Лоскутов ушёл.

С печки проворно слез Исаев. Услышав о предстоящей разведке, ординарец сразу весь как-то преобразился. В нём уже ничего не осталось от скучающего парня, полдня пролежавшего на печи. Статный, подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, Исаев подлетел к Чапаеву, на ходу пристёгивая саблю, и весело сказал:

— Василий Иваныч, мне с Лоскутовым можно идти? А как всё будет готово, я за тобой явлюсь.

Оглядев с ног до головы ординарца, Чапаев улыбнулся:

— Иди!

На землю спускались чёрные тревожные сумерки, и в штабе с каждой секундой становилось всё темнее, всё тоскливее. Порывами налетал злющий ветер, и стёкла в раме жалобно дребезжали.

Дёмин зажёг лампу, и за окном сразу стало темно, как глухой ночью.

— Разреши, Василий Иваныч, и мне с тобой отправиться в разведку, попросился смуглолицый Дёмин, вывёртывая фитиль.

Василий Иванович подумал, кивнул головой:

— Собирайся.

Через сорок минут Чапаев подъехал к бойцам, назначенным в разведку. Некоторое время Василий Иванович молчал, пристально вглядываясь в лица чапаевцев. Потом, взмахнув рукой, громко сказал:

— Дело, ребята, может, будет трудное… И мне нужны только смелые. Кто трусит — отходи в сторону!

Ряды всколыхнулись. Сразу раздалось несколько голосов:

— Мы не боимся!

— Среди нас нет трусов!..

В полночь отряд Чапаева находился вблизи вражеской деревни, на которую предполагалось сделать дерзкий налёт. Но когда до деревни оставалось не больше километра и Василий Иванович вполголоса отдавал последние приказания, вдруг из-за ближайшего бугра показались смутные силуэты всадников. В кромешной темноте невозможно было разглядеть, свои это или чужие.

Исаев закричал:

— Какого полка?

— А вы какого? — раздалось в ответ.

Минуты две длилась перебранка.

— В цепь — и быть наготове, — тихо скомандовал Василий Иванович Дёмину и понёсся вперёд.

Подъехав ближе к столпившимся на бугре всадникам, он увидел, что перед ним белоказаки. И было их, как показалось Василию Ивановичу, чуть ли не в два раза больше его отряда. Не растерявшись, Чапаев выхватил наган и закричал:

— Я — Чапаев! Бросай оружие! Вы окружены!

Чапаевцы кинулись на помощь своему командиру…

Среди казаков, сдавшихся в плен, были два офицера. У офицеров обнаружили важные документы: карты, приказы, донесения.

— Мне это как раз и надо, — сказал Василий Иванович, принимая от Исаева сумки белоказачьих офицеров.

В Подшибаловку возвращались на рассвете. И хотя по-прежнему моросил нудный дождь и шальной ветер не утихал, у чапаевцев было бодрое, весёлое настроение.

Подъехав к штабу, Чапаев первым спрыгнул в хлюпающую под ногами грязь. Василий Иванович поднимался на крыльцо, когда его окликнул Дёмин.

Остановив разгорячённого коня у самого крыльца, командир протянул Чапаеву тяжёлый свёрток, перетянутый сыромятным ремнём.

— У одного из казаков к седлу был привязан, — сказал Дёмин.

— А что тут такое? — спросил Василий Иванович.

Дёмин сунул руку в разодранную мешковину и вытащил несколько листов бумаги грязно-зелёного цвета:

— Листовки… Точь-в-точь такие же, какую мы вчера с Лоскутовым тебе принесли.

Чапаев обернулся к белоказачьим офицерам, которых вели на допрос. Окинув их сузившимися глазами, он насмешливо произнёс:

— Ну как, господа белопогонники, кто кого забрал в плен? Вы Чапаева или вас Чапаев?

Помолчав, он добавил, сжимая в руке эфес сабли:

— Будет скоро вашим… большая баня!

Посмотрев на стоявшую под окном рябину с редкими теперь листочками, на линючие облака, сумасшедше несущиеся по небу, Василий Иванович неожиданно улыбнулся:

— А ведь дождь, Дёмин, перестаёт. По всему видно — хорошая погода установится!

Сентябрьские сумерки. На высоком темнеющем небе уже кое-где робко проступали первые звёздочки.

На улицах Орловки, привольного степного села, растянувшегося километра на два, было шумно и весело.

Усталые, но неунывающие, громко переговариваясь и шутя, бойцы располагались на отдых: распрягали коней, составляли в козлы винтовки, разжигали костры. А Серёжка Курочкин, известный гармонист, достал с воза неразлучную свою гармошку и, присев к костру, заиграл плясовую.

У столпившихся около Курочкина чапаевцев зарябило в глазах от цветистых мехов потрёпанной гармошки… Кто-то уже лихо гикнул и пошёл вприсядку, гулко топая о землю тяжёлыми сапогами.

Освобождённые от белогвардейской неволи крестьяне радушно зазывали в избу красноармейцев, выносили на подносах хлебы, арбузы, дыни. Нарядные голосистые девушки собирались у дворов и заводили песни.

Чапаев, только что отправивший командующему 4-й армии донесение о разгроме противника, обходил расположившиеся на отдых части, торопил поваров с ужином, беседовал с командирами, бойцами.

Когда Василий Иванович остановился у костра, возле которого восседал в кружке гармонист, чапаевцы ужинали.

— Ну как, товарищи, жизнь? — спросил Чапаев, весело оглядывая красноармейцев.

— Хороша, Василь Иваныч!

— Жаркую задали баньку белопогонникам!

— Садись, а то, поди, и отдохнуть всё некогда да недосуг!

Чапаев присел в кружок. Кто-то подал ему ложку.

— От семьи, Иван, есть какие вести? — спросил он здоровяка артиллериста.

Загорелое, в редких оспинках лицо бойца расплылось в добродушной улыбке:

— Есть, как же, Василь Иваныч! Все в добром здравии!

— А сын? Ходить начал? — продолжал расспрашивать Чапаев.

— Мишка-то? Как же, бегает!

Чапаев повернулся к своему соседу, худому белобрысому пареньку с голубыми застенчивыми глазами.

— Тебя, никак, ранило? — спросил он паренька, заметив на рукаве его полинявшей гимнастёрки сгусток запёкшейся крови.

Паренёк вспыхнул, опустил глаза:

— Это утром, в бою… пуля чуть царапнула руку.

— На перевязке был?

— Не-ет, не был… Да всё прошло, товарищ Чапаев! — горячо заговорил паренёк, поймав на себе недовольный взгляд Василия Ивановича. — Ей-ей, не болит!

— А если заражение будет?.. Сейчас же отправляйся на перевязочный пункт.

Паренёк ушёл.

Артиллерист облизал ложку и, выразительно подмигнув в сторону Серёжки Курочкина, всё ещё трудившегося над бачком с кашей, сказал Чапаеву:

— А у нас, Василь Иваныч, Курочкин жениться собирается.

Чапаев еле приметно улыбнулся:

— Что ты говоришь? Не слыхал!

— Как же! — продолжал артиллерист. — «Как побьём, говорит, всех беляков, так и оженюсь!» В Гусихе, слышь, невеста живёт. Настасьей прозывается…

Бойцы засмеялись. Заулыбался и Курочкин, показывая ровные, снежной белизны зубы.

— Эх, и выдумщик же ты, Иван! — незлобно проговорил он, звучно хлопнув артиллериста ладонью по широкой спине.

Тот собирался рассказать что-то ещё, но гармонист его перебил:

— Подожди, балагур! У меня к Василь Иванычу вопрос имеется. Такой, знаешь ли…

— Ну-ну, слушаю, — сказал Чапаев. Он любил Курочкина за его храбрость, весёлый нрав и неугомонную страсть к раздольным русским песням.

Курочкин погладил ладонями колени и, щурясь от яркого пламени костра, наклонился всем туловищем в сторону Чапаева.

— Скажи, к примеру, Василь Иваныч, — начал он неторопливо. — К примеру, значит, так… побьём это мы всех врагов — и тутошних и тех, которые из других держав нос свой суют к нам, тогда, значит…

— А ты, я вижу, плохо слушал позавчера комиссара, — вступил в разговор артиллерист. — Как он говорил? Разобьём всю контрреволюцию и жизнь мирную начнём строить. И год от году эта наша жизнь всё светлее и радостнее будет. Комиссар так и сказал: «Этой светлой дорогой мы придём, товарищи, к коммунизму!»