Чуть позже до маршала доползли слухи, что Горбачев после подписания своего указа сказал о новом министре: "Хороший человек, но слишком интеллигентный для такой должности".

Прослышавший об этом Шапошников тоже отозвался едкой репликой... Став с подачи Ельцина министром обороны СССР, Шапошников оказался на некоторое время "слугой двух господ". Но, аккуратно соблюдая все обязанности главы военного ведомства перед действующим Президентом - Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами Союза, министр не скрывал, что душой тяготеет к Ельцину к этому подталкивали и легко объяснимые моральные обязательства перед человеком, с подачи которого он вознесся на пик головокружительной карьеры. Евгений Иванович щедро расточал комплименты своему патрону - точно так же, как это делали все, кто принадлежал к ельцинской команде.

Много раз сталкиваясь с этими людьми, я все чаще замечал, что у них был строжайший самозапрет на какие-либо критические высказывания даже об очевидных ошибках Б.Н. Наверное, таковы лицемерные законы власти - о действующих "государях" их приближенные говорят так же, как и о покойниках - только хорошо или ничего. И лишь после того как разгневанный и непредсказуемый "патрон" вышвыривал кого-нибудь из престижных кресел, некоторые отваживались на разоблачительную критику; ее зачастую нельзя было отличить от мелкодушной мести обиженных людей.

Тот же, кто терпеливо сносил обиду и молчал, - получал от Ельцина должностенку-синекуру с машиной под задницей (а то и охраной) или становился руководителем какого-нибудь фонда под названием "Стратегия" и с тихой нахрапистостью "доил" родное государство к собственной выгоде.

Отношения Шапошникова с Горбачевым становились все более прохладными, по мере того как Михаил Сергеевич терял свое властное положение и все чаще срывался, - нервишки шалили. Между ними произошло несколько острых стычек. В тот же день, когда Ельцин в Беловежье подписал договор о "тройственном союзе", он позвонил Шапошникову и рассказал о некоторых деталях этого события. Вскоре на связь с министром обороны вышел Горбачев и стал расспрашивать у него, что "натворил" Ельцин в Белоруссии. Шапошников пересказал ему почти все, что узнал от Ельцина, и не скрыл, что поддерживает Б.Н.

Горбачев вскипел:

- Не вмешивайся не в свое дело! Предупреждаю!

И тут Шапошников не сдержался, открытым текстом сказал Михаилу Сергеевичу, что ему надоело находиться "во взвешенном состоянии".

О беловежских решениях Шапошников отзывался осторожно: "Быть может, в тех конкретно-исторических условиях это было единственно приемлемым выходом". И тут же оговорился, что его беспокоил вопрос, - почему документ о роспуске Союза подписали главы только трех республик бывшего СССР?

Маршал словно хотел одной попой усидеть сразу на двух стульях: дескать, упразднение Союза беловежской тройкой - "единственно приемлемый выход", но и то, что других при этом не спросили, его "настораживало". Здесь Шапошников явно недоговаривал самого главного, - легитимны ли были беловежские договоренности? О них Горбачев сказал маршалу:

- Из этого ничего не выйдет.

Шапошников ответил:

- Это - единственный выход... Быть может.

На эту же тему часто вспыхивали острые дискуссии и в арбатских кабинетах. Хотя некоторые генералы и офицеры остерегались участвовать в них, дабы не заподозрили в нелояльности к Ельцину и новому руководству Минобороны. К тому же еще полным ходом шла зачистка МО и Генштаба от "пособников ГКЧП". Это стало золотым временем для тех, кто почуял легкую возможность отомстить неугодным начальникам, продвинуться по службе и получить более высокое звание. Денно и нощно стала работать "фабрика компромата" - так прозвали комиссию во главе с генерал-полковником Дмитрием Волкогоновым, снаряженную с ведома Ельцина (члены ее гордо называли себя "представителями президента").

В эту комиссию, рьяно шмонавшую кадры "Арбатского военного округа", вошли генералы и офицеры, которых у нас в Минобороны и Генштабе за глаза брезгливо называли "шушерой". Комиссия состояла из многих хамелеонов, резко поменявших политическую ориентацию сообразно дуновениям времени, - в документах российского правительства их величали "демократически настроенными военнослужащими" (одни публично рвали партийные билеты, другие основательно прятали их в тайниках).

В комиссии особенно вдохновенно работали некоторые пьяницы, скандалисты и уличенные в воровстве, - все они были давно обижены на ГлавПУр за партийные выговоры. Были там и командиры, политработники-перевертыши, преподаватели-неудачники, активно проповедующие реформаторскую ахинею, вызывавшую отвращение у профессионалов. Все эти волкогоновы, кобецы, юшенковы, лопатины, ненашевы и облепившие их мутные личности из теплых московских военных контор никак не могли объяснить арбатским офицерам, по какому такому праву при действующем Президенте СССР и существующих еще конституционных органах власти Союза они устроили кадровый шмон в Минобороны и Генштабе с санкции Президента РФ.

Противоправность такого положения была очевидна даже для генштабовских уборщиц. Однако ни Горбачев, ни Шапошников этому не воспротивились. В конце концов, оба и потерпели поражение от одного "противника" - недооценки силы разрушительных политических и военных процессов: одному не удалось спасти Союз, другому - единые Вооруженные силы. Жизнь в тот период порой ставила их в трагикомичную зависимость друг от друга.

Был такой случай...

Однажды Горбачев позвонил Шапошникову и сообщил, что получил телеграмму от трех полковников Ракетных войск стратегического назначения с грозным предупреждением: если Горбачев не сохранит Союз, то стратегические ракеты будут перенацелены на столицы союзных республик и превратят одну шестую часть земной суши в безжизненную пустыню.

Чтобы успокоить Горбачева, маршал долго объяснял ему, что никто в стране не имеет возможности запускать ракеты без участия президента, министра обороны и начальника Генштаба - так устроена система управления Стратегическими ядерными силами. Потому, мол, телеграмму можно считать бредом или примитивным шантажом. Тем не менее маршал сказал президенту, что готов лично провести расследование. Он попросил Горбачева показать ему телеграмму или назвать фамилии полковников и номер части, в которой они служат.