обо мне. Никому не было дела, вернусь я домой или нет. Да, тот человек, который научил меня стрелять, уделял мне внимание, но для него я был собакой, которую он дрессировал. Возвращаясь домой, я не становился семейным любимцем. Меня отодвигали в сторону до следующей охоты.

Я почти не знаю Джексона, но за эти полторы недели, которые провел с ним, он показал мне больше стабильности, заботы и поддержки, чем я видел за всю свою жизнь.

Но чтобы вернуться к нему, мне придется отказаться от очень многого. Мне придется отказаться от того, ради чего я тренировался. За что боролся. От всего.

И кем я стану?

Пугающая мысль.

Гораздо страшнее любого пистолета.