Выбраться с лодки невозможно. По крайней мере, не сегодня вечером. Где-нибудь есть, вероятно, спасательный плот, но она не так глупа или неразумна, чтобы бросить сорокасемифутовую яхту посереди ночи ради резиновой лодчонки. Даже если на яхте действительно псих. Она здесь застряла, и ничего с этим не поделать. С лодки не выбраться. Выхода нет. Впервые за всю ночь она оказалась по-настоящему беспомощной.

Отданной во власть течений и пирата-похитителя.

Лола проснулась, когда солнце нагрело ее левую щеку. На мгновение она забыла, где находится и почти скатилась с сиденья. Она открыла глаза – карибское солнце ослепляло – и перекатилась на спину. Сбитая с толку, она на мгновение закрыла глаза прежде, чем воспоминания вернулись к ней в одном ужасающем взрыве. От страха и беспомощности перехватило живот, и она резко села. Взглянула вниз, на свою блузку, перекрученную вокруг талии; пашмина, волочащаяся по палубе, прикрывала одну из ее голых ног. Лола заглянула через открытую дверь на камбуз, села и затянула концы красного кашемирового палантина вокруг бедер. Ее фонарь лежал на месте, а нож исчез. Она огляделась в поисках Малыша и не увидела его. Макса она тоже не видела, но зато она его слышала.

– Черт! – выругался он у управления на мостике. Смесь из испанских и английских ругательств оживила спокойный утренний воздух. Лола не говорила по-испански, но в переводе не нуждалась. Его тирада сопровождалась серией сильных ударов, как будто он колотил молотком по древесине.

Лола поднялась и проскользнула в камбуз. Утренний свет лился через окна с тонированными стеклами, и она нашла свою сумку от Луи Виттона на столе, там же, где и прошлой ночью, когда вошла сюда в поисках оружия – изнутри все вытряхнуто.

Ужас продолжался, и она закатила глаза. Мало того, что этот придурок похитил ее, он перерыл ее вещи. В этом беспорядке на столе она отыскала английскую булавку и с ее помощью заколола пашмину на левом бедре. Прежде, чем запихнуть вещи обратно в сумку, она схватила щетку и распутала волосы.

Расчесав колтуны, она прошла через салон в каюту, подзывая Малыша спокойным свистом. Блики света играли на помятом покрывале и синем ковре. Лола заглянула в главную ванную и в джакузи, бросив тень на медные детали. Она проверила шкаф и отыскала несколько мужских рубашек с принтами пальм и фламинго, висящих внутри наряду с несколькими сарафанами с тропическими узорами, но она не нашла свою собаку.

Лола бросила расческу на кушетку, вернувшись обратно в салон. Так как Крошки не было внутри лодки, он должен был быть снаружи, а если его не было снаружи... Ее мысли были прерваны еще одним, последним, сильным ударом над ее головой, и она помчалась на палубу. Если он сделал больно ее собаке, то она убьет его.

Она в два приема поднялась по лестнице на мостик, замерев при виде картины, открывшейся у нее перед глазами. При свете дня штурвал выглядел намного хуже: черный и расплавившийся, с большой дырой в центре. Малыш сидел посреди палубы, так неподвижно, что походил на чучело, уставившись на врага, который сидел, прислонившись спиной к планширу, ноги в черных ботинках широко раскинуты, предплечья покоятся на коленях, гаечный ключ свободно лежит в одной руке.

Печальный факт из жизни Крошки: он, помимо своей воли, был вынужден принять вызов намного большего кобеля. Независимо от размера или породы. Очевидно, он решил принять вызов Макса, и эти два самца соревновались в гляделки, совсем не двигаясь. Легкий бриз не так уж сильно спутывал короткие темные волосы Макса или ерошил коричневый мех Малыша.

– Ваша собака нагадила в углу, – сказал Макс, его голос оставался таким же хриплым, как она помнила. Он обратил на нее свое внимание, и впервые она смогла по-настоящему его рассмотреть. При свете дня он выглядел не намного лучше, чем прошлой ночью.

Часть отека на его лице спала, но оно все еще было опухшим и черно-синим. Он был лишь чуть менее страшным.

– Уверена, что он не мог сдержаться, – сказала она, полная решимости не показать свой страх. Она оглядела мостик, но не увидела собачьего безобразия.

– Я убрал. Но отныне это ваша работа.

Лола вновь посмотрела на него и заметила, что у него голубые глаза. Того самого ярко-голубого цвета карибских волн, перед тем, как они накатывают на пляж. Учитывая смуглый цвет его лица и темные волосы, не говоря уже об ушибах, это был потрясающий контраст.

– Мне не нравятся бесполезные псы, – сказал он. – А ваш на редкость бесполезен.

– Вы – вор и похититель, и вы называете маленькую собаку бесполезной?

– Я же сказал вам вчера, что яхту я реквизировал, и вы не похищены.

Лола пожала плечами.

– Вы так говорите, но я здесь. Захвачена против своей воли, на лодке, которая вам не принадлежит. Я не знаю, откуда вы, но, думаю, в большинстве стран во всем мире это противозаконно.

Он потянулся рукой за спину и ухватился за верх планшира. Когда он с трудом поднялся на ноги, Лола осторожно отступила на шаг.

– Если бы вы не подожгли штурвал, то сейчас уже были бы во Флориде, в безопасности и уюте, и большее, о чем пришлось бы волноваться это о том, что заказать на завтрак. Или вы бы уже были на пути в Вашингтон, где, по крайней мере, один генерал будет целовать вашу задницу и извиняться от имени Соединенных Штатов Америки. Вместо этого вы впали в истерику и испортили все к чертям.

– Я!

– Теперь я застрял в Бермудском треугольнике в сезон ураганов с моделью, рекламирующей нижнее белье и тщедушной собакой.

По его словам выходило так, будто вся ситуация сложилась по ее вине. Гнев заменил ей страх, и она ткнула в него пальцем.

– А теперь послушайте минутку. Ни в чем здесь нет моей вины. Я спала, когда вы прокрались на борт и «реквизировали» Малыша и меня.

– Скорей уж, вы были в отключке. Я наделал достаточно шума, чтобы разбудить и мертвого. – Он издал звук, полу-мычание, полу-стон, и прижал руку к боку.

– Я не была в отключке. Я очень устала, – защищалась она, сама не зная, почему беспокоится, так как ее на самом деле не заботит, что он думает.

– И вы не реквизированы. Реквизирована яхта. А вас, как предполагалось, здесь не было. – Она открыла рот, чтобы поспорить, но он прервал ее прежде, чем она успела заговорить. – И вы не похищены.

– Тогда что со мной?

Он покачал головой.

– Навскидку, я бы сказал, что вы – реальная заноза в заднице.

Малыш, наконец, отчаявшийся смутить его взглядом, подполз к Лоле, и она подхватила его. Она даже не стала затруднять себя ответом, и вместо этого круто повернулась и оставила его в одиночестве на мостике. У нее были более важные проблемы, чем препирательства с ненормальным похитителем.

Должен же быть способ подать сигнал спасательному судну, думала она, входя в камбуз и перерывая все вокруг, пока не нашла коробку батончиков гранолы[42] в одном из шкафов. Она выбрала себе медовый с орехами, а Малышу хрустящий с корицей, и скользнула за обеденный стол. Лола убила бы за чашку кофе, и еще раз подумала о ноже в ножнах цвета оленьей кожи. Он, должно быть, забрал его у нее, пока она спала. И она захотела его вернуть. Когда она покончила со своим завтраком, Макс вошел на камбуз, зрительно заполняя пространство своими широкими плечами и темной энергией.

– Мой нож у вас? – спросила она.

– Да. – Он разорвал коробку с батончиками и добавил. – Я забрал его.

– Он мне нужен.

Он надорвал упаковку медового батончика с орехами и изюмом и посмотрел на нее.

– Зачем?

– Просто нужен.

– Собираетесь нанести удар в спину, пока я не смотрю?

– Нет.

Его голубые глаза пристально посмотрели в ее, он потянулся и достал нож из-за пояса.

– Уверен, что нет, – сказал он, шагнув к ней. Она вжалась в подушки сиденья, когда он положил нож на стол.

– Можете прекратить.

– Что?

– Подпрыгивать, как будто я собираюсь напасть на вас.

– Я вовсе не подпрыгиваю. – Но она знала, что соврала: он пугал ее, никаких сомнений. Лола предположила, что он, по крайней мере, шести футов и пяти дюймов в длину[43]. Его макушка почти доставала до потолка, и по недавнему опыту она уже знала, что он – сплошные мускулы.

– Если бы я хотел причинить вам вред, то уже сделал бы это.

Она не сказала ни слова, только дотянулась до ножа, и положила его себе на колени.

– Если бы я действительно захотел причинить вам вред сейчас, этот нож меня бы не остановил.

Лола верила ему, но, так или иначе, стояла на своем.

– Вчера вечером я сделал вам больно? – Это был риторический вопрос, но она все равно ответила.

– Да.

Он откусил кусочек от батончика гранолы, а потом спросил:

– Где?

Она подняла запястья и показала бледные фиолетовые отметки, которые его пальцы оставили на ее коже. Он наклонился вперед, чтобы рассмотреть их получше, и Лола затаила дыхание, ожесточая себя тем, что он мог бы сделать. Сейчас он вполне дружелюбен, но она не доверяла его настроению.

– Они настолько маленькие, что не считаются. – Он выпрямился и сунул в рот остатки гранолы. Жуя, он наблюдал за ней, пристально и серьезно, а затем пожал плечами. – Вы слишком мягкая.

– Опять я виновата?

Вместо ответа, он порылся в коробке с гранолой и вытащил еще один батончик.

– Можете ослабить хватку на ноже. Я не собираюсь насиловать вас.

Преступник с моральными принципами? Она не успокоилась и по-прежнему стискивала нож.

– Я никогда не принуждал женщин.

Она не стала комментировать это заявление, но выгнула бровь, словно сомневаясь.

Он отломил кусочек гранолы и бросил его Малышу. Маленькая собачка поймала его в воздухе.

– Никогда, – продолжал он. – Вы можете раздеться догола и бегать вокруг в чем мать родила, и я ничего не почувствую. Никакой похоти, судорог или эрекции у старого доброго Макса.

– Очаровательно, – ответила она, наблюдая за Крошкой, хрустящим сухим завтраком чуть в стороне.

– Я очаровательный парень. – Он исхитрился улыбнуться уголком губ и посмотрел вниз, на камбуз и салон.