— С удовольствием уступаю обуревающему вас нетерпению, — согласился бес. — Люблю непосредственные натуры, которые безотчетно следуют своим порывам! Сейчас вы получите полное удовлетворение, тем более что пора уж отомстить за вас. Но сначала мне хочется показать вам очень забавную штуку. Посмотрите по ту сторону типографии и обратите внимание на то, что происходит в комнате, обтянутой сукном кофейного цвета.

— Я вижу там, — сказал Леандро, — пять или шесть женщин, которые наперебой спешат подать пузыречки какому-то человеку, похожему на лакея; мне кажется, они страшно взволнованы.

— Это святоши, — пояснил Хромой. — Им есть отчего волноваться. В этой квартире лежит больной инквизитор. Сему почтенному мужу тридцать пять лет; он лежит в соседней комнате. Две его самые любимые духовные дочери бодрствуют над ним: одна приготовляет ему бульон, другая сидит у изголовья; она следит, чтобы голова его была в тепле, и укрывает ему грудь одеялом, сшитым из пятидесяти бараньих шкурок.

— Чем же он болен? — спросил Самбульо.

— У него насморк, — отвечал бес, — и женщины опасаются, как бы ему не заложило грудь. Другие ханжи, которых вы видите в прихожей, прослышав о его недуге, прибежали с разными снадобьями. Одна принесла от кашля настойки из грудных ягод, алтейного корня, коралла и белокопытника; другая, чтобы предохранить легкие его преподобия, достала настой долголетия, микстуру из вероники и иммортелей и еще какой-то эликсир собственного изготовления. Третья, чтобы подкрепить его мозг и желудок, раздобыла мелиссовой воды, ячменного отвара с корицей, живой воды и противоядной настойки с мускатом и серой амброй. Посмотрите: вон та держит наготове варево из анакарда и безоаров, а вот эта — тинктуры из гвоздики, кораллового дерева, клопца, подсолнечника и изумруда. Ханжи расхваливают свои снадобья лакею инквизитора; они по очереди отзывают его в сторонку, и каждая, всовывая ему в руку дукат, шепчет на ухо: «Лауренсио, голубчик Лауренсио, прошу тебя, устрой так, чтобы предпочли мою скляночку».

— Черт возьми, — воскликнул дон Клеофас, — признаться, счастливые люди эти инквизиторы!

— Еще бы, — отвечал Асмодей, — я сам чуть ли не завидую их участи, и подобно тому, как Александр Македонский однажды сказал, что не будь он Александром, так хотел бы быть Диогеном, и я скажу: не будь я бесом, я желал бы быть инквизитором. Ну, сеньор студент, — прибавил он, — пойдемте теперь накажем неблагодарную, которая так зло отплатила за вашу нежность.

Тут Самбульо ухватился за кончик плаща Асмодея, а бес еще раз рассек воздух, и они опустились на дом доньи Томасы.

Плутовка сидела за столом с теми самыми четырьмя забияками, которые гнались за Леандро по крышам. Бедняга весь вскипел от негодования, когда заметил, что они уплетают кролика и двух куропаток, которых он купил и послал предательнице вместе с несколькими бутылками доброго вина. К довершению обиды все сидевшие за столом были очень веселы и по обращению доньи Томасы он убедился, что общество этих бродяг куда более по вкусу злодейке, чем его собственное.

— Ах, негодяи! — воскликнул он с яростью. — Пируют за мой счет! Я этого не снесу!

— Да, — сказал бес, — полагаю, что это зрелище для вас не особенно приятно, но если водишься с веселыми дамами, надо быть готовым к таким приключениям; во Франции это изо дня в день случается с аббатами, судейскими и финансистами.

— Будь при мне шпага, — вскричал дон Клеофас, — я бросился бы на этих мерзавцев и испортил бы им удовольствие!

— Силы были бы неравны, если бы вы один напали на троих, — возразил Хромой. — Предоставьте мне отомстить за вас, — мне это сподручнее. Я внушу этим прохвостам неистовую похоть и посею между ними раздор; они передерутся между собой. Вы сейчас увидите славную потасовку!

С этими словами бес дунул, и изо рта его вылетело фиолетовое облачко; оно спустилось вниз, извиваясь как фейерверк, и расстелилось по столу доньи Томасы. Тотчас один из гостей, почувствовав действие этого дуновения, подошел к даме и исступленно поцеловал ее. Другие, под влиянием того же пара, загорелись желанием отнять у него эту веселую женщину: каждый хотел, чтобы ему было оказано предпочтение. Закипает спор. Соперниками овладевает бешеная ревность. Они вступают в рукопашную, затем обнажают шпаги, и начинается жестокий бой. Тем временем донья Томаса поднимает страшный крик; сбегаются соседи, зовут полицию. Полиция является, взламывает двери и находит двух драчунов уже распростертыми на полу; остальных схватывают и отправляют в тюрьму вместе с потаскухой. Напрасно несчастная плачет, в отчаянии рвет на себе волосы: люди, схватившие ее, тронуты этим не больше, чем Самбульо, который вместе с Асмодеем покатывается со смеху.

— Ну, — спросил бес, — довольны?

— Нет, чтобы дать мне полное удовлетворение, перенесите меня в тюрьму, — отвечал дон Клеофас. — Вот уж я потешусь, когда увижу там негодницу, которая так надругалась над моей любовью! Я ненавижу ее в эту минуту больше, чем когда-то любил.

— Хорошо, — сказал бес, — я готов вам повиноваться всегда, даже в том случае, если бы ваши желания противоречили моим и не совпадали бы с моими интересами, лишь бы вам было приятно.

Они быстро перелетели к тюрьме, куда вскоре привели двух драчунов. Их поместили в темную камеру, а донью Томасу посадили на солому с тремя-четырьмя женщинами легкого поведения, арестованными в тот же день; наутро их должны были отправить в место, предназначенное для подобных созданий.

— Теперь я доволен, — сказал Самбульо. — Я вполне насладился местью; моя бесценная Томаса проведет ночь не так приятно, как рассчитывала. Теперь мы можем продолжать наши наблюдения, где вам будет угодно.

— Мы как раз в подходящем месте, — отвечал дух. — В тюрьме много преступников и немало невинных. Это место служит средством наказания для одних и испытанием добродетели для других. Я вам покажу сейчас несколько заключенных того и другого сорта и объясню, за что заковали их в кандалы.

— Прежде всего обратите внимание на сторожей, которые стоят у входа в эти страшные места. Поэты древности поставили одного только Цербера у врат ада; здесь, как видите, их больше. Эти сторожа — люди, лишенные каких-либо человеческих чувств. Самый злой из моих собратьев едва ли мог бы заменить такого сторожа. Но я вижу, что вы с отвращением смотрите на эти каморки, где, кроме жалких коек, нет никакой мебели; эти ужасные темницы кажутся вам могилами. Вы, конечно, поражаетесь их убожеству и сожалеете об участи несчастных, заточенных здесь. Но не все, однако, заслуживают сочувствия, и мы сейчас в этом разберемся.

Вот тут, в большой камере направо, на двух жестких койках, лежат четверо; один из них — трактирщик, обвиняемый в отравлении иностранца, который умер на днях в его заведении. Люди полагают, что причиной смерти было качество выпитого им вина, а трактирщик уверяет, что количество. На суде поверят ему, потому что иностранец был немец.

— А кто прав: трактирщик или его обвинители? — спросил дон Клеофас.

— Вопрос спорный, — отвечал бес. — Правда, вино было подмешанное, но, ей-богу, немецкий сеньор столько его выпил, что судьи могут спокойно отпустить кабатчика.

Второй заключенный — наемный убийца, один из тех злодеев, которых зовут valientes[5] и которые за четыре-пять пистолей предлагают свои услуги любому, кто желает от кого-нибудь втихомолку отделаться.

Третий — учитель танцев, одевающийся как щеголь: он совратил одну из своих учениц. Четвертый — волокита, которого на прошлой неделе настигла ronda[6] в тот миг, когда он влезал через балкон в спальню знакомой дамы, муж которой в отсутствии. Только от него одного зависит выйти сухим из воды: стоит лишь объявить, что он любовник этой дамы; но он предпочитает прослыть вором и рисковать жизнью, чем запятнать честь женщины.