— Что это? — заинтригованно спросила княжна.

— А-а, такие же глупости. — Ильин решил прервать разговор, чреватый новым крупным объяснением.

— Я бы хотела резать лягушек, заниматься физиологией… как Базаров, мечтательно протянула Анна Аполлоновна. — Но папа, этот ужасный человек, и слышать не хочет ни о чем подобном. Он даже короткую стрижку мне запретил.

— Такие чудесные волосы… — с ужасом в голосе начал Овцын. — Ваш родитель явил истинную мудрость.

— Вот именно, — поддакнул Ильин.

— За укрощение волоса анафема на богохульника, — резюмировал Ивашка. Не токмо девице и бабе о том думать зазорно, но и мужу грех великий. На плате образ Спасителя нерукотворный запечатлелся — с брадой, с усами. Неужто лепоту сию рабам божиим дозволено брить?! Тако в латинах богопротивных творят, зане в сеть диавольскую уловлены.

Забрезжил еще один диспут, и филолог решил подавить самую возможность его в зародыше. Быстро сказал:

— Иван Анисимович, вы бы лучше про то, как в подвал церковный попали…

— По никониан проискам ся в подземелие вверг. От отцев Выгорецкой пустыни учительное послание на Москву, в вере крепким, вез. Да настигли в Никольском Погосте государевы люди, некуда бежать было. Шепнул тогда верный человек, у коего на ночлег стал: под церковью попытай счастья укрыться, авось-де крестом святым да крестным знамением от нечистой силы оборонишься. А стрельцы, бог даст, в подвал тот не сунутся… Вот и угодил бесам в лапы…

— Ну нет, это вовсе не бесы, — миролюбиво произнес Ильин. — Они не меньше нашего ошарашены происшествием. Насколько я мог судить по поваленным деревьям, метеорит ухнул совсем недавно. И представьте себе ужас этих людей: из воронки полезли какие-то типы, одетые невесть во что… Да, кстати, не грех бы выяснить все-таки, в какой год по нашему календарю мы угодили.

— Вы полагаете, нас занесло далеко? — встревожился Овцын.

— Да уж на несколько столетий, это как пить дать.

— Что же они с нами сделают? — потерянно спросила княжна.

— Согласно утверждениям ряда исследователей у некоторых народов в языческую эпоху существовал обычай поедать умерших родителей, а также пленников, — сказал Ильин. — Я считаю, что подобные умозаключения чаще всего основываются на выдумках христиан-миссионеров. Но теперь, мне кажется, мы имеем полную возможность проверить это на практике…

— Веселая перспектива, — обреченно отозвалась Анна Аполлоновна. — И потом… почему вы решили, что мы попали к язычникам?

— Что-то в них такое было… Ни разу не перекрестился никто, не поминал имени Христова… И еще, знаете, я сейчас только вспомнил, шарили у меня под рубахой… Теперь понимаю — крест искали…

— Верно, — воскликнул Овцын. — И у меня из-за пазухи шнурок первым делом выдернули.

— И у меня, — сказал Ивашка. — Я-то сразу смикитил: диаволовы слуги, животворящего креста боятся. Забился, не дал святыню сорвать…

— А вот меня не обыскивали, — сказала княжна. — Выходит, не такие уж они дикари, какое-то воспитание получили…

— Если они обычай пленных есть имеют, нам от ихнего воспитания проку мало, — задумчиво произнес Овцын.

— Да я вам только гипотезу, предположение то есть привел. К тому же ее мало кто разделяет, — поспешил успокоить Ильин.

— И все же… — Голос коллежского секретаря звучал по-прежнему озабоченно. — И все же почитаю за лучшее отсюда ретироваться… Надо изыскать возможность бежать.

— Легко сказать, — проворчал филолог и включил фонарик.

Найдя низкую дверь, сбитую из крупных плах, он навалился на нее плечом и принялся раскачивать. Но сработано было на совесть — дверь не шелохнулась.

Ильин сунул фонарь в карман и стал колотить по грубо обструганным плахам.

— Эй, открывайте!

Дверь внезапно подалась, и яркий свет ослепил филолога. На фоне голубого прямоугольника мешковатая фигура отворившего дверь казалась непроницаемо черной. Заслонившись ладонью, Ильин сказал:

— Позовите начальника! Кто тут у вас главный?

Теперь он различил черты лица стража. Из-под светлых кустистых бровей на него внимательно смотрели серые глаза. Крупный нос с горбинкой, облупившийся от солнца, придавал физиономии караульщика горделиво-хищное выражение.

— К волхву хощешь? — со странным носовым клекотом спросил горбоносый и смерил Ильина оценивающим взглядом. — Жди.

И захлопнул дверь.

Филолог принялся было гадать вслух, кто этот волхв. Но успел только проинформировать своих соузников, что так именовали авторы летописей жрецов древнеславянской языческой религии.

— Они совершали жертвоприношения и молитвенные обряды перед изваяниями богов…

— Бесы суть! — загремел было Ивашка.

Но тут стукнул засов, и солнечный луч ворвался в землянку.

— Изыди! — позвал горбоносый и махнул Ильину рукой.

Пока двое бородачей, вооруженных короткими мечами, вели его через нагромождения обугленных стволов, а потом по широкой утоптанной тропе вдоль полноводной реки, Ильин пытался сообразить, где согласно памятной ему топографии находились избы Никольского Погоста, но местность казалась совершенно незнакомой.

Дремучие ели стеной стояли над поймой, там, где должны были тянуться огороды села. К тому же, коренной берег поднимался намного круче, чем во времена фольклорной командировки Ильина. «Наверное, оплыл берег — столько раз за сотни лет перепахивали да перекапывали», — размышляя таким образом, филолог с любопытством вертел головой во все стороны.

Трава по обочинам тропы стояла в пояс. Крупные яркие цветы нескольких десятков разновидностей сливались в бесконечный пестрый ковер. Краски в этом мире вообще казались сочнее, первозданнее. На это Ильин обратил внимание еще тогда, когда его тащили из воронки. И цвет неба, и зелень хвои, и желтизна песка, и прозрачность воды — все это было какое-то ненатуральное, с перехлестом, как на рекламных проспектах заграничных туристских фирм.

«Декорация да и только», — недоумевал Ильин. И все же подсознание работало, ища объяснение феномену. И вот раздался первый звонок — память услужливо подсунула разговор из какого-то рассказа Чехова. Герой сетовал: не то нынче, вот лет пятьдесят назад (то бишь в сороковых годах XIX века!) лебедей на озерах били. А речь-то шла про Брянскую или Тульскую губернию. Вот где собака зарыта! Ильин попал во времена, когда полностью отсутствовало загрязнение окружающей среды. Ни перегрева атмосферы, ни вредных выбросов, ни деградации флоры. Он вспомнил, как бродил за околицей Никольского Погоста и решил нарвать цветов для хозяйки. Набрался довольно однообразный букетик из мать-и-мачехи, васильков да ромашек. То буйство трав и цветов, что он видел теперь, вызывало у него образ званого пира, участники которого веселятся, не зная, что все они со всем своим потомством давно оприходованы в книге судеб по статье «расход». И звенящие на десятки голосов птахи, и стрекочущие на лугу насекомые, и поминутно всплескивающая в реке рыба — все это материал для расходной ведомости истории.

Тропа нырнула под сень елей и пошла вверх. Поднявшись на лесистую гривку, Ильин услышал, что в той стороне, куда уходил новый склон, плещет вода. Это немало озадачило филолога. Он с трудом мог убедить себя, что широкая река, вдоль которой его вели поначалу, это и есть прародительница того замусоренного битыми бутылками и старыми покрышками ручья, не по чину носившего имя Быстрицы. Но еще один поток, да к тому же такой шумливый? Неужели та заросшая кустами канава за селом тоже когда-то была рекой?

Вскоре в этом не осталось сомнений. С обеих сторон гривки сквозь стволы елей заблестела вода. Впереди посветлело, стали видны какие-то строения. Когда лес кончился, Ильин увидел городище, вытянутое вдоль высокой стрелки на слиянии двух рек. Частокол из свежеобструганных бревен окружал с дюжину приземистых изб и лабазов, установленных на столбах.

Когда вошли внутрь городьбы, первое, что бросилось в глаза Ильину, были вытесанные из толстых стволов изваяния идолов. Они стояли полукругом, обращенные ликом в сторону водного простора. На огромном гранитном валуне, выступавшем из земли перед идолами, полыхали два длинных костра, сложенных из березовых чурок.