– Конечно, знаю, о шейх, – отвечала она, и голос ее зазвучал официально и строго, словно она хотела сказать: «Как только ты мог подумать, что не знаю», чтобы Иезекилю не пришло в голову чего-то дурного.

– Знаю, его зовут Салим. А раз я знаю это, то не зря предложила и настаиваю на том, чтобы все происходило в доме его отца. Если мы сделаем так, как я предлагаю, люди не станут больше болтать языком и строить разнообразные догадки. Никто уже не скажет, что выбрала я его тогда вовсе не по случайности, а потому, что мы уже знали друг друга. И понятно будет, что тебя я выбрала себе в мужья вовсе не потому, что у меня не было никого на примете помоложе, а потому, что ты посватался ко мне как шейх племени.

Шейх Иезекиль захохотал, запрокинув голову назад. Он совершенно забыл о том, что пришел принести свои соболезнования.

– Хорошо, для тебя все, что пожелаешь, а сверху еще жизнь Иезекиля. Значит, через семь дней встречаемся за обедом в доме отца Салима? Я правильно понял?

– Да, и с Богом.

Иезекиль поднялся и направился к выходу.

– Ты приглашаешь женщин, мужчин я беру на себя. А не позвать ли мне нашего друга, шейха племени румов, чтобы он благословил нашу свадьбу?

– Нет-нет, Иезекиль, пусть это останется внутри племени. Не стоит усложнять все с теми, кто отказался тебе повиноваться, потому что главное для тебя сейчас – вернуть их под свои знамена. Шейх племени румов, уверена, будет этому рад.

– Конечно. Ну, с Богом.

– С Богом, – ответила Нахва. Попрощавшись с дядями, Хазимом, Омаром и Саманом, Иезекиль ушел.

Нахва встретилась с Салимом, чтоб обсудить дела грядущие, но на этот раз Салим торопился и ушел быстро, а она осталась в доме его отца. Салим обычно оставлял свою лошадь так, чтобы ее не было видно, подальше от любопытных глаз, но неподалеку от дома отца, чтобы быстрее до нее добраться. Когда он уже подходил к тому месту, где была спрятана лошадь, на него внезапно напали три человека с закрытыми лицами и саблями в руках. За мгновение до того, как дать им отпор, Салим при свете луны пробежал взглядом по лицам, надеясь узнать хотя бы одного из них. Разглядеть что-то было трудно, но ему все же показалось, что в одном из них он угадал черты Иезекиля. Особенно знакомыми показались глаза. Салиму удалось тяжело ранить в плечо одного из нападавших и задеть, хотя и не опасно, руку того, в ком он признал Иезекиля, но при этом он и сам получил удар в левое плечо.

Нападавшие предпочли скрыться, а Салим, оставив на месте лошадь, снова вернулся в дом отца. Когда он появился на пороге с окровавленной рукой, все вскочили с мест. Нахва зажала рот рукой, чтобы не закричать, а из глаз сестры Салима от испуга покатились слезы. Мать Салима принялась тут же осматривать рану. Она закатала Салиму рукав и немного успокоилась, найдя рану не такой уж опасной.

– Ничего, сынок, ничего, чуть-чуть задело, – один только отец Салима сохранил невозмутимость. Он направился к огню, на котором разогревал молоко, и стал копаться там в головешках.

– Как-то напало на нас одно племя, и я сразился, будучи пешим, на копьях с всадником. Ударил он меня копьем в грудь, а когда я повалился на землю, кричит: «Хватайся за что-нибудь!»

Ухватился я рукой за ближайший куст, и тогда он выдернул копье. Такая дыра осталась, мать твоя знает. Вот, сынок, – он протянул горстку золы на сковородке для обжаривания кофе, – приложи-ка к ране.

Салим приложил золу к ране, а Нахва с матерью помогли ее забинтовать.

Стали расспрашивать, кто же на него напал.

– Их было трое, – стал рассказывать Салим. – Одного я серьезно ранил в плечо, а второго, думаю, ранил неопасно. Зато угодил ему в руку, в которой он держал саблю, поэтому они и бросились бежать. Все были с закрытыми лицами, но мне показалось, что одного я узнал.

– И кто же это? – спросила Нахва так, словно сразу же подумала на Иезекиля.

– Лучше всего увидел его глаза, – ответил Салим и принялся их описывать.

– Кажется, я догадываюсь, кто это, – сказала Нахва.

– Наверняка он, – шепнул Салим, склонив к ней голову.

Родителям Салима тоже не терпелось узнать, но Салим, не сказав ни слова, вышел, сел на коня и ускакал к своим друзьям.

На следующий день после полудня Иезекиль попросил о встрече с Нахвой. Стал расспрашивать ее о всяких мелочах, о том, как лучше устроить свадебное гуляние, о том, кто скажет непокорным, что он, Иезекиль, простил их, и всякое другое.

Иезекиль вел себя так, словно ничего не произошло. Он спрашивал, кого бы лучше послать к непокорным, и заверял, что с того момента, как посланец отправится к ним, повеление его о прощении будет считаться в силе. Но Нахве сразу же стало понятно, что пришел он сюда, стараясь отвести от себя подозрения. Ведь сделать невозможным собрание в доме Салима можно было только одним способом – убив Салима.

Когда, закончив разговор, Иезекиль собрался уходить, Нахва нарочно вышла немного его проводить. И как только подвернулась такая возможность, взяла его за руку в том месте, которое указал Салим, и крепко ее сжала.

Иезекиль вскрикнул от боли и выдернул руку.

– Что с тобой, Иезекиль? – недоуменно спросила Нахва. – Что-то болит? Что случилось?

– Ничего. Наверное, отлежал руку во сне, вот и болит. Неприятно, конечно, но скоро пройдет.

Они продолжали идти рядом. Улучив момент, Нахва снова взяла его за руку и на этот раз сдавила еще сильнее.

– Что ты делаешь, радость моя, убить меня хочешь? – закричал Иезекиль от неожиданности и упал от боли без чувств.

Саман и Омар донесли его до шатра и уложили на постель. Пока он пребывал в забытьи, Нахва подняла рукав его одежды, и глазам ее открылась вся правда. Рана оказалась точно такой, как рассказывал Салим.

Нахва взбрызнула лицо Иезекиля водой, потом, вместо того чтобы аккуратно похлопать, несколько раз с силой ударила его по щекам.

Омар и Саман хихикнули и отвернулись в сторону.

Иезекиль стал приходить в себя. Нахва смотрела на него как ни в чем не бывало.

– Что с тобой, Иезекиль? Ты меня напугал. Я чуть было не закричала, когда ты упал без чувств. Должно быть, ты вывихнул руку и не знаешь об этом. Нужно обратиться к кому-нибудь, чтобы ее вправили.

Она как будто сама указывала ему нужную дверь для спасения.

– Наверное, так и случилось. Сам не пойму, отчего я вдруг упал.

– Боль способна свалить и более крепких мужчин, ничего зазорного в этом нет. К тому же ты упал в мои объятия, Иезекиль.

Услышав такое, Иезекиль сразу ожил, от его смущения и следа не осталось.

– Объятия твои – жизнь для меня. О большем я и мечтать не мог, и вот моя мечта наконец сбылась.

– А я бы пожелала, чтобы объятия твои не оказались просторней, чем гостевая в большом шатре, вмещающая много таких, как я.

Оба засмеялись, и Иезекиль ушел.

Дни тянулись для Салима невыносимо медленно. Когда он рассказал друзьям о том, что им необходимо присутствовать на общем собрании, многие заговорили о том, зачем это все и какая может быть от этой помолвки польза. Спрашивали, сможет ли Нахва и дальше делать свои дела среди женщин после помолвки и не подстроена ли вообще свадьба Нахвы и Иезекиля для того, чтобы тот упрочил свою власть над племенем.

– Зачем Иезекилю, – сказал кто-то, – брать себе жену из нашего племени, если за этим не стоит какой-нибудь вероломный план?

– А почему вы не думаете о том, что, когда Иезекиль женится на женщине из нашего племени, нам станет легче до него добраться? – ответил другой.

– Разве можно строить планы, исходя из таких предположений? – возразил ему кто-то. – Вот получили мы что хотели, а дальше-то что? Да, жена может повлиять на своего мужа, но это только тогда, когда дело серьезных вещей не касается. И уж точно не тогда, когда муж задумывает что-то такое, что его жене не понравится. Вместо того чтобы приобрести влияние на Иезекиля, мы потеряем Нахву. Лучше бы нам отговорить ее от этого замужества, если потребуется – даже силой. Если решите вдруг поручить это мне, я готов.