Боттандо вопросительно смотрел на него.

— Это был выпад против меня. Только сегодня я объявил о своем уходе и назначил преемником Ферраро. Кто-то решил отомстить мне таким варварским способом, чтобы выставить меня дураком. Но это имеет смысл только в том случае, если картина настоящая. Я знаю, меня здесь все не любят.

Томмазо умолк. Боттандо подумал, уж не ждет ли он от него уверений в обратном, но решил, что даже Томмазо не может быть до такой степени тщеславен, и промолчал.

— Я постоянно натыкался на глухую стену непонимания, любое мое предложение воспринималось в штыки. Ферраро — единственный, кто оказывал мне какую-то поддержку. Он — единственный, кто живет в современном мире, а не где-то в середине двадцатых годов.

— И потому вы предпочли его Спелло?

— Да. Мне нравится Спелло, Ферраро я недолюбливаю. Но когда на кон поставлено будущее музея, не может быть и речи о личных предпочтениях. — И снова в его неожиданно страстной речи промелькнула тень былой напыщенности. — Спелло — хороший работник, но директор должен быть борцом, уметь выбивать деньги из министерства и из спонсоров. Я решил, что на это способен только Ферраро. У него непростой характер, но выбора у меня нет. И я знаю, что есть очень много людей, которые хотели бы избавиться от нас обоих любой ценой.

С этим Боттандо мысленно согласился.

— Но, — возразил он вслух, — мне трудно представить, чтобы человек, проработавший в музее всю жизнь, мог совершить такой чудовищный акт вандализма.

— А мне совсем нетрудно это представить, — фыркнул Томмазо. — Я же говорю: это сумасшедший дом. Но вы поняли, о чем я вам толкую? — настойчиво продолжил он, наклонясь к генералу. — Если картина — подделка, какой смысл ее уничтожать? Куда проще оставить все как есть и ждать, когда разразится скандал. Для меня такой позор был бы не меньшим ударом.

Боттандо улыбнулся и несколько сместил акцент разговора:

— Никто не знал, что это подделка, даже вы. Весь мир считал ее настоящим шедевром Рафаэля. И если бы ее не купила Италия, то приобрел бы музей Гетти или кто-нибудь еще. История появления картины была такова, что никто не усомнился в ее подлинности. Имелось свидетельство того, что она должна находиться под изображением Мантини. И Бирнес обнаружил ее. Все произошло как в сказке. Все хотели верить в нее. Возможно, и тот, кто сжег ее, тоже верил.

Томмазо горько усмехнулся:

— Все верили, а деньги заплатили мы. И вероятность того, что заплатить могли и другие, вряд ли спасет мою репутацию.

Боттандо не видел смысла в дальнейшем продолжении разговора и направился к выходу. Он очень устал.

— Скажите, — вдруг спросил он, уже стоя в дверях, — почему вы решили уйти? Честно говоря, я был удивлен.

— Не только вы. Видели бы вы, какие у всех стали лица, когда я сказал об этом. Но я уже по горло сыт своей должностью, и даже деньги мне не нужны. С меня хватит беготни и колотушек. Для этого нужен кто-нибудь помоложе. — Томмазо усмехнулся.

— Например, Ферраро?

— Да, он справится, несмотря на свой ужасный характер. В прошлом году он замещал меня в течение нескольких недель, и очень успешно, поэтому я предложил его на этот пост. Что же касается меня, — продолжил он меланхоличным тоном, — то я удалюсь на свою виллу под Пьенцей и буду тихо наслаждаться библиотекой и коллекцией. Кто знает, может быть, я снова займусь живописью? Да-да, я тоже когда-то писал. Приятно будет переменить род деятельности, особенно сейчас. Вы должны признать, что момент для ухода я выбрал идеальный.

Томмазо открыл дверь и пожал Боттандо руку.

— У нас были не самые теплые отношения, генерал, — сказал он на прощание, — но я хочу, чтобы вы знали, как я ценю ваши старания изобличить преступника. У меня к вам только одна просьба: не распространяйте слухов о том, что картина была подделкой. Если вы найдете серьезные доказательства, тогда другое дело. Но я не переживу, если моя репутация пострадает из-за пустых домыслов.

Боттандо кивнул:

— Это правильно. К тому же у меня есть свои причины хранить все в секрете. Не беспокойтесь. Спокойной ночи, директор.

Пока Боттандо обсуждал с Томмазо случившуюся катастрофу, Флавия по его приказанию взвалила на себя весь груз мелких, но необходимых дел, неизбежно сопутствующих раскрытию любого преступления.

Для опроса восьмидесяти семи человек, присутствовавших на приеме, было уже слишком поздно, поэтому она просто переписала их имена с адресами и попросила — вежливо, но очень твердо — находиться в пределах досягаемости. Потом просмотрела список выезжавших из страны на случай, если кто-то решил скрыться за границей. Оказалось, что Флавия не успела перехватить только группу американцев, которые ушли с приема раньше, поскольку торопились на вечерний самолет. Но их она почти не брала в расчет.

В целом подозреваемых набралось порядочно, и почти все они имели возможность совершить преступление. Например, Аргайл, который вошел к Флавии в кабинет одним из последних.

— Я так надеялся, что впредь буду общаться с вами только в неофициальной обстановке. Я даже представить не мог, что вы снова станете меня допрашивать, — с сожалением произнес он.

— Я не допрашиваю вас, а просто хочу записать ваш адрес, — строго ответила Флавия.

Аргайл махнул рукой.

— Какая разница, сегодня или завтра вы все равно вызовете меня на допрос. Наверняка я у вас главный подозреваемый.

— Вы себе льстите.

— Не думаю. Ну пусть не главный, но уж точно в первой пятерке. Не могу сказать, чтобы мне это нравилось.

Флавия откинулась на спинку стула и положила ноги на стол. Она устала, и ей было трудно сохранять официальный тон с человеком, которого она хорошо знала и которому симпатизировала. Тем более что Флавия не числилась в полиции. Иногда это давало ей некоторые преимущества.

— Если вы так уверены в этом, то, может быть, объясните, почему?

Аргайл уставился в потолок, приводя мысли в порядок.

— Ну, во-первых, вы считаете, что картина была подделкой, так? — начал он.

— С чего вы это взяли?

Он пожал плечами:

— Ну, это так понятно. В противном случае вы искали бы сейчас маньяка.

Флавия промолчала.

— Если принять этот факт, — продолжил Аргайл, — то получается, что Бирнес получил свои деньги за фальшивку. Первым, совершенно случайно, это обнаружил я, о чем сейчас уже начинаю жалеть. А благодаря гранту Бирнеса я теперь оказался с ним связан.

Он умолк, и Флавия спросила его:

— Ну и зачем вам уничтожать картину?

— Если бы выяснилось, что картина не настоящая, Бирнесу пришлось бы вернуть деньги и забрать ее обратно. В контракте это наверняка оговорено. Если же картину уничтожить, то никто никогда ничего не докажет, и Бирнес не пострадает. Так же, как и я — его предполагаемый сообщник.

Флавия медленно кивнула.

— Достаточно убедительно, — сказала она. — А вы уверены, что вы первый, кто подверг сомнению подлинность картины?

Аргайл помолчал, потер подбородок.

— Ну, не знаю. Об этом мне еще надо подумать. — Он с надеждой посмотрел на нее.

Флавия потерла глаза, провела руками по волосам и зевнула.

— Ну ладно, на сегодня хватит. Расскажете после. Вам отлично подошла бы роль обвинителя. Жаль, что судебная система не предусмотрела подобной возможности. Но вы правы в одном: вы действительно подозреваемый номер один. — Она встала и проводила Аргайла до дверей. — У вас есть только один способ доказать свою непричастность к этому преступлению, — произнесла она, останавливаясь.

— Какой же?

— Найти настоящего Рафаэля.