— Вот скромный любовник, — сказал дон Клеофас, — надо признать, что мы, испанцы, в любовных делах благороднее других. Готов биться от заклад, что француз, например, не способен, как мы, дать себя повесить из скромности.

— Конечно, нет, — отвечал бес, — скорее он нарочно влезет на балкон, чтобы обесчестить женщину, которая к нему благосклонна.

— В камере, смежной с той, где заключены эти четыре человека, — продолжал он, — томится знаменитая колдунья, которая славится тем, что умеет делать самые невозможные вещи. Говорят, будто силою своего искусства она добивается того, что пожилые вдовы внушают искреннюю страсть юнцам, мужья хранят верность своим женам, а кокетки — по-настоящему влюбляются в богатых мужчин, которые за ними ухаживают. Но это сущая чепуха. Весь ее секрет состоит в том, что она умеет уверить других, будто действительно владеет секретом, да еще в том, что ловко пользуется сложившимся о ней мнением. Инквизиция требует выдачи этой колдуньи, и очень возможно, что ее сожгут на первом же аутодафе.

Под этой комнаткой есть глухая камера, где содержится молодой трактирщик.

— Как, опять содержатель трактира! — воскликнул Леандро. — Что ж, эти господа всех хотят уморить?

— Этот обвиняется совсем в другом, — ответил Асмодей. — Несчастного арестовали третьего дня, и инквизиция также требует его выдачи. Я вам расскажу в нескольких словах, за что его заключили под стражу.

Некий старый солдат, достигший скорей терпеньем, чем храбростью, чина сержанта, приехал в Мадрид набирать рекрутов для своей роты. Он хотел остановиться на постой в трактире. Тогда его предупредили, что хотя и есть свободные комнаты, но сдать их нельзя, потому-де, что по ночам по дому бродит дух, который весьма нелюбезно обходится с постояльцами, дерзающими там ночевать. Это сообщение не отпугнуло нашего вояку.

— Пусть мне отведут любую комнату, — сказал он, — подайте мне только свечу, вина, табак и трубку, а об остальном не беспокойтесь: духи относятся с уважением к воинам, поседевшим на службе бранной.

Раз сержант выказал такую решимость, ему отвели комнату и отнесли туда все, что он потребовал. Он закурил и начал пить. Было уже за полночь, а дух все еще не нарушал царившей в доме глубокой тишины, словно он, и правда, почувствовал уважение к новому гостю. Вдруг во втором часу ночи наш удалец услышал странный шум, напоминавший лязг железа, и увидел перед собою ужасающее привидение, все в черном, обвитое железными цепями. Наш курильщик не очень-то оробел. Он вынул шпагу, подошел к духу и шпагою плашмя изо всей силы ударил его по голове.

Дух, не привыкший к столь решительным постояльцам, вскрикнул и, увидев, что солдат собирается продолжать в том же роде, смиренно бросился ему в ноги со следующими словами:

— Ради Бога, сеньор сержант, не бейте меня, сжальтесь над беднягой, который на коленях умоляет вас о милосердии. Заклинаю вас святым Иаковом, ведь он, как и вы, был большим драчуном.

— Коли хочешь сохранить жизнь, — отвечал солдат, — скажи мне, кто ты такой, да без уверток, а не то я разрублю тебя надвое, как рыцари былых времен разрубали великанов, когда те попадались им под руку.

При этих словах дух, смекнув, с кем имеет дело, решил во всем сознаться.

— Я старший слуга в этом трактире, — сказал он, — зовут меня Гильом; я люблю Хуанилью, единственную дочь хозяина, и сам ей не противен. Но родители рассчитывают для нее на лучшую партию, поэтому мы с девчонкой и придумали, чтобы заставить их выдать ее за меня, что я буду ходить по ночам привидением. Я закутываюсь в длинный плащ, вешаю на шею цепь от вертела и ношусь по всему дому от погреба до чердака, производя шум, который вы изволили слышать. А когда поравняюсь с дверью хозяйской комнаты, я останавливаюсь и кричу: «Не надейтесь, что я оставлю вас в покое, если вы не выдадите Хуанилью за вашего старшего слугу!» Я произношу эти слова грубым, надтреснутым голосом и, продолжая греметь цепями, влезаю через окно в комнату, где Хуанилья спит одна, и отдаю ей отчет в том, что сделал. Сеньор сержант, — продолжал Гильом, — вы же видите, я говорю истинную правду. Я знаю, что после этого признания вы можете меня погубить, рассказав хозяину о происшедшем; но если вы согласитесь оказать мне услугу, вместо того чтобы меня подвести, клянусь, что моя благодарность…

— Ну вот! Чем же я могу тебе услужить? — перебил его солдат.

— Вам стоит только сказать, что вы видели привидение и так испугались…

— Как, черт возьми, испугался? — перебил его наш храбрец. — Вы хотите, чтобы сержант Ганнибал-Антонио Кебрантадор объявил, что он струсил? Да я бы предпочел, чтобы сто тысяч чертей…

— Ну, хорошо; обойдемся без этого, — перебил его в свою очередь Гильом, — в конце концов мне все равно, что вы будете говорить, только помогите мне. Когда я женюсь на Хуанилье и открою собственное заведение, обещаю каждый день угощать даром вас и всех ваших друзей.

— Это соблазнительно, господин Гильом, но вы мне предлагаете соучастие в плутовстве! — воскликнул солдат. — Согласитесь, дело нешуточное, однако вы так беретесь за него, что я закрываю глаза на последствия. Ладно уж! Продолжайте греметь цепями и отдавать отчет Хуанилье, — остальное я беру на себя.

И в самом деле на другое утро сержант заявил хозяевам:

— Я видел духа и говорил с ним. Он очень рассудительный. Он мне сказал: «Я прадед хозяина этого трактира. У меня была дочь, которую я обещал выдать за отца деда здешнего слуги, но не сдержал обещания и выдал дочь за другого. Вскоре после этого я умер. С тех пор я терзаюсь; я несу кару за клятвопреступление и не успокоюсь, пока кто-нибудь из моего рода не породнится с семьей Гильома. Вот почему я каждую ночь являюсь в этом доме. Но сколько я ни говорю, чтобы выдали Хуанилью за Гильома, сын моего внука не слушается меня так же, как и жена его. Передайте же им, пожалуйста, сеньор сержант, что если они в скором времени не исполнят моего желания, я прибегну к насилию. Я буду их мучить страшной мукой».

Хозяин был человек простоватый, он страшно перепугался, а хозяйка и того более; ей уже чудилось, что привидение ходит за ней по пятам. Они согласились на свадьбу, которую и сыграли на следующий день. Немного спустя Гильом обосновался в другом квартале города. Сержант Кебрантадор частенько посещал его, а молодой трактирщик из благодарности давал ему вина вволю и это так понравилось нашему вояке, что он стал приводить в трактир всех своих приятелей; он даже стал набирать там рекрутов и спаивать новобранцев.

Наконец, хозяину надоело поить такое количество жаждущих глоток. Он высказал солдату свое неудовольствие, а тот, не сознавая, что и в самом деле нарушает уговор, назвал Гильома неблагодарным. Слово за слово, и разговор окончился тем, что трактирщик получил несколько ударов шпагой плашмя. Кое-кто из прохожих вступился за кабатчика; Кебрантадор ранил троих или четверых и не остановился бы на этом, если бы стражники не окружили его и не арестовали, как нарушителя общественного спокойствия. Его повели в тюрьму, где он рассказал все, что я вам сейчас передал; по его показаниям был схвачен также и Гильом. Тесть требует развода. Инквизиция же, проведав, что у Гильома есть кое-какие сбережения, хочет вмешаться в это дело.

— Господи, ну и пронырлива же эта святая инквизиция! — заметил дон Клеофас. — При малейшей возможности поживиться…

— Тише, — перебил его Хромой, — берегитесь, как бы не попасть ей в лапы; у ней всюду шпионы; они доносят даже о таких словах, которые никогда и не произносились; я сам не могу говорить о ней без трепета.

Над несчастным Гильомом, в первой комнате налево, помещаются два человека, поистине достойные вашего сострадания. Один из них — молодой лакей, который был любовником жены своего хозяина. Однажды муж застал их наедине. Жена стала кричать о помощи и сказала, что лакей совершил над ней насилие. Несчастного арестовали, и, судя по всему, он будет принесен в жертву доброму имени своей госпожи. Товарищу лакея, который еще меньше виновен, чем он, тоже грозит казнь. Он был конюшим герцогини, у которой украли крупный брильянт; его обвиняют в краже, и завтра состоится допрос; его будут пытать до тех пор, пока он не признается в краже, а между тем воровка, любимая горничная герцогини, вне подозрений.