Но ещё до того, как возникли сексуальные проблемы, между Анваром и Чангизом назрела неприятность другого рода. Теперь Чангиз был как никогда нужен в магазине, поскольку Анвар сильно ослаб, посидев на гандиевской диете ради того, чтобы заполучить себе помощника в его лице.

На первом этапе карьеры Чангиза в торговом бизнесе Анвар поручил ему работу за кассой, где вполне можно управляться при помощи одной руки и даже при наличии всего половины положенных человеку мозгов. Анвар был очень терпелив с Чангизом, разговаривал с ним, как с пятилетним, и это правильно. Но Чангиз оказался намного умнее Анвара. Он доказал, что совершенно бесполезен в деле заворачивания хлеба и отсчитывания сдачи. Он не рубил в арифметике. В кассу образовывалась очередь, пока клиенты не начинали расходиться, бросая покупки. Анвар предложил ему вернуться к работе за кассой позже. А пока он подыщет для него что-нибудь более подходящее, пока в Чангизе не проснется любовь к торговле.

Итак, следующей обязанностью Чангиза стало сидеть на трехногой табуретке позади секции овощей и следить за воришками. Это было элементарно: заметил вора - кричи: "А ну положь назад, ворюга долбаный!" Но Анвар не учел, что Чангиз виртуозно владел мастерством спать сидя. Джамила мне рассказала, что однажды Анвар вошел в магазин и обнаружил храпящего на стуле Чангиза, в то время как прямо перед его закрытыми глазами МВ нахально опускал банку с селедкой в карман брюк. Анвар разорался на весь магазин. Схватил связку бананов и с такой силой запустил её в своего зятя, что бедняга свалился с табуретки и крепко ушиб здоровую руку. Чангиз корчился на полу, не в состоянии подняться. В конце концов принцессе Джите пришлось помочь ему ретироваться из магазина. Анвар вопил на Джиту и Джамилу, даже мне досталось. Я над ним только посмеялся, как и остальные члены его семейства, но никто из нас не отважился сказать ему правду в глаза: что это он один во всем виноват. Мне было его жалко.

Отчаяние его стало очевидным. Он постоянно пребывал в мрачном расположении духа, порою вспыхивал по пустякам, и пока Чангиз сидел дома, лелея свою больную руку, как ребенка, а я работал за него в торговом зале, Анвар подошел ко мне и спросил:

- Ну и как там поживает этот гребаный жирный, бесполезный негодяй? Еще не очухался?

- Поправляется, - сказал я.

- Ага, пусть поправляется, я его гребанные яйца на огне поджарю! сказал дядя Анвар. - Может, позвонить в "Национальный Фронт" и сдать им Чангиза, а? Недурная мысль, а?

Некоторое время Чангиз поправлял пошатнувшееся здоровье, валяясь на топчане, почитывая дешевые книжки и болтаясь со мной по городу. Он радовался любому приключению, лишь бы это не была работа за кассой или сидение на трехногой табуретке. А поскольку он был немного туповат, или, по крайней мере, мягок, раним и послушен, то оказался одним из немногих людей, над кем я мог безнаказанно насмехаться и властвовать, и в результате мы стали приятелями. Он следовал за мной по пятам, куда бы я ни шел, прогуливая занятия.

В отличие от других, он считал меня немного ненормальным. Однажды я его просто шокировал, сняв на улице рубашку, чтобы хоть ненадолго подставить грудь солнцу.

- Ты очень смелый и оригинальный, знаешь, - сказал он. - Только погляди, как ты одеваешься - как цыган-бродяга. И как на это смотрит твой отец? Неужели позволяет?

- Папе некогда за мной следить, он слишком увлечен своей бабой, ответил я.

- Боже мой, вся ваша страна помешалась на сексуальной почве, - сказал он. - Твой отец должен вернуться на несколько лет в Индию и тебя с собой взять. Может, вам стоит уехать в какую-нибудь далекую деревушку.

Видя отвращение Чангиза к вещам, казавшимся мне самыми что ни на есть обычными, я начал водить его по Южному Лондону. Интересно, сколько времени ему понадобится, чтобы к этому привыкнуть, иными словами, чтобы стать таким же испорченным. Я над этим работал. Целыми днями мы танцевали в клубе "Розовая Кошечка", зевали на "Толстом Тюфяке" в Кройдон-Грэйхаунд, с вожделением пожирали глазами стриптизерок на утреннем воскресном представлении в пабе, спали на фильмах Годара и Антониони и с удовольствием болели за наших на стадионе Миллуолл, где я заставил Чангиза натянуть на лицо шапку с прорезями для глаз на случай, если наши парнишки увидят, что он "индюк", и решат, что я - тоже.

Деньгами снабжала Чангиза Джамила, которая вечерами работала в магазине и оплачивала все расходы. А я вносил свою лепту из того, что получал от папы. Брат Чангиза тоже кое-что присылал, что само по себе странно, потому что как раз наоборот - он должен был помогать им, оказавшись в богатой западной державе, но, видимо, индийские родственнички до сих пор не могли придти в себя от счастья, что им удалось так удачно его сбагрить.

Джамила заняла удобную позицию по отношению к мужу - она не любила его, но и ненависти в ней не было. Ее забавляло, что его присутствие никак на ней не сказывается, как будто его и вовсе не существует. Но по ночам они любили вдвоем играть в карты, она расспрашивала его об Индии. Он рассказывал ей об убегающих женах, о бесприданницах, о прелюбодеяниях в среде бомбейских богатеев (эти истории заняли несколько вечеров), и - самое любопытное - о коррупции политиканов. Очевидно, он нахватался этой информации из газет, и растягивал свои рассказы, как жвачку. Это у него здорово получалось, он слеплял воедино несколько сюжетов, как несколько подушечек жвачки при помощи слюны, вводил новых персонажей: "Знаешь этого плохого-плохого типа, которого поймали голым в купальной шапочке?", как в диковинной мыльной опере, пока не добился того, что в конце дня, когда её мозг уставал от безвкусной интеллектуальной жвачки, её губы, сводящие меня с ума, неминуемо произносили:

- Эй, Чангиз, муженек, или кто ты там есть, а не знаешь ли ты ещё чего-нибудь о том политике, что попал за решетку?

В свою очередь, он совершил грубейшую ошибку, спросив об её взглядах на социальную и политическую жизнь. Однажды утром она положила ему на грудь книгу Антонио Грамши "Тюремные тетради", даже не предполагая, что читает он далеко не все подряд.

- Чего ж ты не читаешь, если тебя это так интересует? - спросила она спустя несколько недель.

- Потому что предпочитаю услышать это из твоих уст.

Он действительно хотел услышать это из её уст. Он хотел смотреть, как двигаются губы его жены, потому что эти губы нравились ему все больше и больше. Это были губы, которые он хотел познать.

Однажды, когда мы бродили по дешевым магазинам и книжным обменам, Чангиз взял меня за плечо и развернул лицом к себе, а зрелище это, надо сказать, не из приятных. Собираясь с духом в течение многих недель и дрожа, как испуганная гагара, он наконец вымученно спросил:

- Как ты думаешь, Джамила когда-нибудь пустит меня в постель? В конце концов, она же все-таки мне жена. Я же не требую ничего противозаконного. Прошу тебя, ты с ней всю жизнь знаком, скажи честно и откровенно, как ты оцениваешь мои шансы в этой области.

- Твоя жена? С тобой в постели?

- Да.

- Ни за что.

- Как?

- Никогда, Чангиз.

Он не врубался. Я пояснил:

- Она бы до тебя даже в асбестовых перчатках не дотронулась.

- Почему? Пожалуйста, будь со мной откровенен, раньше ты был всегда откровенен, будь даже груб, если тебе так привычней, Карим.

- Ты для неё слишком уродлив.

- Правда? Ты имеешь в виду мое лицо?

- Лицо. Тело. Ты весь. Брр.

- Да?

В этот миг я глянул на свое отражение в витрине и остался доволен увиденным. У меня не было ни работы, ни образования, ни перспектив, но выглядел я очень даже ничего, о да!

- Джамила - женщина высшего сорта, ты же знаешь.

- Я хотел бы иметь детей от своей жены.

Я покачал головой.

- Даже не думай.

Вопрос о детях возник у Чангиза Пузыря не на пустом месте. Недавно произошел ужасный инцидент, который, должно быть, крепко засел у него в голове. Анвар попросил нас вымыть пол в магазине, видимо, рассчитывая, что я смогу просто руководить Чангизом. Действительно, чего ж тут не смочь. Короче, я драил полы, а Чангиз с несчастным видом таскался за мной с ведром по опустевшему залу и выклянчивал почитать ещё какой-нибудь роман Гарольда Роббинса. Явился Анвар и задумчиво наблюдал за нашей работой. И наконец додумался вот до чего: он спросил Чангиза, как там Джамила. И спросил, не "ждет" ли Джамила.