— Отчего вы так думаете? Разве он может быть уверен, что ему удастся свалить отца?

— Я полагаю, этот Ярослав выдающийся интриган. Он ничего не начнет делать без предварительного обдумывания. Ход его рассуждений я представляю себе так: новгородцы поддержат меня, так как в случае победы могут требовать от меня привилегированного положения для своего города. Если же отступятся от меня, будут снова платить дань Киеву.

— А, вы хотите сказать, он просто развращает их этой подачкой?

— Именно это я имею в виду.

Ильин проникся уважением к аналитическим способностям купца. Не ведая и сотой доли того, что знал Виктор, он верно определял мотивы поступков Ярослава. Однако некоторые моменты в цепи рассуждений Фишера казались ему малоубедительными.

— Если принять вашу точку зрения полностью, то придется предположить: отказываясь платить десятину, Ярослав знал, что великий князь заболеет и не сможет пойти на него войной.

— А я допускаю, что сама эта болезнь была предусмотрена нашим князем, и Конрад хитро сощурился.

— То есть?.. То есть он каким-то образом ее вызвал? И зная наперед, что случится, решил одним ударом обеспечить себе военную поддержку со стороны новгородцев?

Конрад закивал и расхохотался, потирая руки, словно сам все это так логично устроил.

Ильин задумался. В словах немца определенно содержалось рациональное зерно. Но если Ярослав — отравитель собственного отца… Размышления его прервал вопрос Овцына.

— А какой смысл ему убирать отца, он и так, говорят в здешнем народе, прямой преемник его. Святополк-то, старший, в темнице сидит вместе с женой. Сживет, говорят, его Владимир со света. И за что он на него так прогневался?..

— Здесь Святополка «двуотцовщина» именуют, — с трудом выговорив русское слово, Конрад даже запыхтел от натуги. — Он ведь…

— Да-да, мы это тоже слышали, — перебил Ильин. — Я боюсь, вы собьетесь с мысли. Продолжите, ради бога, о тех соображениях, по которым Ярослав может желать смерти отца.

— Давайте поставим вопрос так почему в княжеской семье умирает сначала старший сын Вышеслав, затем второй сын Изяслав, после этого третьего по старшинству — Святополка — вместо того, чтобы назначить на княжение в Новгород, как положено преемнику великого князя, сажают в подземелье, а его законное место достается Ярославу. А вскоре сам великий князь заболевает… До сих пор нет никаких сведений об улучшении его состояния, а в этом возрасте…

— Вы полагаете, все эти смерти не случайны? Я готов согласиться с вами, что поссорить отца со Святополком Ярослав мог каким-нибудь образом подбросить порочащее князя письмо, например, но устроить несколько смертей?.. К тому же, я знаю, великий князь больше всех любит Бориса, который сидит на княжении в Ростове. Ходят упорные слухи, что именно его он хотел бы видеть на Киевском столе после своей смерти. Да и еще семь сыновей остается у Владимира, их ведь тоже со счетов не сбросишь.

— Не будем гадать. Мне кажется, скоро наступят решающие события…

Когда они остались втроем, Ильин сказал:

— Можно подумать, не мы с вами явились из будущего, а этот Фишер. Что ни слово, то в точку… Знаете, пятнадцатого июля великий князь умрет. А в тот же день, еще не зная о его смерти, Ярослав устроит кровавую баню лучшим мужам города и убьет больше тысячи человек.

Анна, еще продолжавшая злиться на Виктора за его ретроградные высказывания — именно в порядке наказания его она демонстративно молчала целых два дня, — теперь не выдержала.

— Ты должен немедленно предупредить новгородцев!

— А как же невмешательство? — сощурился Овцын. — Хочешь навсегда тут застрять? Или прибыть к себе домой, а в вашей усадьбе не папенька-генерал, а какой-нибудь подлец сиволапый…

— Прекрати! — крикнула Анна. — Вы что, сговорились меня нервировать?

— При чем здесь?.. — Овцын с выражением оскорбленной невинности воздел очи горе. — Просто представил себе: на простынях с вензелями Бестужевых-Мелецких скотина неумытая в лаптях валяется. Мороз по коже.

— Давайте не будем пикироваться, — вмешался Ильин. — Дело серьезное. Надо быстро решать, что предпринимать дальше.

— Надо предупредить, — твердо повторила Анна. — Какое может быть невмешательство, когда тысячи жизней…

Ильин поднял руку.

— Успокойся. Я целиком разделяю твой пафос. Если есть возможность спасти хоть одного человека, к чертям собачьим эту философию бесстрастия… Но, поверь, в данной ситуации мы ничего изменить в происходящем не можем. Подумай: как, под каким соусом мы вмешаемся? «Достопочтенные, я прибыл из будущего и по сообщениям летописей знаю…» Так, что ли?

Овцын саркастически улыбнулся и заметил:

— Тут соколику перышки и повыдергают.

— Да и кто вообще станет слушать немца? — добавил Ильин. — Нет, что ни говори, а изменить ситуацию мы не в силах. Самое лучшее, что мы можем сделать, как можно скорее убраться отсюда, если не хотим лишиться головы в грядущих междоусобицах.

Анна пожала плечами и, отойдя к двери, стала смотреть на двор, словно ей вдруг сделалось глубоко безразлично, что решат мужчины.

— Мне тоже здесь вот как надоело, — сказал Овцын, проведя ребром ладони по горлу. — И, в конце концов, мы сидели здесь для того, чтобы как следует присмотреться, привыкнуть, теперь, я думаю, мы вполне могли бы сойти за местных. Особенно в Киеве — там-то наше произношение всегда можно выдать за новгородское или еще какое-нибудь.

— Да, здесь диалект на диалекте. Как на торг выйдешь, так наслушаешься словечек. Кто окает, кто акает, кто пришепетывает, кто цокает…

Анна вновь повернулась к ним.

— Хорошо, мы отправились в путь… За кого вы теперь собираетесь себя выдавать?

— Вот и давайте обдумаем этот вопрос, — повеселевшим голосом предложил Ильин. — А то все препираемся да язвим…

— Если мы думаем забираться в разные глухие углы, где подвизаются всякие подвижники веры да оборотни, нам надо и занятие какое-то придумать для себя, не вызывающее подозрений, — проговорил Овцын.

— Мелкие торговцы. Вроде коробейников, какие в ваше время были, — сразу же отозвался Ильин.

— У нас их чаще офенями называли, — уточнила княжна.

— И у нас, — подтвердил Овцын.

— Хорошо, офенями нарядимся. Купим каких-нибудь безделушек…

— А как же с Анной-то? — озадачил его Овцын. — Офени с барышнями не путешествовали. Не-ет, надо что-то иное придумать…

Ильин задумался. В самом деле, какая профессия может дать гражданину одиннадцатого века свободу передвижения, тем более, что гражданин этот девица на выданье? Будь ты хоть семи пядей во лбу, общественные отношения тебе не переделать, табу не преодолеть.

— Знаете, — заговорила Анна. — Мне кажется, во все времена только одно занятие давало людям некоторую независимость… Искусство.

— Хм, смотря что иметь в виду, — отозвался Ильин. — Хорошо было в средневековой Англии — там бродячие комедианты по дорогам слонялись. А у нас на Руси одни скоморохи по этой части, но среди них, насколько мне известно, женщин не было.

— Я думаю, если мы станем представляться странствующими богомазами, это вполне удовлетворит любопытных, — сказала Анна. — Профессия настолько новая, настолько редкая для нынешнего времени, что еще не успел сложиться… как бы это сказать, взгляд на нее.

— Стереотип, — подсказал Ильин. — А что, пожалуй, ты и права. Людям искусства всегда прощались некоторые странности. Почему бы не извинить бродячему художнику то, что он берет с собой дочь. Она ведь так здорово растирает краски…

Он улыбнулся. Анна не выдержала и ответила тем же. Овцын хлопнул в ладоши.

— Ну вот и прелестно. Сегодня же покупаем необходимую одежонку, краски-кисти — и вперед.

— Надо продать немцам наши товары, — напомнила Анна, явив коммерческую жилку.