Хозяин особняка (которого звали Завет), попытался выловить членов Команды поодиночке в их же дворах, но Дубровский со товарищи обнаружили засаду, и посланцев Завета чуть позже выловили из Москвы-реки.

Завет сжег квартиру Сыча, и едва не убил его родителей, а Команда в ответ закидала особняк самого Завета бутылками с коктейлем Молотова и пристрелила двоих охранников.

Завет объявил награду за головы Команды, а те даже и не подумали убегать и прятаться, а, наоборот, в ответ принялись крушить бизнес Завета. Перестреляли всех его дилеров, уличных торговцев и поставщиков наркоты, сожгли квартиру, превращенную Заветом в притон, и анонимно отправили в полицию целый мешок улик, которые встретили в большим интересом и приняли к сведению, отчего Завет долгое время имел весьма бледный вид.

Обмен ударами происходил долго, и, в конце концов, Завет обнаружил, что проиграл. У него почти не осталось людей, денег и товара на продажу. И тогда настал черед последнего боя.

Завет знал, что Команда рано или поздно придет за ним, прямо к нему домой, и принял все возможные меры предосторожности. Он пытался, было, просить помощи у полиции, но тамошние друзья отвернулись от него, зная, что ничего грозный Завет находится на последнем издыхании и не сможет отомстить за подобное неуважение. Тогда павший авторитет на последние деньги нанял быков, заперся в доме, и целыми днями пил и трясся в ужасе, ожидая выстрелов.

И они не заставили себя долго ждать.

Однажды ночью на посту охраны взорвалась граната, и в особняк ворвались матерящиеся для пущего задора Жора и Сыч, разжившиеся автоматическим оружием и тяжелыми бронежилетами. Сыч, как более здоровый, еще и нес перед собой щит с яркими фонарями, что на первых порах ослепили охрану Завета и не дали им нормально отстреливаться. Жора тащился в арьергарде с автоматом и отстреливал все, что попадалось на глаза. С ближайшей крыши их прикрывал Дубровский купивший-таки охотничий карабин и очень результативно им орудовавший.

Зачистка особняка была быстрой и жесткой. Сыч и Жора щедро бросали гранаты и стреляли во все, что движется, однако, это не всегда спасало от ответных выстрелов — в щит частенько прилетало, да и в бронежилет Жора тоже разок получил, но они уверенно двигались вперед, прокладывая себе дорогу буквально по трупам боевиков Завета. Сыч ругался почти не переставая, Жора стрелял длинными очередями, прошивая стены, двери и мебель, за которой прятались охранники особняка, от взрывов гранат напрочь заложило уши. В конце концов, после ожесточенной перестрелки осталась последняя дверь последней комнаты на третьем этаже, которую Сыч и Жора просто и без затей выломали, и обнаружили сидящего за огромным деревянным письменным столом пьяного в жопу Завета. Рядом с ним валялись пустые бутылки из-под крепкого алкоголя. На столешнице, в лучших традициях жанра, был насыпан кокаин, разделенный кредитной карточкой на дорожки.

— М-мда. — протянул вспотевший, уставший, и вконец задолбавшийся таскать щит Сыч, и прокричал оглушенному напарнику, — Кончай его быстрее!

Жора не заставил себя долго ждать и моментально нашпиговал голову Завета свинцом. Может быть, стоило произнести какую-нибудь речь, или сказать коронную фразу, но было уже не до этого — настолько выматывающим оказался короткий штурм.

Когда друзья вышли из особняка и уселись в Анькину машину, то почувствовали ни с чем не сравнимое облегчение. Подошла к концу целая глава их жизни, и, как ни крути, не самая лучшая глава. Полная боли, крови и страданий.

Анька гнала машину, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, друзей мотало из стороны в сторону, но им было все равно — всеми овладела какая-то непонятная апатия. Дубровский, сидя впереди, смотрел куда-то вверх, на пролетающие мимо на огромной скорости огни фонарей, Сыч молча шевелил губами, как будто что-то рассказывая собеседнику в своей голове, а Жора нервно вертел головой туда-сюда, непонятно что высматривая в окнах.

— Все кончено. — вдруг сказал Дубровский каким-то совершенно бесцветным голосом.

— Как-то ты невесело это сказал. — ответил ему Жора, отвлекшись от попыток посмотреть на мир под углом в 360 градусов.

— Устал, наверное… — пожала плечами Анька.

— Ах, извините-извините! — оскорбился Сыч, — Я, значит, таскал щит и ловил им пули, как капитан Америка, а устал Дубровский. Супер.

— Я имела в виду морально! — огрызнулась Анька, посмотрев на Сыча в зеркало заднего вида так, что ему мучительно захотелось прикрыться щитом.

— Всё нормально ребята. — попытался улыбнуться Дубровский, — Наверное, и впрямь устал. Мы же уже почти два месяца в бегах, на нервах и все такое… Просто я вот сейчас еду и думаю, что мне делать? Не конкретно сейчас, а вообще. Устроиться на работу? Создать семью? Начать жизнь заново?

Сыч и Жора закивали, а Дубровский продолжил:

— Так ведь я чувствую, что просто не смогу. Не хочу показаться нытиком, но во мне как будто умерло что-то за эти месяцы.

— Да брось. Это временно. Усталость, апатия и всё прочее. — Анька, не отвлекаясь от дороги, положила руку Дубровскому на колено и встряхнула, желая, видимо, взбодрить, — Это пройдет. Завтра мы все проснемся в мире, который стал лучше, закопаем пушки где-нибудь в лесу, и до конца жизни будем счастливы. А лично у тебя, Дубровский, будет огромный дом с любимой женой и кучей детей…

При словах о жене и детях, Дубровский ощутимо дернулся. Он убрал Анькину руку и отвернувшись, уставился в боковое окно.

В машине воцарилась неловкая тишина.

— Так или иначе… — сказал Дубровский всё так же пусто и неэмоционально, — Поздравляю, Команда. Мы справились.

Побитая жизнью Лада Калина с запыленными до полной неузнаваемости номерами остановилась в кромешной темноте под деревом.

— И в какой стороне тут Сыч? — спросил Салага, отстегивая ремень.

— Там. — Анька махнула рукой в нужном направлении.

— Ок. Скоро вернемся, никуда не уходи. — улыбнулся Салага, вылезая из машины.

Ночь выдалась прохладная и сырая — недавно прошел дождь, и улицы все еще не высохли. Многоэтажки темными угрюмыми громадами нависали над землей, освещенные снизу теплым оранжевым светом уличных фонарей, которых Салаге предстояло избегать, дабы не попадаться никому на глаза.

— Бу! — сзади Салагу кто-то хлопнул по плечу, отчего тот чуть не схватил инфаркт.

— Сыч! Падла! Хорош меня пугать!

— Сам виноват. — Сыч ткнул пальцем Салаге в грудь, — Ходишь тут как по пляжу, по сторонам не смотришь. А если б на моем месте был кто-нибудь с битой? Я бы замучился твои мозги в одну кучу собирать. И, кстати, нечего тут кричать на всю Московскую область. Пошли. Клиентская база давно готова. Только нас и ждут.

«Клиентской базой» оказалась троица негров, сидящих на спортплощадке и уже собиравших манатки для того, чтобы отправиться по домам.

— Главный — в пижонской шляпе. — Сыч ткнул пальцем в сторону очень колоритного негра, которому для полного сходства с сутенером из американских фильмов не хватало только шубы вырвиглазного цвета.

— Настоящий гэнста. — усмехнулся Салага, но Сыч посмотрел на него очень серьезно.

— Кроме шуток, Салага. Это и есть настоящие гэнста. Гэнстей просто некуда.

Судя по изменившемуся выражению лица, Салагу проняло.

— Какой план, босс?

— Ловим, пи. дим, трамбуем в багажник. Сейчас, когда они пройдут по этой тропинке, ты выйдешь к ним навстречу и спросишь, есть ли у них товар. Твоя задача — их заболтать, а потом я появлюсь из кустов, весь такой в белом и им навешаю. Все ясно?

— Как божий день.

— Тогда пошли.

Сыч скрылся в кустах, а Салага глядел из-за угла, ожидая, когда клиенты пройдут мимо. Наконец, они ступили на тропинку между двумя домами, и Салага понял: его выход.

Он вразвалку вышел из-за угла и уверенно направился прямо к черным, которые его заметили и тут же построились свиньей, выставив вперед лидера и настороженно глядя по сторонам.