Чуть больше времени потребовалось Лори, дабы обнаружить, что лень – не худший порок Алекса Дорси, скорее прикрытие. Ходили сплетни, будто Дорси берет взятки, но оказалось, что все еще хуже. Дорси вел двойную игру; он был партнером по бизнесу у преступников, которых ему вроде бы полагалось выслеживать. И был таким упрямым и изобретательным сукиным сыном, что долгое время все сходило ему с рук.

Лори мучилась, не зная, что предпринять, но на самом деле выбор был ясен. Ее отец и дядя были полицейскими – хорошими полицейскими, и она с младых ногтей выучила, что то, чем занимается Дорси, худший вариант предательства.

Лори собрала на него кое-какие улики – косвенные, конечно, но надо же было с чего-то начать – и представила их в Отдел внутренних расследований. Никто не санкционировал ее расследование, более того, она знала, что у нее могут забрать это дело. Но убедительные доказательства будет нетрудно найти, и тогда Дорси заплатит за свои грехи.

Практически всем сразу стало известно, что именно Лори настучала на него, и это был первый сигнал, что Дорси так просто не возьмешь. Утечка информации была нарушением правила – тем, кто нашел улики, изобличающие офицера полиции в преступлении, гарантируется анонимность. Действия Лори даже расценивались так, будто она нарушила какой-то смехотворный кодекс круговой поруки – что полицейские якобы не идут против других полицейских, какими бы сволочами эти другие полицейские ни были.

Противостояние принесло в департамент хаос и озлобленность. За год Дорси сплотил вокруг себя довольно сильную клику, и он знал обо всех скелетах в шкафу, даже если большинство не подозревало о существовании самих шкафов. Рядовые полицейские, а возможно, и руководство департамента, разделились на два лагеря, и это стало в открытую называться «Алекс Дорси против Лори Коллинз». И те, кто поддерживал Дорси, видели в Лори врага или еще хуже – предателя.

Наконец Лори поняла, что расследование из-за позиции департамента полиции и мэрии никогда не будет завершено и не принесет никаких результатов. Так что когда наконец пришел приказ, в котором Дорси всего лишь получил выговор за «некорректность», а обвинение в связях с преступным миром и вовсе не прозвучало, Лори была сыта этим по горло. Она ушла из полиции и открыла частное детективное агентство, а я стал одним из ее клиентов. К счастью для меня, впоследствии я стал не только клиентом, но чем-то гораздо большим.

Неделю назад поступила информация, что наружу выплыли новые факты и Дорси грозит арест. К сожалению, эта информация дошла, должно быть, и до самого Дорси, и он предпочел скрыться. Лори открыто признавала, что такое развитие событий заставляет ее чувствовать, что она права, и это было последнее, что мы слышали о Дорси до сегодняшней страшной новости.

Я закинул Тару домой, дал ей печенье и отправился к «Чарли». Вообще это был бар-ресторан преимущественно для болельщиков, однако недавно у них добавилось обширное меню завтраков. Я обожаю Лори еще и за то, что она любит «Чарли» так же сильно, как я, – то есть настолько, насколько вообще возможно любить ресторан. Это замечательное место, где хочется посидеть даже в субботу утром, когда на десяти телеэкранах не транслируется ни одной игры.

Я заказал жареную картошку, свежие фрукты и черный кофе, а потом сел за столик и приготовился слушать. Я знал Лори достаточно хорошо и понимал, что на самом деле ей нужно не поговорить, а выговориться. Дабы понять, что она в своем уме, ей надо было обязательно выговориться. И слушателем был назначен я.

Лори начала с пятиминутного монолога, посвященного Дорси, пересказав некоторые факты. Ничего такого, чего бы я уже не знал, – и это было ей известно.

– Он был плохим человеком. Просто мерзавцем. Ты это знаешь, – сказала она напоследок.

– Да, знаю. Плохим человеком. Мерзавцем.

Лори помолчала с минуту.

– Знаешь, Энди, что меня пугает? Я рада, что он мертв. Когда я об этом узнала, я обрадовалась, – тихо вымолвила она.

И это сказал человек, который, если поймает муху в доме, выносит ее на улицу и выпускает.

– Это нормально, – пытался я поддержать ее.

– Не для меня, – покачала головой Лори.

– Он был продажным полицейским, который ничего другого не заслуживал. – Я подкрутил воображаемый ус и сострил: – Называл консерваторов либералами.

Ее это совершенно не развеселило, и я, хотя понимал, что дело в ее эмоциональном состоянии, а не в качестве моего юмора, сделал еще одну попытку продолжить ту же тему:

– Итак, представление начинается. В роли справедливого адвоката, защитника закона, – Энди Карпентер, в роли защитника тех, кто не может быть оправдан, – Лори Коллинз.

Эту шутку она тоже проигнорировала; да, надо будет записать, чтобы использовать эти перлы для более благодарной аудитории. На самом деле я не переживал по поводу смерти Дорси – мир только стал чище, когда он умер. Он знаменовал собой ужасно неприятную главу в жизни Лори, был для нее чем-то вроде эмоциональной зубной боли, и я очень надеялся, что теперь она сможет забыть об этом.

Но она не могла так просто освободиться от всего этого, и я решил перевести разговор на обсуждение деталей.

– Подозреваемые уже есть? – спросил я.

– Кажется, нет. Пит выдвинул теорию, что его уголовные дружки просто избавились от него, потому что он перестал быть им полезен.

Пит – это лейтенант Пит Стэнтон, мой самый близкий и единственный друг из числа полицейских и один из тех немногих офицеров, кто открыто поддерживал Лори в те времена. Я не удивился, что именно он сообщил ей о смерти Дорси.

– А где его нашли? – спросил я.

– На складе на бульваре Маклина. Дети подняли тревогу, когда увидели дым. Выяснилось, что это горело тело Дорси. – Она глубоко вздохнула и продолжала: – Полагают, что ему отрезали голову, возможно, мачете. Тот, кто это сделал, видимо, унес ее в качестве сувенира. Тело сгорело полностью, его опознали только по какому-то необычному кольцу на пальце.

– И это все? – Я навострил уши.

Она кивнула.

– Но для точности будет проведен тест на ДНК. Слава Богу! Дорси запросто мог убить кого-то, чтобы подстроить всю эту фальшивку. По обе стороны закона люди имеют привычку прекращать преследовать тебя, если думают, что ты мертв.

Мы еще немного поговорили о случившемся, пока не поняли, что сказать-то больше нечего.

– Ты завтра собираешься в офис? – спросила она.

– Скорее всего к полудню. В 9.30 встречаюсь с Холбруком по делу Дэнни Роллинза.

– Надо же! Твои делишки не так уж плохи, да?

Лори подшучивала над тем, что я взял дело Дэнни Роллинза, своего букмекера, потому что мне совсем нечем заняться. С тех пор, как я закрыл дело Уилли Миллера, у меня уже полгода не было хоть сколько-нибудь серьезного клиента. И вовсе не потому, что некого было защищать. Когда закончился суд и Уилли вышел на свободу, а настоящие убийцы были разоблачены, мое имя постоянно мелькало в прессе. Меня называли паттерсоновским Перри Мейсоном. С тех пор любой уголовник только и мечтал, чтобы я стал его адвокатом.

Но я отказывал всем. И у каждого отказа была своя причина. Либо потенциальный клиент казался мне действительно виновным, а потому недостойным, либо дело не было интригующим или громким. Где-то в глубине души у меня было чувство, что я изобретаю причины для отказа, но, признаться честно, я не считал нужным браться за эти дела.

Думаю, у меня появился синдром юриста.

К богатству привыкаешь не сразу.

Когда очень много денег сваливается на вас внезапно, как на меня, ничего естественного в этом нет. Это вроде того, как ты водишь много лет подряд старый, раздолбанный «додж», а потом вдруг получаешь в подарок «феррари». Ты можешь сколько угодно говорить, что это не изменит твою жизнь, но все же лишний раз подумаешь, прежде чем оставлять его у ночного магазина.

Мой отец, Нельсон Карпентер, оставил мне двадцать два миллиона долларов. Эти деньги он получил нечестным путем – за то, что прикрыл преступление, которое совершил его старинный друг, ставший потом моим тестем. Мой отец был уважаемым окружным прокурором, и, насколько мне известно, это был единственный бесчестный поступок в его жизни. В конце концов мой теперь уже бывший тесть оказался в тюрьме, а я получил кучу денег.