Но потные перепуганные лица окружавших его мужиков были настолько реальны, что Ильин не стал даже щипать себя, чтобы убедиться: все взаправду.

— Русский я, славянин! — крикнул Ильин и со злостью почувствовал, что на глаза навернулись слезы.

— От рода словенска? — недоверчиво переспросил старик.

— Да, да! — раздраженно отозвался Ильин. — В каком веке, черт подери, живете?

— Век?.. — Старик явно не мог уразуметь суть вопроса.

— Какой нынче год? От Рождества Христова.

Вслушиваясь в его речь, ожерельеносец удовлетворенно кивал. Даже легкий румянец выступил у него на щеках — он наконец-то начал понимать, что говорит Ильин, и на душу его явно снизошло спокойствие. Услышав про Рождество Христово, он еще раз с доброй улыбкой кивнул и распорядился:

— В узилище ввергнуть.

В Ильина сразу вцепилась еще дюжина рук. Мешая друг другу, толкаясь, потащили филолога в сторону от воронки.

В землянке было темно. Но, еще не успев прийти в себя после падения на глиняный пол, Ильин понял, что он здесь не один. В стороне зашуршало, кто-то осторожными шагами стал приближаться к нему. Невидимая рука принялась ощупывать плечи филолога. Прошелестел шепот:

— Эй, живой?

Ильин отжался на руках и сел на корточки. Сказал, стараясь придать голосу спокойно-ироничный оттенок:

— Вне всякого сомнения. А вы?

— Да вроде…

Выговор какой-то не такой, решил Ильин. Говоривший не произносил слова в нос, не окал, как те бородачи, что тащили его от воронки, а потом впихнули сюда. Но и не так, как произносят (произносили, поправил себя Ильин) нормальные, обыкновенные люди образца тысяча девятьсот восемьдесят третьего года.

Откуда-то из угла раздался еще один голос — самоуверенно-барственный:

— Вы, сударь, уже четвертый. Вот и барышня — часу не прошло, как пожаловали…

— Ах, оставьте меня в покое, — всхлипнул женский голос.

— Ба, да что же это мы все в темноте, — воскликнул Ильин. — Давайте воочию представимся.

С этими словами он включил фонарик. Стоявший рядом инстинктивно вскинул руки к лицу, закрывая глаза от света. Ильин увидел молодого бородатого мужчину. Ветхое рубище туго обтягивало широкие плечи, мощный торс. На ногах его были размочаленные лапти и усеянные репьями холстинные онучи — в точности такие, какие выставлены в этнографическом музее.

Переведя луч фонаря в угол, Ильин осветил сидевшего на охапке соломы малого в малиновом кафтане, в белых чулках, в башмаках с огромными медными пряжками и красными каблуками. На голове его серебрился седой парик с косицей. Странный господин прикрылся растопыренной ладонью и церемонно кивнул:

— Коллежский секретарь Овцын, губернской канцелярии экзекутор.

— Ильин, Виктор Михалыч, — оторопело представился филолог. И, неожиданно для себя самого подхватив речевую манеру Овцына, закончил: Института русского языка сектора устного народного творчества младший научный сотрудник.

Ильин вдруг осознал, что совершенно успокоился. Происходящее все сильнее занимало его, словно некое театральное действо.

Коллежский секретарь галантно повел рукой в сторону и устремил взор в том же направлении.

— Явите же нам нашу соузницу.

Ильин направил свет фонаря вправо и увидел миловидную девушку в светлой кофте с длинными рукавами и темной юбке до пят. На темно-русых волосах невесть как держалась крохотная кружевная шляпка. Даже при неверном освещении было видно, что лицо незнакомки стремительно пунцовеет. Длинные тонкие пальцы нервически теребили кисейный платочек.

Из темноты послышалось довольное покрякивание малинового франта. Рядом с Ильиным пробормотал что-то нечленораздельное невидимый бородач, но тон его был явно неодобрительный.

— Прошу пардону, — сказал Ильин и отвел фонарь в сторону. — Теперь и мне, наверное, пора объявиться.

Осветив себя, он с полминуты молчал, давая товарищам по несчастью время оценить его наряд. Потом выключил фонарик и сказал:

— Насколько я понимаю, общество довольно разношерстное. Однако, надо полагать, совместными усилиями мы разберемся в происходящем.

Бородач шумно вздохнул и прошагал в угол, зашуршал соломой. Щеголь в парике веско добавил:

— Не извольте сомневаться. Разберемся. Как бог свят, полдеревни перепороть велю… Ракалии!

— Фи, какой вы… — Девушка запнулась, явно подыскивая определение: Плантатор!

Ильина вдруг осенило, с чего надо начинать, и он, не дав Овцыну возразить его соседке, спросил, поперхнувшись с непривычки на обращении:

— М-милостивая государыня, вы бы очень обязали нас, если б сказали, какой сегодня день, месяц и год.

— Если вы всерьез… — В ее голосе послышалось недоумение. — Ах, я так фраппирована всем этим… Ну хорошо, если вам угодно: 7 июня 1869 года.

— Что? — завопил франт. — Вы, матушка, в своем ли уме? Нынче одна тысяча семьсот пятьдесят пятый год от Рождества Христова. И не седьмое, как вы изволили выразиться, а восьмое иуния…

— Свят-свят-свят еси боже богородицею помилуй нас, — заполошно проревел из угла бородач. — Затмение на вас враг человеческий наслал. Девятый божиим изволением день иуния месяца. Лето же от сотворения мира седмь тысящ двести шестое.

— То бишь… — на минуту задумался Ильин, — тысяча шестьсот девяносто восьмой год.

— Справедливо глаголешь — от воплощения бога-слова год верно назвал. Но тако латины и люторы ереселюбивые лета исчисляют…

— Позвольте, драгоценнейший… как вас звать-величать, — начал Ильин.

— А Ивашкой Онисимовым сыном кличут, из посадских я…

— Какого ж такого посада? — подал голос Овцын. — Где тут у нас посады?

— С Сумского посада, с Беломорья, милостивцы, от отцов Соловецких пробирахомся, — смиренно сказал бородач.

— Следовательно, Иван Анисимович? — нетерпеливо осведомился Ильин.

— Да бог с тобой, — даже в темноте было понятно, с каким выражением на лице говорил Ивашка. — Нешто мы боярского роду али бо от купецтва происходим…

— Ну-ну, — попечительным тоном произнес Ильин. — Что ж мы тут, происхождением козырять станем?

— А вы, простите за любопытство, из какого сословия будете, Виктор Михалыч? — вмешался Овцын.

— Служащий, — отрезал Ильин.

— О! — с одобрением отозвался франт, — И по какой части?

— По филологической.

— Весьма почтенное поприще, — задумчиво-уважительно пробормотал Овцын и умолк, явно не желая показывать свою неосведомленность.

— Вернемся, однако, к нашим баранам, — продолжал Ильин.

— Каким баранам? — недоуменно вопросили в один голос остальные обитатели подземелья.

— Фу, черт, — смутился Ильин. — Поговорка такая…

— Ты, баринок, язык-то сдержи, — неожиданно взъярился Ивашка. — Пошто нечистого призываешь?! Тьфу, тьфу, тьфу, с нами крестная сила.

— Ну… — Ильин утер испарину со лба. — Морока с вами. Каждое слово наперед обдумывай.

— А как же, — смягчился Ивашка. — Слово-то, оно, знашь, силища… Вначале бе слово и слово бе бог…

— Да знаю-знаю, — взмолился Ильин. — Давайте же ближе к делу… Я хочу вас успокоить — никто из нас не сошел с ума. Все вы назвали, по всей видимости, верные даты. Я, кстати, тоже еще полчаса назад полагал, что сегодня 20 июня 1983 года.

— От воплощения бога-слова? — подозрительно начал Ивашка. Люторствуешь, ереседей!..

— Да нет, не люторствую. Я, прошу прощения, атеист.

— Атеист?! — радостно взвизгнула девушка. — О как это мило. Я тоже отрицаю всю эту поповщину…

— Вы — афеистка? — изумился Овцын. — Это, знаете ли, барышне совсем не к лицу… Нет, вы разыгрываете нас. Афеизм — это забава мужчин, да и то молодых…

Он радостно хохотнул, будто бы вспомнив что-то.

— Господа! — раздраженно заявил Ильин. — Дайте же наконец до сути добраться. Оставим эмоции на потом.

Ивашка протестующе завозился на соломе, но смолчал.