- Но, Танька!.. Доченька! Это же - торговать собой…

- Правильно, - уже спокойно сказала я. - Правильно, мам. Ну, кто не торгует собой? Кто не стремится подороже продать свою профессию, свой талант? Кто не хочет получать вознаграждения за свои достоинства? Писатель торгуется с издательством, у художника покупают его картину, конструктор получает гонорар за изобретение…

- Но книги, изобретения, живопись приносят народу счастье! Физическое и духовное…

- Во, во! - разозлилась я. - Привыкли мыслить только глобально - в масштабе народа, континента, космоса! Ничуть не меньше. А отдельно взятая личность одного человека никого не волнует!..

- Какого человека?

- Того же Эдварда Ларссона - одинокого шведского инженера. Если его женитьба на мне осчастливит его, разве этого мало?

- Ну почему для этого нужно уезжать?! Пусть он переедет к нам. Потеснимся, потом поменяемся…

- Мама! Представь - художник много лет создавал картину и мечтал, что когда-нибудь ее оценят. А когда картина была готова и ему предложили персональную международную выставку, его мать сказала: «Нет! Никаких выставок! Пусть она висит только на нашей кухне!..»

- Да ты-то тут при чем?!

- А чем я хуже, черт бы тебя подрал!!!

И тут мама заплакала. Я посмотрела на часы. Нужно было мчаться на работу. Но я не могла оставить маму в таком состоянии.

- Успокойся, мамуль, - я поцеловала ей руку, а она меня машинально погладила. - Успокойся. Я буду приезжать к тебе по нескольку раз в год. Так все наши девочки делают, кто туда замуж вышли. Это во-первых. А во-вторых, все это произойдет еще так нескоро. Как говорится, «курочка - в гнезде, а яичко…» Знаешь, где?

- Танька! - возмутилась мама.

- Все, все. Молчу, молчу.

Я посмотрела на часы, поднялась, набросила на плечи старенькую курточку и стала запихивать в большую черную сумку кое-какие шмотки. Во-первых, нужно было что-то захватить на работу - как-никак, а я заряжаюсь на сутки без продыху, - а во-вторых, еще до работы нужно было успеть по дороге заскочить в одно замечательное местечко…

- Но ты его хоть любишь? - С надеждой спросила мама.

Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось выдумывать:

- Не смеши меня, ма. Надо будет - полюблю.

К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола, рванулась к дверям.

- Сиди, - сказала я. - Открою. Это - Лялька.

Конечно, это была Лялька - бывшая мамина ученица, моя соседка по лестничной площадке. Ляльке - восемнадцать. Хорошенькая - спасу нет. В прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам санитаркой для рабочего стажа.

- Здрассьте! - Сказала Лялька с моими интонациями. - Ну, ты даешь! Я тебя жду, жду внизу…

- Лялечка! - Обрадовалась мама. - Здравствуй, детка!

- Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.

- Мамуля, мы пошли…

- Подожди! - мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать мне два рубля. - Ну, возьми!..

- Да есть у меня деньги.

- Ты уходишь на сутки - тебе необходимо нормально питаться!

- Ну, мама…

- Не спорь! И Лялю покорми.

- До свидания, Алла Сергеевна.

- Привет, ма…

К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной черной «Волге». Уже из машины я увидела «картину маслом»: Зинка Мелейко во всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем - бормотуха так из ушей и брызнет!

- Погоди, шеф, - сказала я. - Сиди, Лялька, не высовывайся. Один момент!

Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку, протянула их Зинке.

- Отвернись! - Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который приглядывал за всей этой компанией.

Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка даже не посмотрела в их сторону, надела свитер, освободилась от юбки и закурила.

Подбежала школьница, попросила у меня сигарету. Вместо сигареты я сунула ей под нос фигу и вернулась в машину.

Когда подъехали к больнице, я порылась в бумажнике среди «крупняков», достала пятерку и расплатилась с водилой.

Лялька отчужденно молчала до самой лестницы, а потом спросила:

- Ты зачем у матери два рубля взяла? У тебя вон сколько их!

Вот Ляльку я жутко люблю! Ах, девка! Человек…

Я на ходу обняла ее за плечи. Она попыталась отстраниться, но я еще сильней притиснула ее к себе:

- Лялька… А лучше было бы, если б она знала, что у меня есть деньги, сколько их и откуда они, да?

- Нет.

- Вот то-то! Своих надо беречь.

Лялька мгновенно оттаяла и тут же продолжила начатую еще в машине тему:

- Танька, ну возьми меня как-нибудь с собой! Сколько тебя просить?..

Пока мы с Лялькой ехали к нашей больничке, у гостиницы на Неве шестеро представителей фирмы «Белитроник» весело усаживались в маленький оранжевый автобус своей фирмы, который они пригнали из Стокгольма. По бортам «микрика» было написано название фирмы, ее адрес и номер телекса.

- Кто сегодня за рулем? - Спросил бенни.

Всклокоченный краснорожий Гюнвальд, с которым я тусовалась в прошлом году, заорал:

- Кому мы можем доверить наши драгоценные жизни в чуждой и враждебной нам обстановке социализма? Кто из нас оказался самым решительным, самым смелым, самым-самым?

- Эдварда за руль! - Завопили все.

- Правильно! - орал Гюнвальд. - Человек, который женится на русской…

Слово «проститутка» он не успел произнести. Его дернули сзади за куртку и он мгновенно среагировал:

- На русской девушке, достоин всяческого уважения! Даже если потом она окажется шпионом!

Все расхохотались. Эдвард улыбнулся, сел за руль, и они поехали на Васильевский остров, на выставку.

А у меня начался рабочий день. Мой третий мир.

В отделении, над телевизором - электрические часы. Мне иногда кажется, что днем я вижу, как движется даже часовая стрелка. Минутная, так она для меня просто мчится сломя голову.

- Э, погоди-ка… Тут у тебя уже гематомка будь здоров! Давай-ка я тебя лучше в бедро кольну… А на попку - грелочку…

- Танечка! Вас в третью палату просят. Старушка у окна…

- Иду.

- Таня… У меня опять повязка протекла.

- Вот и хорошо. Значит, есть отток. Сейчас сменим…

- Такая изжога, Тань. Ну, от всего буквально! А от соды еще хуже.

- Держи смесь Бурже и мензурочку. Пей…

- Татьяна Николаевна! Велихову из седьмой палаты - на рентген.

- Вот баночка. Утром, до завтрака, помочитесь. А вот коробочка. Для кала. А здесь фамилии напишите. Чтобы не спутать…

- Как в такую маленькую коробочку делать.

- Головой можно подумать?

- Таня, в первой палате этого инсультника нужно переодеть и перестелить. У него недержание мочи и…

- Нет вопросов! Лялька! Возьми чистый комплект носильного и постельного белья и айда со мной в первую палату. Поможешь.

- А обедать?

- Успеешь. Дуй за бельем!..

- Таня! К телефону! Очень приятный иноземный акцент.

- Алло! Эдик?

Я столько раз бывала у него на выставке, в его шведском отделении, что буквально физически увидела его сидящим в конторке у телефона. На столе стоят банки с «Туборгом», валяются какие-то записи, каталоги. Тут же сидят Гюнвальд, Кеннет и Бенни - его сослуживцы. Я слышала их шведскую болтовню, видела через широкое окно часть выставки, уйму нашего ленинградского народа, бродящего между экспонатами. Почти все держали в руках рекламные листовки и фирменные проспекты.

- Таня? Это я - Эдвард. Ты сказала про нас маме?

- Конечно! Она очень-очень рада!