— Только бы они не перепутали поезда: ведь до Бельгии семь пересадок, — сказала бабушка. — Правда, у них все записано на бумажке, и, даст бог, найдется добрая душа, которая, если понадобится, прочтет им ее.

Метелло сидел рядом с бабушкой, свесив ноги с повозки.

— Вот увидишь, горожанин, — сказал батрак, — в имении тебе будет хорошо, лучше, чем в Бельгии. Хотя бы по воскресеньям будешь есть вволю, как никогда, наверно, не едал.

— Надо быть почтительным, особенно со стражником, помни это, — поучала Метелло бабушка, поправляя на нем шапку.

На переезде повозку сильно тряхнуло. Метелло сидел не держась, от толчка он невольно спрыгнул на землю и оказался между рельсами.

— Да что с тобой! — удивилась бабушка.

Повозка уже выехала на дорогу, батрак оглянулся и придержал волов.

— А ну, полезай, — сказал он, кивнув на повозку, — дурья башка!

Вокруг стояла тишина, замолкли даже кузнечики, только где-то рядом гудел шмель. Вот замычал вол, отозвался другой, а Метелло все еще стоял и смотрел на бабушку и батрака, ждавших его в повозке.

— Эй, парень! — крикнул батрак. — Оглох ты, что ли?

— Метелло! — позвала бабушка.

А он продолжал глядеть на них и не двигался с места. Затем внезапно повернулся и бросился бежать по шпалам, а потом по тропинке вдоль насыпи. Он не слышал ни возгласов, ни окриков, в голове у него шумело, но он все бежал и бежал.

Железная дорога пересекала пустынные в этот час поля. Может быть, батрак пытался догнать его; наверно, бабушка пошла к начальнику станции… Только через много лет Метелло узнал, что когда они оправились от изумления и решили бежать за ним, он уже исчез за поворотом в туннеле. А на станции отказались известить Понтассьеве: «Никуда он не денется. Голод не тетка!»

В туннеле он перевел дыхание и поначалу слегка оробел. Но затем набрался храбрости и ринулся в темноту. Бежал он совсем недолго, но когда выскочил из туннеля, уже смеркалось, и это было очень неожиданно.

Миновав последние дома Риньяно, он уже твердо знал, куда идет и чего хочет. Он шел во Флоренцию, в родной, но незнакомый город. Недаром он был «горожанин», и пусть у него нет никого на свете — он будет жить самостоятельно, своим трудом, далеко от стражника, от имения.

Кузнечики стрекотали все громче, проснулись и заквакали лягушки, лаяли собаки, выглянула полная луна, словно для того, чтобы освещать ему путь, и между железной дорогой и полями засверкали в лунном свете камни обмелевшего русла Арно. Метелло казалось, что Изолина, Олиндо и младшие братья уехали так давно, что он уже забыл их лица. На мгновение он даже засомневался, помнит ли он еще имена мальчиков. «Витторио, Карло, — повторял он про себя, — и самый младший, который еще не дорос до штанишек, как его? Асканио! Его назвали в честь помощника фатторе».

Навстречу шел поезд. Показалась тупая глазастая морда паровоза, извергавшего искры и клубы дыма. Метелло свернул с насыпи на тропинку, которая вела к большой дороге. За его спиной промчался поезд, а по дороге прямо на него двигался огромный воз сена. Грохот состава и темная фигура возчика, примостившегося на оглоблях, словно петух на насесте, вернули его к действительности. Он снова пустился бежать не останавливаясь, пока впереди не появились какие-то дома. Наверно, это Понтассьеве. На первом же доме была надпись, как и в Контеа, и в Ринчине. И тут он понял, какое это несчастье — быть неграмотным. Огромное несчастье, вроде болезни: он видел черные знаки на выбеленной стене, а прочесть не мог, словно был слепой. Метелло вышел к мосту через реку, за которой лежало большое селение.

Не Понтассьеве ли это? Перед самым мостом была колонка. Метелло напился и, почувствовав, что устал, присел на камень. Мимо проехал еще один воз с сеном. На самом верху его растянулся возчик, который, придержав лошадь, чтобы зажечь окурок «тосканы»[7], окликнул Метелло:

— Что, парень, бросила тебя твоя милая?

Метелло был весь в поту, он только что успел утолить жажду и тяжело дышал, но все же нашел в себе силы улыбнуться и громко ответить:

— Да я не здешний. Я из Понтассьеве.

— Эге, — сказал возчик, — да ты, я вижу, дурень!

Теперь Метелло знал наверняка, что находится в Понтассьеве. Обойдя селение стороной, он двинулся дальше, никуда не сворачивая с большой дороги, и луна, казалось, следовала за ним.

С первыми лучами солнца он вошел во Флоренцию через Порта алла Кроче. Пройдя немного, он оказался в самом центре рынка. По его одежде и непринужденному виду — он стоял, засунув руки в карманы, — никто не угадал бы, сколько пришлось ему пережить, как он голоден, как устал и какое тем не менее живое любопытство возбуждает в нем все окружающее.

Метелло был не по годам высок и крепок, черный вихор выбивался у него из-под шапки, руки были большие, рабочие. На нем был жилет, надетый поверх рубашки, присборенной у ворота и на запястьях, штаны немного ниже колен и запыленные башмаки из телячьей кожи. Ему едва исполнилось пятнадцать лет, а выглядел он на все восемнадцать-девятнадцать и казался способным справиться с любой работой.

С любопытством смотрел он, как рабочие разгружают возы с ящиками фруктов, кочнами цветной капусты, с апельсинами и мандаринами, которые он видел впервые. Другие грузчики подхватывали товар и переносили его на склады. Чуть подальше розничные торговцы приводили в порядок свои лотки; повсюду было оживленно и шумно. Солнце уже начинало припекать. От бессонной ночи, от усталости и голода, от обилия впечатлений Метелло впал в какое-то оцепенение, из которого его вывел окрик:

— Эй, парень! Ты что, с возами приехал или работу ищешь? А ну, поди сюда! Мне сегодня люди нужны. Четыре чентезимо в час, идет?

Метелло ничего не ответил. Он даже не обернулся, чтобы посмотреть, кто с ним говорит, и убедиться, что это обращаются именно к нему, а просто подошел к возу и взвалил себе на спину тяжелый ящик.

Грузчики встретили его неприветливо. «Откуда ты взялся и почему согласился, чтобы тебе платили на один чентезимо меньше?» — спрашивали они. Метелло ничего не отвечал — может быть, потому, что от жары и усталости у него все плыло перед глазами. И тогда один из грузчиков, с большими усами и бородавкой на щеке, которого хозяин называл Линари, изловчившись, так сильно толкнул его, что он растянулся во весь рост. Хозяин стоял к ним спиной и не заметил, как Метелло поднял ящик и подобрал лимоны, рассыпавшиеся по мостовой.

— Мне надо заработать на хлеб, — пробормотал он, устанавливая ящики с фруктами, когда Линари снова очутился рядом.

Седой, морщинистый грузчик, такой худой, что, казалось, его острые кости вот-вот прорвут рубашку, сказал:

— Если такой молодой, как ты, соглашается на четыре чентезимо, то что же станут платить мне? Они говорят, что мне пора на свалку, ведь я поднимаю не больше пятидесяти килограммов.

— Съездить бы ему разок по морде, вот и был бы для него подходящий заработок! — бросил на ходу Линари.

На нем была рубашка с воротничком и галстуком, а пятидесятикилограммовый ящик он нес с такой легкостью, как будто тот был пустой.

— Да оставьте вы его в покое! Разве не видите, он совсем мальчик, — вмешался еще один грузчик. Это был человек средних лет, тоже усатый, с лысой загорелой головой и смеющимися глазами. Он не был похож на грузчика, несмотря на то, что работал наравне со всеми и одежда у него была очень потрепанная.

— Вот и нужно проучить его как следует! — сказал грузчик с бородавкой. — Еще молоко на губах не обсохло, а уже лезет отбивать у нас хлеб!

— На аппетит он, как видно, пожаловаться не может, — заметил лысый.

Метелло слушал, стараясь не глядеть им в лицо.

— Мне надо заработать на хлеб, — повторил он.

— Ну, ясно, — сказал старик, — уж, конечно, не на ложу в театре Пальяно!

Настал полдень, и с грузчиками расплатились. Трудовой день для них кончился. В руках у Метелло оказалось четыре сольдо — целых двадцать чентезимо!